Глава шестнадцатая. Коварство и любовь.
Терминал аэропорта был до отказа заполнен людьми, ожидающими вылета или кого-то встречающими. Уже объявили о задержке прилетов трех рейсов, что создавало некоторую нервозность среди встречающих. Анна и Вадим Викторович приехали в аэропорт еще затемно, и вот уже битых три часа выслушивали сообщения о том, что прилет рейса из Сочи задерживается из-за погодных условий.
— Вадик, может, домой поедем? – волнуясь, говорила Анна. – Бог его знает, когда этот самолет прилетит, а ты с утра еще даже не завтракал. Поедем, хоть нормально поедим. В конце концов, и у Ромки, и у Людочки мобильники есть. Как приземлятся, нам позвонят, и мы сразу за ними приедем.
Гусев сочувственно посмотрел на жену. Какое-то внутренне волнение не оставляло его с того момента, когда белоснежный лайнер, взмыв в облака, унес с собой Людмилу и Романа, взяв курс на Сочи. Не то, чтобы Вадим Викторович боялся авиакатастроф или каких-то других внештатных ситуаций. Просто дурные предчувствия стали мучить его еще с тех пор, как у Германа родилась идея отправить Люду в Сочи вместе с Романом. Внутренний голос как будто подсказывал: не выйдет из этой поездки ничего хорошего.
Сочувственно посмотрев на супругу, Вадим Викторович усталым голосом произнес:
— Ань, ну, ты знаешь, какие сейчас в городе пробки. Мы пока до дома доедем, обратно возвращаться придется. Нет уж. Давай лучше тут подождем. Ты, вон, сходи лучше в кафешку да купи что-нибудь перекусить.
Ждать да догонять, говорят, самое нудное занятие, и поэтому те часы, проведенные Анной и Вадимом Викторовичем в зале ожидания, показались вечностью. Было время и привести мысли в порядок, и поразмыслить обо всем, произошедшем за последний год. Подумать было о чем. Уже почти год Люда жила в Москве, но полноправным членом семейства Сапрановых так и не стала. Единственным человеком, принявшим Людмилу безоговорочно, была Варвара Захаровна. Старая женщина скучала по сыну, давно ушедшему в мир иной, и появление внучки было для неё несомненным утешением. Другое дело, двоюродная сестра Элла. Поначалу она воспринимала Людмилу просто, как пустое место. Но после того, как Роман стал проявлять недвусмысленный интерес к племяннице Германа Федоровича, холодное равнодушие Эллы сменилось жгучей неприязнью.
Но больше всего Вадима Викторовича беспокоили отношения Людмилы и Дмитрия Серковского. Уж слишком он не доверял этому холеному, слишком уверенному в себе хлыщу, всем своим видом показывавшему свое превосходство над каждым из членов семейства Сапрановых.
— Прямо, павлин расфуфыренный какой-то, – неоднократно говорил Вадим Викторович Анне. – И откуда взялся только? Вечно ходит, задрав нос. Считает, раз денег у него полно, значит, ему все можно.
— Вадик, а по-моему ты слишком предвзято относишься к этому парню, – пыталась увещевать мужа Анна. – Вот лично на меня он впечатления монстра не произвел. Тем более, Людочка его так любит. Уж она-то в людях разбирается.
— Ань, вот, ты уже шестой десяток на свете живешь, а рассуждаешь, ну, хуже младенца. Люда всю жизнь из своей глухомани носа своего не высовывала. Где уж ей знать об особенностях столичной жизни. Тем более, о таких прощалыгах, как этот Серковский.
Своей интуиции Вадим Викторович доверял, как никому другому, а она ему настойчиво подсказывала, что от такого человека, как Дмитрий, нельзя ждать ничего хорошего.
— Вадик, на, поешь, – размышления Гусева прервала Анна, протягивая ему бумажный пакет. – Я тебе тут пирожков взяла с яблоками, как ты любишь, и этих… ну, из картошки делают…
— Чипсы что ли?
— А, ну, да. Чипсы.
— Нашла на что деньги потратить. Ты, мать, что, совсем телевизор не смотришь? Там же сто рассказывали, что это за отрава.
— Ну, знаешь, отрава – не отрава, а есть все равно что-то надо. Тем более, еще неизвестно, сколько нам тут просидеть придется.
Тут откуда-то сверху моложавый женский голос, оповещавший о том, что борт из Сочи только что вылетел.
— Ну, наконец-то, – промолвил Гусев, облегченно вздохнув. – А ты предлагала домой ехать. Хороши же мы были. Через полтора часа Люда прилетела бы, а тут – никого.
Полтора часа, оставшиеся до прилета, показались Гусеву и Анне нудными и медленно тянувшимися. Анна то и дело нетерпеливо поглядывала на электронные часы, висевшие над входом в зал, а Вадим Викторович, уткнувшись в кипу бумаг, делал вид, что ушел из повседневной реальности в область своих рутинных занятий.
