Наши чудесные посиделки прекратились, как только друзей Костю и Вовку выписали из больницы по окончании послеоперационного реабилитационного периода и протезирования. Вместе с ними уехали в Чимкент и почти все другие ребята из детского дома. Как не хотелось нам расставаться с ними! С грустью провожали мы их до автобуса, специально прибывшего из Чимкента. Но, связи с ними мы не теряли никогда. Уже взрослыми они поочередно приезжали протезироваться в Алма-Атинский ортопедический центр. Мы, как хозяева, встречали их на вокзале, навещали в стационаре и провожали по окончании сезона, ведь мы были друзьями. Мы и теперь встречаемся иногда.
Нас с Тоней наконец-то перевели в операционное отделение, правда в разные палаты и даже на разные этажи. Я попала в четырехместную палату на первом этаже, где еще лежали после операции три девочки из Чимкента, Тамара, Таня и Сауле. Они были старше меня года на два, что мне всегда нравилось, тем более они уже имели представление об операции и могли меня поддержать и посоветовать что-то. А еще с ними было очень интересно, такие разные, они были дружны между собой.
Таня Александрюк спокойная, какая-то мудрая для своих лет, любила стихи и читала нам кое-что вслух. Дух захватывало от ритма и красоты, к содержанию я тогда не очень прислушивалась. Тамара имела твердый характер, была категорична и прямолинейна, но при этом имела веселый нрав. Кстати, она потом стала Костиной женой. Они здорово дополняли друг друга. Сауле - забияка и хулиганка, но смешливая и добрая, а еще верная подружка. Правда, такой она была с друзьями, а вот среди медперсонала слыла вредной и капризной.
Вскоре мне назначили день операции, я не очень боялась предстоящего испытания, потому что знала об этом по рассказам девчонок, которые говорили о своих ощущениях, стараясь успокоить меня. Да еще и хирург Виктор Филиппович подробно объяснил мне, что закрепит голеностопный сустав на правой ноге, после чего я буду ровно наступать на ножку, и потом буду иметь возможность выбросить ортопедические аппараты. Так что, я до назначенного дня была спокойна и весела. Зато утром, когда мне пришли делать укол и переодели в стерильную рубашку, мне вдруг стало очень холодно. Дрожь разобрала такая - зуб на зуб не попадал.
Операционная сестра по дороге в операционную тихонько успокаивала меня, а когда положила на плечи руки, мне стало немного теплее. Виктор Филиппович встретил меня своим ласковым бурчанием, мол, что это ты дрожишь, ведь смелая же. После местного обезболивания сустава я уже не чувствовала боли, могла спокойно рассматривать обстановку, пыталась на верхней лампе рассмотреть, что там со мной делают, но рассмотреть ничего не удалось. Я начала задавать вопросы: «А что это вы там стучите?». Операционная сестра объясняет, что это ремонтируют стол. «Ага - говорю я - стол ваш одноногий, и если бы он сломался, я бы упала». Хирург, не отвлекаясь от работы, весело пробурчал: «Больно ты умная, однако. Мы ремонтируем тебе сустав, понятно?». «Понятно - говорю я, но не унимаюсь - а почему мне очень больно в верхней части ноги?». Хирург говорит: «Потерпи немного, скоро поменяем жгут, будет легче. Умница ты наша». Когда поменяли жгут, какое-то время я испытывала такое блаженство, сейчас бы сказала - кайф! Потом боль вернулась, но уже скоро операция закончилась и, после снятия жгута, я спокойно перенесла гипсование.
По возвращении в палату меня ждал сюрприз. У окна стояла мама. Она приехала не в родительский день, потому что накануне в воскресенье ее вызвали на работу, а в этот день предоставили отгул. Маме сказали, что я в операционной, и ждать меня не надо, так как я буду уставшей и надо будет поспать. Мама хорошо меня знала, объяснила медсестре, что я очень расстроюсь, если узнаю о бесполезном визите. Меня положили на кровать так, чтобы видно было окно. Я так обрадовалась маме, держалась молодцом, хотя, действительно, очень устала. Мы поговорили совсем немного, минут десять, и я счастливая уснула. Боли не было, все еще действовал укол.
Потом девчонки отвлекали меня веселыми рассказами от боли, ну а на ночь медсестра делала обезболивающий укол, и спать можно было спокойно. По словам девочек, потерпеть нужно было всего три дня, и правда, скоро стало полегче. Но зато я загрустила, потому что мои подружки стали собираться домой.
