День уходил, качнув занавеской тумана над лысиной сопки. Слепив лепёшку луны, вечер рассыпал пшено в сумерки высокого неба и, спустившись, зажёг у дороги фонарь. Осень пышная, щедрая, яркая похвалялась богатой одеждой и ветер, запутавшись в её ярких как у цыганки юбках, нетерпеливо снимал их одну за другой. Я вышла во двор проводить мужа в рейс. Он у меня дальнобойщик. В темноте его глаз блеснула тоска и он, обняв меня сильными руками, поцеловал и тихо сказал:
- Мне пора, ты тут не балуй, за дочкой гляди. Я скоро приеду.
Из дома выбежала дочь. Смешные косички украшали голубые банты.
- Папа, я тебя люблю, приезжай, я тебя буду ждать,- сказала она с какой-то глубокой грустью и заплакала, уткнувшись в его ноги.
- Не надо плакать, ты уже большая, во второй класс ходишь. Я же не навсегда,- успокаивал он, гладя дочь по голове, потом вытер ей слёзы и, подмигнув нам, быстро пошёл по дороге.
Мы вернулись домой. Предчувствие счастья, бросив тревогу в сухие осенние сумерки, охватило меня. Я велела дочери идти спать, а сама стала ждать того, кого любила и была рада его приходу, его улыбке, голосу, его вниманию.
Мы встретились тогда, когда я была уже замужем и у меня был ребёнок. Встретила и потеряла голову. Ушла бы с ним, бросив даже дочь, которая ему была не нужна, но он ничего не хотел менять. Его устраивала роль любовника. Я всё больше ненавидела свою дочь. Она как заноза в моей судьбе мешала мне жить как я хочу. Свою ненависть к дочери я привязала к душе, как собаку к собачьей будке. Что мне стоило заглушать её остервенелый лай, своим невозмутимым спокойствием!
Я поставила на стол пирожки с мясом и с картошкой,чашку с ядрёной квашеной капустой,графинчик с малиновой наливочкой и стала ждать. Дверь тихо открылась, и на пороге появился Дмитрий.
- Привет! Ах, как пахнет вкусно! Моя вкусненькая меня ждёт,- сказал он и закружил меня посреди комнаты.
- Тише ты, дочь разбудишь,- строго сказала я.
Мы сели за стол, выпили, закусили, потом он обнял меня за плечи , прижав к себе, тихо спросил:
- Ну, что, побалуемся?
Вечер выплюнул ещё одну звезду в небо и исчез за лысой сопкой. Ночь спеша, выпускала сны, которые пёстрыми бабочками слетали к изголовью и уносили в тишину. Только нам двоим не спалось. Мы падали почти с неба такие грешные и счастливые и, не замечая времени, купались в ласках. Вдруг в комнату вошла дочь и, поглядев на нас удивлёнными глазами, сказала:
- Я всё расскажу папе.
- Дмитрий, ты одевайся и ступай, я тут сама разберусь,- сказала я.
Переведя взгляд на дочь я процедила:
- Иди спать, дрянь маленькая. Попробуй только что-нибудь сказать отцу, я не знаю, что с тобой сделаю.
Дмитрий быстро оделся и вышел, бросив:
- Разберайтесь тут сами.
- Ты плохая мама, папа лучше тебя! Я всё расскажу папе!- кричала дочь, глядя на меня глазами полными призрения.
- Замолчи, мала ещё мать судидь!
- Я всё равно расскажу папе,- сказала она и, сжав губы, насупилась.
Я ударила дочь по лицу, потом со злостью толкнула её в спину. Она упала вниз лицом. Злая собака ненависти сорвалась с цепи. Я стала пинать дочь зло, яростно крича:
- Ты ничего не скажешь! Я тебе не позволю!
Я её била и пинала до тех пор, пока не выбилась из сил. Я нагнулась к лежащему недвижно ребёнку и, убедившись, что девочка мертва, стала думать, что сделать с телом. Я не слышала, как в дверь постучали и вошли в дом две моих соседки.
- Какого чёрта вы пришли так поздно!- закричала я, увидев их.
- Смотрим, свет горит, дай думаем, зайдём, наливочки попьём. Твой то уехал сегодня,- сказала Светка, держа под руку Любку.
Любка оглядела комнату и, заметив лежащего окровавленного ребёнка, протрезвев, охнула:
- Ты что, Надюшку убила? Во дела.
- Невзначай,- ответила я.
Слово покатилось как копеечная монета, и легла решкой.
- Пошли, Светлана отсюда, тут смертью пахнет. В милицию надо заявить,- сказала Любка, и они, переглянувшись, быстро ушли.
Я ужаснулась содеянному мной преступлению, но уже ничего нельзя было исправить.Судьба плюнула мне в лицо кровавой слюной и, рассмеявшись, скрылась, качнув цветной оконной шторой, в темноте осенней ночи. Меня обязательно посадят.Я села на диван и дала волю слезам. Я не хотела сидеть в тюрьме. Как всё было хорошо, и на тебе! Я представила, как я выыйду из тюрьмы потрёпанная, постаревшая, никому ненужная, только для того, чтобы умереть в одиночестве. Я стала метаться по дому, не зная, что делать.Прикрыв тело дочери одеялом,я раскаявшись, решила, что уйти из жизни надо сейчас, а не наматывать годы как гнилые верёвки на свою окаменевшую душу. Я открыла коробку, в которой хранила лекарства и, сморщилась, подумав, что могут спасти. Нет, надо уходить так, чтобы наверняка. Я нашла гвоздь, прибила его над проёмом двери и, взяв пояс от своего шёлкового платья, сделала петлю. Я огляделась. Тишина ползала по полу как змея, ища свою жертву. Тело дочери лежало на полу, прикрытое старым одеялом. Всё во мне притихло в ожидании праздника смерти. Подставив стул, я накинула петлю на шею и, шагнув в пустоту, опрокинула его. Надо мной закачалась земля, оборвалось время и душа, коснувшись небес, покатилась в небытиё.
Я не слышала ни ругательств оперативников, снимавших меня, ещё тёплую, из петли, ни пересудов соседей, ни оханья старой свекрови, которая всегда меня недолюбливала. Я спустилась в мёртвые сны дочери и, плача, просила у неё прощение, но она грустно поглядев на меня, махнула рукой и поплыла в вечность.