— Вадик, а ты Дмитрию-то звонил? – вдруг спросила Анна.
Вопрос для Вадима Викторовича был сколько неожиданным, столько и неприятным. Отложив бумаги в сторону, он с упреком посмотрел в глаза жене и, тяжело вздохнув, произнес:
— Звонил я ему. Только толку от этого – ноль. Знаешь, я, когда вчера на работе был, телефон из рук не выпускал. Раз десять ему набирал, и все без толку. В общем, чувствую я, нужна ему наша Люда, как рыбе зонтик. Вот, голову даю на отсечение, если он сейчас с какой-нибудь кралей в каком-нибудь Таиланде не кувыркается.
— Вадик, а ты не слишком предвзято к этому парню относишься?
Вадим Викторович строго и даже с каким-то недоверием посмотрел на Анну. Вопрос, заданный Анной, казался ему бестактным именно потому, что его мнение, касавшееся Дмитрия, не могло подвергаться сомнению в принципе. Едва только Серковский переступил порог дома Германа, Вадим Викторович отчетливо прочитал в его глазах – рафинированный проходимец. Доказательств подобному умозаключению не было никаких, но внутренний голос-то не обманешь.
— Аня, я не пойму, тебя жизнь вообще ничему не учит? - спросил Гусев с укором. – Тебе что, одной нашей Юльки мало? Уж влипла девка по самое не балуй. Что, хочешь, чтоб и Люда по проторенной дорожке пошла?
Вопрос о собственной дочери Юлии был для настолько болезненным, что всякое упоминание о ней переворачивало душу, вызывая самые неприятные воспоминания. Детям самого злейшего своего врага не пожелала бы Анна того, что произошло с её дочерью.
— Да, типун тебе на язык! – воскликнула Анна, махнув рукой. – Такое ж в страшном сне не приснится. Нет, я уверена: у нашей Людочки все будет хорошо. Димка – парень порядочный. Вот сейчас она приедет, они с Димой распишутся и заживут всем на зависть.
— Ох, Аня, откуда в тебе столько наивности? Сама же не один год с таким людьми общаешься. Много ты рядом с Германом порядочных людей видела?
Так незаметно, слово за слова, пролетели полтора часа. Наконец, монотонный женский голос сообщил о приземлении борта из Адлера. Среди сотни людей, входящих в здание аэропорта, Анна пыталась разглядеть Людмилу, видимо, затерявшуюся среди толпы. Сотни мужчин и женщин, спешащих куда-то, сотни лиц, сосредоточенных и усталых. Среди всей этой разношерстной толпы, словно бурная река протекавшей мимо Гусева и его супруги, Анна никак не могла разглядеть лицо своей любимицы, отчего на душе становилось все тревожнее и тревожнее.
— Вадим, не случилось бы чего, – сказала Анна. – Смотри, сколько уже народу прошло, а Ромы с Людочкой все нет и нет.
— Да, погоди ты паниковать-то. Видишь, сколько парода прилетело. Возможно, Люда где-нибудь в конце этой очереди.
Наконец из-за стеклянной двери, ведущей с летного поля, показалась Людмила. Девушка шла, приветливо улыбаясь, неся большую сумку, накинутую через плечо. Рядом с ней шествовал Роман. Вид у молодого человека был измученный и явно чем-то недовольный. Людмила же, хоть выглядела уставшей, но, судя по улыбке на лице, пребывала в весьма благостном расположении духа. Анна принялась обнимать дочку своей лучшей подруги, а Вадим Викторович, сдержанно пожав Роману руку, спросил:
— Ну, что? Как прошла поездка?
Услышав этот вопрос, Роман недовольно поморщил лоб. Было видно, что пребывание на Черноморском побережье было для него не самым лучшим, и говорить об этом ему не доставляло никакого удовольствия.
— Да, так. С переменным успехом, – лениво процедил Роман. – Главное, самые острые вопросы удалось разрулить, и теперь у Германа Федоровича ко мне никаких претензий быть не должно.
В это время стоявшая в стороне Анна бросала на Ромодановско-младшего косые взгляды, выслушивая то, что ей рассказывала Людмила.
— С этим человеком вообще нельзя серьезные темы обсуждать, – говорила Люда. – О чем бы ни говорили, Ромка все на свои шуточки скорбезные переведет. Мне там с серьезными людьми встречаться приходилось. Так Роман мог при них такое ляпнуть, что хоть святых выноси.
— Да, уж. Рома у нас такой. Как был оболтусом, так и остался.
Длинная вереница из автомобилей, растянувшаяся не меньше, чем на десять километров, передвигалась с поистине черепашьей скоростью. То тут, то там слышались сигналы клаксонов, из кабин лилась рекой музыка всех стилей и направлений. В общем, все располагало к тихой, неторопливой беседе с разбором, как говорится, полетов, чем Вадим Викторович не примянул воспользоваться.
— Ну, что? Как наши дела? – спросил Гусев, обращаясь к Роману. – Удалось поставщиков-то уломать?