Накануне их отъезда проведать меня из деревни приехали две моих тетушки. Это было полной неожиданностью, ведь у них большие семьи, и работа в колхозе бесконечная. Крестная моя, например, работала на ферме, и буренки требовали от нее постоянного внимания. В общем, удивили они меня очень своим появлением, а еще больше своим гостинцем, они привезли большую вареную домашнюю курицу. Такие передачи в больнице не разрешались, да в них и необходимости не было, кормили нас всегда хорошо и разнообразно, а в операционном отделении к обычному рациону добавляли еще специальные блюда, способствующие быстрому восстановлению костной ткани, и витамины. Тетушки мои догадались не передавать гостинцы через администрацию, а подошли к окну, ведь все равно я после операции не могла к ним выйти, еще нас выручил первый этаж. И вот вечером мы закатили пир. Я так радовалась, что мне удалось угостить детдомовских подружек домашней пищей. Мы с превеликим удовольствием съели вкусную курицу, веселились от души и совсем забыли о предстоящей разлуке.
После отъезда девчонок я пристрастилась к чтению, особенно любила читать о животных и экзотических странах. Однажды к нам приехали корреспонденты городского радио, они готовили радиопередачу к Дню медицинского работника, да и этот год для больницы ведь был юбилейным. Так что для посещения было сразу два повода. Они знакомились с работой медиков, с результатами их деятельности. Заглянули журналисты и в нашу палату. Увидев меня за книжкой, молодая девушка поинтересовалась, что я читаю. Я важно ответила, что книга о коренных жителях верховья Амазонки, о животном и растительном мире Южной Америки. На вопрос об авторе, догадавшись быстро посмотреть обложку, серьезно ответила: «Ронни Старший». Этот Ронни мне запомнился почему-то навсегда, хотя больше я такого автора никогда не слышала. Я рассказала журналистке о своей операции, четко и уверенно сказала название «Трехсуставной ортрадез» и пояснила суть операции. На вопрос, скучаю ли я по дому, призналась, что скучаю, но лечиться надо, и я не буду плакать. Умилившись, посетители ушли, а меня так и распирало от гордости за свое первое в жизни интервью. Но прославиться мне не удалось, передачу никто из знакомых и родных не слышал. Только маме в воскресенье я похвасталась своими успехами.
Пролежала я в гипсе два месяца, а потом снова началась подготовка к операции на второй ноге. К этому времени меня перевели на второй этаж к однокласснице Тоне, которая была в гипсе уже после второй операции. Наш доктор все также доступным языком объяснял нам суть нашего лечения. Он вообще разговаривал с нами по-взрослому, по-доброму, интересовался не только нашим здоровьем, но и делами, увлечениями. Другой хирург, уже упоминавшийся Лев Наумович, не мог уделять нам столько внимания в силу своих служебных обязанностей главного врача всего санатория. А у Виктора Филипповича было всего два операционных дня в неделю и обязанности заведующего нашего отделения, поэтому наблюдать послеоперационных пациентов входило в его работу, и он никогда не уходил из отделения раньше пяти часов вечера. К мальчишкам он ходил играть в шахматы, к нам приходил поговорить о книжках.
Он и меня научил играть в шахматы, причем не только показал, как ходят фигуры, но и объяснил, что такое рокировка, эндшпиль, гамбит и прочие премудрости. Сначала он играл со мной не серьезно, потом ему надоело, и он стал учить меня методам защиты и нападения. Пожалуй, из девочек в шахматы я одна умела играть и играла довольно прилично, с мальчишками почти на равных. Но это было еще через два с половиной года, а пока наш доктор очень помогал нам поправляться. Названия наших операций были написаны химическим карандашом на гипсах, это позволяло во время обхода не листать истории болезни, для этого же на гипсах проставлялась дата. Суть этих хирургических понятий он нам объяснял. Так, например, на второй ноге мне предстояло пересадить мышцу перенеус ленгус, подтянуть ахиллово сухожилие и закрепить голеностоп, также как на правой, то есть сделать трехсуставной ортрадез. Кроме этих терминов мы знали варус и вальгус, контрактура и рекурвация, лардоз и скалиоз и еще массу других латинских слов. Мы умудрялись складывать их в рифмы и даже ругаться шутливо - как дам сейчас генувальгумом по контрактуре или что-нибудь еще в таком роде. Операцию сделали успешно и после месячного лежания, в гипсе вырезали окошко, через которое стимулировали электрофорезом пересаженную мышцу, пока она не заработала. Еще месяц тренировок и моя стопа больше не болталась плетью, поднималась и опускалась, и тапочек больше с нее не сваливался.