В ответ последовал тяжелый вздох. Было понятно, что говорить на эту тему Роме если не неприятно, то, во всяком случаи, доставляет мало удовольствия.
— Да, как вам сказать, Вадим Викторович, – лениво произнес Рома. – Все вроде бы срослось, но больно уж народ ушлый попался. И то им не эдак, и то не так. В общем, еле удалось уломать их не разрывать с нами контракты.
Людмила с плохо скрываемой усмешкой посмотрела на Романа. Уж ей-то, как никому другому, было известно, что из себя в действительности представлял отпрыск Владимира Борисовича на переговорах. Едва начались встречи с поставщиками, как Рома начал демонстрировать чудеса своей некомпетентности. Ни на один задаваемый вопрос он не мог ответить четко, определенно, вразумительно. Неизвестно, чем бы закончились эта деловая поездка, если бы не Людмила.
То ли сказались отцовские гены, то ли прирожденная дисциплинированность и серьезное отношение ко всему, что ей поручали, дали о себе знать, но у Люды вдруг, нежданно-негаданно, открылся талант администратора. Она скурпулезно, вдумчиво пыталась вникнуть во все проекты, сметы, контракты; внимательно вслушивалась в то, что ей говорили люди, с которыми приходилось встречаться. Сама того не замечая, Людмила стала увлекаться этими бизнес-играми, втягиваясь в них, словно азартный картежник в захватывающий дух преферанс. Отчасти для Людмилы это был способ побороть тоску, беспощадно щемящую сердце.
Эта тоска не давала ей спать, заставляя думать о том, кто безраздельно стал хозяином её сердца. Мобильный телефон предательски молчал, издавая лишь протяжные гудки, что заставляло Людмилу волноваться, а безраздельная грусть, всецело властвовавшая над ней, становилась еще сильнее. Каждый вечер Людмила выходила на балкон и, с замиранием сердца, слышала, как режущую слух тишину прорывает первый протяжный гудок. За ним следовал второй, третий, четвертый… Вот-вот Дмитрий возьмет трубку, прервется эта проклятая, беспощадная в своей жестокости тишина, и Люда вновь станет самым счастливым человеком на свете. Но звенящая тишина, изредка прерываемая шумом прибоя, была единственной собеседницей Людмилы.
Погруженная в свои размышления, Люда не заметила, как машина миновала границу МКАД и стала медленно плестись по загруженным московским трассам.
— Люся, тебя куда отвезти? – размышления Людмилы прервал Гусев. – Ты куда хочешь поехать? Домой или к бабушке?
— Ой, дядя Вадим, отвезите меня сначала в Останкино. Я там хоть в порядок себя приведу, вещи разберу, а потом сразу к бабули поеду.
— Правильно, детка. Тебе сейчас нужно отдохнуть, в себя прийти, а после уже можно будет и Варвару Захаровну навестить, – поддержала свою любимицу Анна.
— Тетя Ань, а Дима вам не звонил? – вдруг спросила Люда.
Когда Вадим Викторович услышал этот вопрос, его лицо стало таким, что, казалось, выражало все недовольство мира. Было понятно, что всякое упоминание о Серковском было для него, по меньшей мере, неприятным.
— Нет, не звонил,- коротко ответила Анна. – Я вообще не видела его после того, как мы тебя проводили.
Слова Анны еще больше усиливали тревогу в душе у Людмилы. Значит, она не могла дозвониться любимому не из-за каких-то там неполадок, а просто потому что он банально не брал трубку. Тогда почему он так поступал? Неужели его ласковые слова, нежные объятия, теплые, полные любви поцелуи были всего лишь иллюзией? Не может же быть, чтобы все его красивые слова, обещания, глаза, в которых светилась искренность, - это всего лишь жестокий обман? Нет, нет и еще раз нет! На подлость, на ни с чем несравнимую жестокость Дима не способен в принципе. Иначе не было того огромного букета роз, подаренного ей на ярмарке; не было бы тех вечеров, когда они, словно дети, сидя на качелях в саду, упивались счастьем; не было бы того звездного неба, под куполом которого любимый кружил её в танце; наконец, не было этого такого дорогого её сердцу кольца, ярким рубином красовавшегося на её безымянном пальце.
Погруженная в свои размышления, Людмила не заметила, как автомобиль недалеко от телецентра свернул на меленькую улочку и остановился возле дома, в котором она проживала.
— Ну, что. Давайте выгружаться, – скомандовал Вадим Викторович. – Так, Рома, тебе боевое задание: сейчас поможешь Люде поднять её чемоданы к ней на этаж, а я пока сумками займусь.
— А мне что желать? – спросила Анна.
— Ты давай поднимайся с нами, – было ответом Гусева. – Давай, сваргань там поесть что-нибудь на скорую руку. А то Люся с самого утра сегодня на ногах, наверное, маковой росинки во рту не было.
Когда Людмила вошла в квартиру, у неё возникло ощущение, что она никуда отсюда не уезжала. Словно не было этих двух месяцев, проведенных в дальних краях. Все находилось на своих местах. Часы, висевшие на стене, послушно отстукивали секунды, а из-за занавесок, плотно закрывавших окно, пытался пробиться солнечный лучик, как бы прощаясь с летним днем, уступавшим свои права тихому вечеру.
Людмила подошла к письменному столу, стоявшему в углу. На нем в деревянной рамке стоял портрет того, о ком Людмила грезила вот уже почти год. С цветной фотографии Дмитрий смотрел на неё смеющимися, веселыми глазами, и от этого его взгляда на душе становилось как будто бы легче. Людмила взяла со стола портрет любимого и поднесла губам. На минуту ей показалось, что она ощущает запах кожи Дмитрия, чувствует прикосновения его губ, и, кажется, вот-вот раздастся его ласковый, полный нежности и любви, голос.
— Людочка, иди поешь. – Людмила услышала за спиной тихий голос Анны. – Я тебе там лапшички куриной заварила, котлеток пожарила.
Надо ли говорить, что в этот день у Люды кусок не лез в горло. Все мысли, даже каждый вздох были о нем! Наверное, не было минуты, когда бы Людмила не бросила взгляд на телефонную трубку, лежащую на кухонном столе. Ей казалось, что еще немного, и сквозь привычную квартирную тишину прорвется телефонный звонок, и она вновь услышит такой дорогой, милый её сердцу голос. Но телефон был предательски нем. Анна, Вадим Викторович и Роман болтали о чем-то своем, и, казалось, до самой Людмилы им не было никакого дела.
— Ты уж больше не заставляй отца за тебя краснеть, – говорил Гусев Роману. – Сам понимаешь: если у Германа что-то незаладится, то твоему отцу тоже туго придется.
— Да, Вадим Викторович, куда Герман без отца денется? – не скрывая стопроцентной уверенности, произнес Рома. – Он же без нашего банка – ноль без палочки.
— Ох, Ромка, видать, плохо ты знаешь Германа, – вздохнув, произнесла Анна. – Мужик он ушлый, дотошный. Если до чего-то докопается, не сносить тогда головы ни тебе, ни твоему отцу.
— Знаю я, тетя Ань, что Герман Федорович из себя реально представляет, – сказал Роман. – Только и мы с отцом не лыком шиты. Неужели вы думаете, что мой отец не знает, с кем дело имеет? Да, когда дело касается Германа, он любое свое действие на сто шагов вперед просчитывает, и о необходимых мерах предосторожности тоже позаботился. Так что, если господин Сапранов начнет против нас предпринимать, ему самому не сладко придется.
Людмила ушла в свою комнату. Слушая все эти разговоры на отвлеченные темы, она чувствовала себя неуютно. Особенно раздражали её бахвальство и сытая самоуверенность Ромодановского- младшего. За те месяцы, что Людмила провела в Сочи, она вдоволь наслушалась, как Роман при всяком удобном случаи Рома буквально бравировал своей значимостью и незаменимостью. Кроме того, сказывалась усталость от долгой дороги. Вообще поездка в столицу белой олимпиады стала для Людмилы отнюдь не праздничной прогулкой. Масса незнакомых людей, которые задавали много непонятных и, судя по интонации, неприятных вопросов, частые поездки то на один, то на другой объект, ворохи бумаг, которые Людмила еле успевала просматривать и подписывать – все это выматывало её, превращая к концу дня в выжитый лимон.
Сейчас Люде хотелось просто выспаться. Забыть о той тревоге, поселившейся в её душе и не дававшей покоя уже долгие дни. Она легла на диван и, укрывшись пледом, закрыла глаза. Но сон не спешил к ней, а навязчивая тревога, предвещавшая беду, и невыносимая тоска завладели сознанием, не давая сомкнуть глаз. Все, что происходило дальше, проплывало перед Людмилой, как в тумане. Она не заметила, как в комнату вошла Анна, чтобы попрощаться.
— Люсенька, мы поехали, – сказала она. – Ты тут отдыхай после дороги. Если что-нибудь нужно будет, сразу звони.
Людмила не заметила, как хлопнула входная дверь, как за окном послышался шум мотора отъезжающего автомобиля, как за окном послышались раскаты грома, а вслед за ними на землю упали, барабаня по асфальту, первые капли дождя. Она не сводила глаз с телефонного аппарата, стоявшего на журнальном столике, все, надеясь, что звонок нарушит тишину пустой комнаты, и она вновь услышит голос любимого человека.
Если бы Рома знал, какой разнос ему будет устроен, он и шага бы не сделал в направлении особняка в Троице-Лыково. Герман рвал и метал, будучи окончательно убежденным в том, что Рома – это амебное, совершенно ни на что не способное существо, самое место которому на помойке. Вторил ему и Владимир Борисович, совершенно недовольный как результатами поездки, так и самим сыном.