За это время начался новый учебный год и новый заезд в санатории. Наши с Тоней одноклассники пошли в пятый класс в интернате, который в том же году открылся в городе специально для детей с последствиями полиомиелита, ведь в Аксае тогда была только начальная школа. Мы с Тоней тоже числились в интернате и на уроках нас отмечали, как отсутствующих по уважительной причине. Мы это знали и усердно занимались сами по учебникам. Гуманитарные предметы нам давались легко, ведь у нас был замечательный помощник Юрий Владимирович, о котором я уже рассказывала. А вот с алгеброй дела обстояли хуже, мы ничего не понимали и учеба застопорилась. Тоня выписалась намного раньше меня и в пятый класс успела ко второй четверти, ей удалось догнать сверстников. Меня выписали в начале декабря и в свой класс уже не приняли, зато мне предстоял почти полуторамесячный отдых дома, а в интернат я прибыла после зимних каникул, но снова в четвертый класс, чему был очень рад мой друг двоечник Валерка.
* * *
Через два с половиной года меня вновь вызвали в Аксай на очередную операцию. Учебный год в интернате закончился, и на каникулах я отправилась в санаторий, в свое любимое четвертое отделение. Процедура принятия была не долгой, но место, где мне предстояло провести почти все лето, еще не освободилось. Мне предложили немного посидеть на первом этаже, в двухместной палате. Обустраиваться не имело смысла, и я просто сидела на кровати, пытаясь представить себе предстоящие события, книжки тоже рядом никакой не было, а в шахматы, расставленные на тумбочке, один не поиграешь.
Я было начала уже скучать, но вскоре в палату вошел красивый парень. «А что это мы тут делаем?» - ехидно спросил он. «Мы тут сидим, нас тут временно поселили» - смутившись, ответила я. Рассмеявшись, он сказал, что здесь живет и очень будет рад иметь такую соседку по палате, чем еще больше поверг меня в замешательство. Уверенно усевшись на кровать напротив, осведомился: «Ну, и что будем делать?». «Наверное, познакомимся для начала, а потом сыграем в шахматы» - осмелела я. «Умеешь?!» - заинтересовался он и, сделав первый ход, сказал, что его зовут Сашей. Партия была долгой, так как он все время что-то рассказывал и отвлекался от игры. Я тоже отвлекалась, слушать его было интересно, да и льстило внимание почти взрослого парня. Выиграв партию, он разлегся на кровати и даже закрыл глаза, продемонстрировав тем самым свою невоспитанность. Пришлось срочно придумывать причину выйти из комнаты, чтобы прервать неловкую паузу, да и пора было прояснить обстановку с заселением.
В девчачьей палате меня ждал сюрприз - девочка из интерната, которая уже закончила восьмой выпускной класс. Я обрадовалась, что у меня будет знакомая соседка по палате, которую я очень уважала. Оля уже ходила в коротком гипсовом сапожке, ее постельный режим кончился, оставалось немного окрепнуть. Мой постельный режим еще не начинался, так что мы с ней были свободны как птицы. Это был самый романтичный период. Каждое утро мы с ней рано вставали и шли с бутылками за арычной водой для цветов, которые вечерами нам дарили повзрослевшие мальчишки, причем дарили их необычно, незаметно подобравшись к окну, они неожиданно подбрасывали цветы вверх. Это был условный сигнал - цветочный салют. Затем, добившись внимания, цветы складывались на подоконник, а сами пацаны, не видимые в темноте из ярко освещенной комнаты, отходили к беседке и уже оттуда пели серенады. Одна из них была особенно популярной и к концу сезона порядком надоела.
Не стоит у меня твоя роза в стакане,
Если б ты мне дала семена этих роз,
Я б тебе засадил всю аллею цветами,
Если б ты мне дала семена этих роз.
Вот такую ерунду пели наши кавалеры, но было все равно приятно. Наш утренний поход за водой был и приятен и полезен. Идти нужно было по тропинке до центральной аллеи, вдоль которой тянулся арык, по дороге мы успевали нарвать простеньких цветочков и сплести красивый пестрый венок. Оля смотрелась в нем как Веснянка. Утренняя прохлада, яркое солнышко, душистое разнотравье и чистая горная водичка в арыке давали заряд бодрости на целый день и порождали непривычное сладкое томление в душе. По телу разливалась нега, возвращаться в отделение совсем не хотелось, но нужно было не опоздать к завтраку и к утреннему обходу. Это строгое больничное правило нарушать было нельзя.
Третья девочка в палате была лежачей и составить нам компанию не могла, ее неделю назад прооперировали и вставать, конечно, не разрешали. Она с интересом выслушивала от нас новости, а потом настраивала свой транзисторный приемник на волну радиостанции «Маяк». Сразу после обхода мы регулярно слушали передачу «Опять 25», песни и шутки в этой программе не давали нам отстать от молодежных предпочтений в эстраде того времени.
Еще наша соседка была интересна тем, что умела гадать по руке. К ней приходили гадать девчонки со всего отделения и даже молодые медсестры. Она серьезно разглядывала линии на ладонях и протяжно изрекала свои выводы. Мы с Ольгой относились скептически к этим гаданиям, чем, наверное, обижали подружку. Но однажды в отсутствии Оли я решилась погадать. Юная гадалка посмотрела на мою ладонь, важно пояснила мне, что левая ладонь показывает данное от природы, а особенности линий правой руки говорят о том, что зависит в жизни от самого человека. После такого внушительного вступления она вдруг сказала, что гадать мне не будет и посоветовала никогда не ходить к гадалкам. Причину этого объяснять наотрез отказалась, чем меня изрядно напугала. Может, таким образом она просто отомстила мне за неверие, но гаданья я не люблю до сих пор, разве что невинное ромашкино «любит - не любит».
После обеда Ольга обычно садилась за книжку, а я шла к мальчишкам играть в шахматы или слушать анекдоты. Потом заходила за Олей, и мы шли в сад есть зеленые яблоки (особенно вкусной была зеленая лимонка, она мне нравилась больше, чем позднее - спелая). Нагулявшись, мы сидели до ужина в беседке и говорили о любви, читали из Олиной тетрадки стихи и мечтали, как Ассоль, о прекрасном принце и алых парусах. Вечером были «танцы» или телевизор. Телевизор стоял в одном крыле здания, проигрыватель в другом, так что любители того или этого друг другу не мешали. Танцы были не долгими, потому что из танцевальных была только одна пластинка, но зато какая! Зарубежный шлягер в ритме твиста мы ставили раз пять подряд и вдохновенно танцевали, кто как мог. В песне пелось о путешественнике Марко Поло, это все, что мы понимали, но музыка была красивой, не смотря на быстрый темп.
И вот, по моей вине танцам пришел конец, я нечаянно раздавила пластинку, локтями опершись на коробку, надо же было именно этой пластинке оказаться сверху, да еще прикрытой пустым конвертом. Расстроились, конечно все, но больше всего ворчал тот красивый Саша, с которым мы так необычно познакомились. Это почему-то было самым обидным для меня. Зато теперь вечерами больничный народ не делился на кучки, а дружно смотрел телевизор.
Дня через два после этого выписали Олю, а мне сделали операцию. Операция по удалению контрактуры в тазобедренном суставе была не сложной, и делали ее всего 15 минут, но зато гипсовали меня полтора часа, уложив на какую-то металлическую подставку. Загипсовали всю левую ногу, с боку по бедру зафиксировали сустав, для крепости соединив гипс ноги с корсетом. Эту экзекуцию я еле-еле вынесла, но это были еще цветочки. Лежать мне предстояло не меньше трех недель и при этом испытывать массу неудобств.
Гипс сох долго, все тело болело от неудобной позы. Настроение еще портилось от того, что отношения с девочкой-гадалкой никак не налаживались. Она все время молчала и тихо слушала приемник. Тогда я вернулась к своему любимому занятию, чтению. В то лето над больницей взяла шефство сельская библиотека. Всех желающих записали в читатели, завели, как положено карточки, снабжали нас книжками на любой вкус. Тогда я читала и Киплинга, и Майн Рида, и Марка Твена. Обливалась слезами, читая про Овода. А еще читала какой-то фантастический роман, назывался который не то «Человек со шрамом», не то «Лицо со шрамом». В этой книге из камня-метеорита, на одной грани которого была кривая трещина, образовался вдруг человек со шрамом на лице, напоминающим по виду каменную трещину. Чем закончились приключения этого фантастического героя я так никогда и не узнала. Не помню, почему я не дочитала, и автора тоже не помню, а вот обложка книги четко врезалась в память. Увы, это не помогло мне найти потом книжку даже в богатой городской библиотеке.
Выручал, как всегда, Виктор Филиппович, он подбадривал меня, уговаривал потерпеть немного и играл со мной в шахматы. Лежа на боку, играть было неудобно, но в таком положении приходилось и есть, так что ко всему можно приноровиться. Приходил меня проведать и Сережа со второго этажа. Его я ждала с особым трепетом, нравился он мне своей задумчивостью и серьезностью. Партия в шахматы и задушевная беседа скрашивали по вечерам мое трудное лежание.
В результате операции я сбросила ортопедические аппараты сначала с одной ноги, позднее - с другой. Ноги, до того поддерживаемые жесткими аппаратами, теперь предательски дрожали, и я еще долго боялась упасть.
Последний мой Аксайский сезон заканчивался. Накануне отъезда вечером, не найдя Сережу у телевизора, я отправилась к нему поговорить и попрощаться, постучала в дверь, но услышав "войдите", вдруг испугалась чего-то и малодушно сбежала. Сердце пыталось выпрыгнуть из груди. Ощущения были новые и приятно тревожные. Долго не могла я уснуть в ту ночь, а днем прощаясь со всеми, Сереже просто весело помахала рукой...