— Тебя зачем туда посылали!?! Чтобы ты там делом занимался или баклуши бить!?! – гневно выговаривал Владимир Борисович своему сыну. – Ты что, думаешь, раз вырвался на волю, выпал из нашего поля зрения, значит, можешь делать все, что хочешь? Нет, брат! Тебя туда посылали с определенными поручениями. Ты хоть одно выполнил? Ни одного! Нам же оттуда звонили люди, серьезные люди, и говорили, что всю работу, которую должен был делать ты, за тебя делала эта выскочка – племянница Германа.
— Нет, я знал, конечно, что ты ленивый, ни на что не способный слизняк, но не думал, что настолько, – вторил Владимиру Борисовичу Герман. – Какая-то провинциалка, без рода, без племени, сделала тебя, как последнего лоха. Главное, ведь она тебя по всем направлениям обскакала. По всем! Как ухажер ты оказался тоже никуда не годный. Она там тебя, судя по всему, за версту старалась обходить. В общем, не оправдал ты наших надежд, Рома.
Больших усилий стоило Роме, чтобы сдерживать себя, когда он выслушивал эти высказывания. Человек на сто процентов уверенный в своей правоте, он считал критику в свой адрес проявлением высшей несправедливости.
— Герман Федорович, ну, я же не виноват, что Людка у этих старперов такой популярностью пользовалась, – без тени сомнения в голосе выпалил Рома. – Стоило только ей на каком-нибудь совещании появиться, как все они свои рты пораззявют и только и делают, что её глазами сверлят. Естественно, Людка этим пользовалась.
— А твоя племянница не промах, – усмехнувшись, произнес Владимир Борисович.
— Более чем… - продолжил свою тираду Роман. – То одному глазки строить начнет, то другому подмигнет, а они и рады стараться – любую бумажку, которую она им подсунет, подписывает.
Правды в словах Ромы было не больше одного процента. Да, Людмила оказалась общительным и коммуникабельным человеком. Да, она запросто находила общий язык со всеми людьми, с которыми ей приходилось общаться во время поездки. Наделенная живым умом, она быстро вникала в суть происходящего, принимая решения, которые удовлетворяли все стороны. Но ни о каких отношениях, переходящих рамки приличия, тем более, ни о каком интиме не могло быть речи.
— Ладно. Мне с тобой все понятно, – сделал умозаключение Герман Федорович. – Я окончательно убедился в том, что ты – жалкий, ни на что не способный папенькин сынок. Значит, завтра собираешь свои пожитки и – вон из компании. Терпеть твое разгильдяйство я больше не намерен.
Для Ромы эти слова прозвучали, как гром среди ясного неба. Он настолько привык к тому месту, которое занимал, настолько оно казалось ему теплым и хлебным, что представить себя вне его Роман уже не мог.
— Герман, ты бы горячку пока не порол – попытался вступиться за сына Владимир Борисович. – Дело-то ведь не шуточное. На кого ты все это хозяйство оставишь? Брать на такую должность человека с улицы как-то боязно.
— Только толку-то от его осведомленности? – сказал Сапранов. – Он у тебя, за чтобы не взялся, все сделает через пень колоду. Ты сам подумай: если бы Людка с ним не поехала, мы бы сейчас все по миру пошли бы. А замену я ему найду. Можешь не беспокоиться.
Владимиру Борисовичу ничего другого не оставалось, как согласиться со своим партнером. Было решено, что Роман сдаст все дела Хлопонину, а сам с завтрашнего дня забудет дорогу в строительную компанию.
— Ну, и кого ты собираешься поставить на его место? – спросил Ромодановский-старший, как только Роман вышел за дверь.
— Найду кого-нибудь, – коротко ответил Герман. – Вон, Лиза скоро приедет. Она в менеджмент изучает. Вот пускай вложенные в её обучение деньги и отрабатывает.
Вид у вышедшего из кабинета Сапранова Ромы был, как у побитой собаки. Прямо у дверей он столкнулся с Эллой, вид которой, в отличие от него, был поистине цветущий.
— Ну, что? – игриво спросила она. – Получил фашист гранату?
Роман посмотрел на Эллу с нескрываемым презрением. Куда только подевались те нежные чувства, которые Рома испытывал к младшей дочери своего шефа?
— Слушай, отвали! – брезгливо заявил он. – Итак без тебя тошно.
— Что, нашего мальчика обидели? Всемогущий Герман Федорович опять наорал на Рому.
Подобная ирония в устах Эллы не могла не взбесить Романа. Это говорил человек, еще вчера готовый броситься за него хоть на амбразуру. Не то, чтобы Ромодановский-младший по-прежнему испытывал к Элле нежные чувства. Нет! Былая любовь, которой, в принципе, и не было, давно прошла, оставив лишь воспоминания. Просто Роме было обидно, когда его, как он считал, нереализованные способности подвергались сомнению, или над ними насмехались.
— Твой отец на меня не просто наорал, – произнес Рома, еле сдерживая гнев. – Он вышвырнул меня вон, знаешь, как надоевшую игрушку. Видите ли, я не оправдал его ожиданий.
— Он что, уволил тебя?
— Прикинь! Это после того, как я целых пять лет на него отпахал! – Рома искренне возмущался допущенной в отношении несправедливостью. – Да, где бы был сейчас твой папаша, если бы не я? Сколько раз я его от всех эти гребанных общественников отмазывал? Сколько раз я рисковал, когда этим хапугам-чиновникам взятки совал? И где же благодарность? Один прокол, один единственный прокол, и тебе уже дают коленкой под зад!
Элла смотрела на бывшего жениха с плохо скрываемой иронией. Она прекрасно знала, что истинные заслуги Романа были более скромны, чем он говорил. «Вышибалой» он был отменным, но вот стратегическое мышление, равно как и трудолюбие, у него явно хромало.
— Ты, я вижу, тут без меня не скучала? – спросил Рома у Эллы, видя её приподнятое настроение.
— А чего мне скучать-то? – усмехнувшись, ответила Элла. – Пока ты там штаны просиживал, я здесь Дмитрия обрабатывала.
— Ну, и как успехи?
— В-во! – Элла подняла большой палец вверх. – Знаешь, а приятель твой действительно большим умельцем оказался. Его устройства, которое мы Людке и Дмитрию в мобильники засунули срабатывали безотказно, и именно тогда, когда это было нужно.
Приятель, о котором говорила Элла, был одноклассником Романа – единственным человеком, с которым у Ромодановского-младшего сохранились товарищеские отношения. Глеб (а именно так звали приятеля) был помешан на точных науках, и являлся тем, кого принято называть изобретателями. Сделанные его руками безделушки для широкого употребления были абсолютно бесполезны, но вполне могли заинтересовать специалиста какой-нибудь узкой направленности. Сотрудника спецслужб или режиссера какого-нибудь шпионского боевика, например. Бесчисленные подслушивалки и подглядывалки пылились на полке в гараже, ожидая своего часа оказаться на свалке, пока не заглянул к Глебу на огонек Роман.
— О, какие люди в Голливуде! – воскликнул Глеб, увидев стоящего около ворот гаража Романа. – Я уж думал, ты теперь ко мне и носа не покажешь. Думаю, Ромка теперь птица высокого полета, и ему с нами, с простыми смертными, якшаться некогда.
— Да, зашиваюсь я, Глеб, – попытался оправдаться Рома. – Ей Богу, зашиваюсь. Шеф, этот потенциальный тесть мой, неистовствует. Житья не дает. То на один объект пошлет рабочих умасливать, то на другой с прорабом разбираться. В общем, ношусь по всей Москве, как заведенный. На личную жизнь времени совсем не остается.
Глеб с ироничной улыбкой посмотрел на одноклассника. Сам-то он хорошо знал, что не родился еще тот человек, которому удалось бы сломать природную лень, засевшую в Романе, наверное, с момента рождения. Знал Глеб также, что никогда не приходит Рома в гости просто так. Если уж Роман забрел на огонек, то, значит, ему, Роману, от школьного приятеля непременно что-то понадобилось.
— А ты, я вижу, все над своими железками колдуешь? – спросил Роман Глеба.
— Ну, а чем мне еще заниматься? Ты же знаешь, отечественная электроника сейчас на боку лежит, и вставать, похоже, не собирается. А я ж, кроме как лудить и паять, ничего толком делать-то и не умею. Вот и приходится, так сказать, в стол работать.
— Вот за этим я к тебе, собственно, и пришел. – Роман раскрыл причину своего визита. – Слушай, мне твоя помощь нужна.
Поняв, что разговор затянется не на пять минут, Глеб предложил все обсудить за кружкой баварского пива, привезенного его отцом аж из самого Мюнхена. За считанные минуты на разложенной на деревянном столе газете появились две бутылки янтарного напитка да четыре вяленые воблы, припасенные Глебом, как он говорил, на всякий экстренный случай.
— Ну, давай! Излагай! – сказал Глеб, садясь за стол прямо напротив Романа. – Я весь во внимании.
— Помнишь, ты мне говорил, что сварганил какую-то фигню для мобильника, которая позволяет блокировать звонки нежелательного абонента?
— Конечно, помню. Да, я уже давно эту штуку смастырил. Она у меня где-то дома валяется.
— Глебушка, друг, выручай, – умоляюще завопил Рома.- Мне эта штука по зарез нужна. Дай хотя бы на время.
Удивлению Глеба не было предела. Он никак не мог предполагать, что Роме понадобится устройство откровенно шпионского характера.
— Тебе-то оно зачем? – спросил Глеб. – Ты у нас что, шпионом заделался?
— Да, не в этом дело, – ответил Роман. – Понимаешь, я тут жениться собрался, а около моей невесты один хахаль вьется, прохода ей не дает. Вот она меня и попросила, чтобы я, пока мы с ней с Сочи будем, хотя бы от его звонков её избавил.
— Погоди, я не понял. У Эллки что, новый поклонник на горизонте замаячил?
— Да, причем здесь Эллка. – сокрушенно произнес Роман. – С Эллкой мы уже, знаешь, скоро год, как разлетелись. Теперь у меня другая невеста.
Признание Ромы заставило Глеба удивляться еще больше. Своего одноклассника и его невесту он знал довольно давно, и знал, что скорее небо упадет на землю, чем какие-то обстоятельства заставят Романа и Эллу расстаться. Если это произошло, значит, для этого должны были быть очень серьезные причины.
— Я или чего-то не понимаю, или ты мне что-то не договариваешь, – строго сказал Глеб. – Я ведь вас с Эллкой знаю, как облупленных. И что же это такого должно было произойти, чтобы вы с ней разбежались?
Вопрос Глеба застал Романа врасплох. Сейчас он должен взвешивать каждое свое слово, чтобы школьный друг, обладающий даром проницательности, не смог уличить его во лжи.
— Да, понимаешь, у Эллки новый ухажер завелся, а мне она на дверь указала. – Рома начал излагать новую версию своих жизненных перипетий. – Ну, а тут к Герману его племянница с Кубани приезжает. Ну, а мне двух минут хватило, чтобы на неё запасть. Вот с тех пор её и обхаживаю, и, ты знаешь, вроде бы небезуспешно. Еще немного, и, я думаю, в загс с ней побежим.
Подобное изложение развития событий Глеба устроило, но лишь отчасти. Он знал, что вся жизнь Романа находится под неусыпным контролем Владимира Борисовича, а он таких вольностей со стороны своего сына, конечно же, не потерпит.
— И что, все эти перетрубации твой батя спокойно воспринял? – спросил Глеб.
— А куда ему деваться? Он же не может даже просить Германа, чтобы тот как-то повлиял на свою дочь. А внуков, видать, хочется. Вот он мне всю плешь и проел: мол, раз с дочерью ничего не получилось, давай хоть племянницу окольцуй.
Рома сам не замечал, как все, что он говорил, лишалось логики и здравого смысла. Он даже не замечал ироничной улыбки на лице Глеба, понявшего, что сказка, рассказанная одноклассником, является именно сказкой и ни на один процент не может соответствовать действительности.
— Ой, Ромка, сдается мне, что дела обстоят совсем не так, как ты рассказываешь, – сказал Глеб.- Ведь если твою новую зазнобу её бывший достает, так на это в любом мобильнике есть такая функция, как черный список. Тут, наверное, дело в другом. Наверное, тебе девушка приглянулась, а у неё кавалер имеется. Вот ты рвешь и мечешь, чтобы этого кавалера нейтрализовать.
Роману ничего другого не оставалось делать, как ретироваться. Пришлось признать, что отношения с девушкой далеко не безоблачны, и обусловлена эта небезоблачность, прежде всего, раздвоением чувств самой девушки, отчаянно мечущейся между ним, Ромой, и вышеозначенном надоедливым кавалером.
— Ну, вот так сразу и сказал: есть конкурент, и от него необходимо избавиться, – резюмировал Глеб. – А то все ходишь вокруг да около, а про суть не говоришь. Так, тебе когда в Сочи лететь надо?
— Да, вот, на днях.
— В общем, сегодня вечером зайдешь ко мне. Я тебе эту штуку отдам и расскажу, как она действует. Только я тебя об одном прошу: если вдруг спалишься, я тут не причем.
Дальше все было делом техники. Полученное устройство было благополучно вмонтировано Ромой в мобильник Людмилы. Благо, что доступ к нему оказался свободным после того, как Людмила задремала в салоне самолета. После этого Людмила в ответ на все звонки к Дмитрию слышала лишь звенящую тишину.
Успехи Эллы, в отличие от Романа, были куда более успешны. Недаром она сама себя считала мастером интриги. Едва только самолет с Людмилой и Романом на борту оторвался от взлетной полосы московского аэропорта, как в зале прилетов Дмитрий увидел вездесущую дочку Германа Федоровича. Она сидела на кожаном диване, вальяжно положив ногу на ногу, и пристально смотрела на стеклянную дверь, в которую входили-выходили встречающие и провожающие. Как только из-за двери появилась рослая фигура Дмитрия, Элла, резко встав с дивана, направилась навстречу объекта своих мечтаний.
— Ну, что? Проводил свою зазнобушку? – спросила Элла, подойдя к Серковскому. – Не забыл клятву верности с неё взять?
— Эллка, вот ты зря сейчас иронизируешь. Более любящего человека, чем Люся, трудно себе представить, а уж на предательство она просто не способна.
— Ну-ну. Блажен, кто верует, – сказала Элла, не скрывая ироничной улыбки. – Только, знаешь, я бы на твоем месте ей почаще бы звонила.
— Элл, я вот не пойму, ты что, через всю Москву ехала, чтобы эту ерунду мне сказать? Тебе что, больше делать нечего?
Для подчеркивания собственной значимости Элла с обидой посмотрела на Дмитрия. Мол, только такой недоумок, как ты, не способен оценить проявление её заботы.
— Тебя вообще-то мой отец разыскивает, – обиженным тоном сказала Элла. – Он с самого утра тебе в офис названивает, а там никто толком сказать ничего не может. Хорошо, я сказала, что ты свою ненаглядную провожать поехал. Вот он и послал меня за тобой, чтобы ты еще куда-нибудь не завернул.
— Погоди, а зачем я твоему отцу понадобился? Тем более, так срочно?
— Мне откуда знать? Я ведь в ваши дела не вникаю. Только он мне сказал, чтоб я землю перевернула, а тебя представила перед его ясные очи.
Причиной, по которой Герман захотел срочно видеть Дмитрия, был телефонный звонок. Звонок был неожиданным еще и тем, что исходил из таких кругов, куда даже такому человеку, как Герман, несмотря на все его богатство и влияние, вход был заказан в принципе. Звонил представитель Брайана Кэрри – человека владеющего одним из самых закрытых лондонских финансовых клубов. Предложение, которое было сделано Герману от имени Кэрри, ошеломило его настолько, что он тут же отложил все дела, запланированные на этот день, и позвонил Ромодановскому, сказав, чтобы тот немедленно приезжал.
— Ну, и по какому поводу ты оторвал меня от дел? – спросил Владимир Борисович, входя в кабинет Сапранова. – У меня там, между прочим, совещание проходило. Я почему-то должен срываться и лететь к тебе.
— Володя, запомни раз и навсегда: для тебя важно лишь то, что важно для меня. Все остальное – второстепенно.
К подобному обращению Владимир Борисович давно привык, но на этот раз беспардонность и нахрап Германа переходили все границы.
— Слушай, Герман, а почему я должен делать только то, что нужно тебе? Причем, по первому твоему требованию? – спросил недовольный Владимир Борисович. – У меня свой бизнес, в конце концов, своя жизнь, которую я подстраивать под тебя, равно, как под кого-то другого, не обязан.
— Ну, хотя бы потому что твой банк без моего концерна – ничто, – спокойно ответил Герман. – Тем более, дело, о котором пойдет речь, выгодно нам обоим.
Сапранов изложил суть предложения, которое он получил сегодня утром.
— Понимаешь, какие перспективы перед нами открываются!?! – находясь в запале, говорил Герман. – Ты пойми, эти долговые обязательства – это даже не золотое, а бриллиантовое дно. Особенно после того, как пройдут выборы. Я сяду в президентское кресло. В этом я даже не сомневаюсь. Тебя я тоже не обижу. Теперь представь себе: в наших руках окажутся все долги государства! То есть, мы будем сами себе должны. Там уже своя рука – владыка! Делай, что хочешь!
Владимир Борисович смотрел на Германа взглядом, в котором отчетливо читался скептицизм. Не то, чтобы он не доверял своему партнеру, а просто, давно привыкший смотреть на жизнь реалистично, он давно уже не верил в скоропалительный успех, тем более, если этот успех требует больших трат.
— Ну, и сколько стоит это удовольствие? – спросил Владимир Борисович.
— Об этом пока разговора не было, – торопясь, сказал Герман. – Знаешь, что мне еще сказал этот представитель Кэрри? Он требует, чтобы на переговорах присутствовал Серковский.
— Серковский? – удивленно спросил Владимир Борисович. – Это еще зачем?
— Ну, якобы именно он рекомендовал меня в качестве покупателя этих бумаг, и теперь они хотят, чтобы он выступил поручителем.
Последнее, что сказал Герман, заставило Владимира Борисовича беспокоиться еще больше. В финансовых делах он бы докой, и всю «кухню, таких организаций, как этот английский клуб, знал хорошо. Во-первых, подобные организации никогда не будут никому звонить, предлагая свои услуги. Наоборот, деловые люди всего мира прямо-таки жаждали оказаться в сфере деятельности этого клуба, вход в который был максимально закрытым. Во-вторых, насколько было известно Ромодановскому, в правила этого клуба не входило такое условие, как поручительство. Человек, хоть каким-то образом соприкасавшейся с этой организацией, уже сам по себе являлся гарантией благонадежности, не требующей никаких подтверждений.
— Герман, не хочу показаться паникером, но у меня такое ощущение, что тебя втягивают в какую-то непонятную, странную игру, – сказал Владимир Борисович. – Я вот кожей чувствую: не принесет тебе эта затея ничего хорошего.
— Да, - тихо промолвил Герман, а потом, заметно повысив голос, спросил: - Ну, и на чем же основываются твои опасения?
— Да, потому что я не верю в чудеса! Герман, ты пойми, доступ в такие учреждения, как этот клуб, имеют только небожители, а ты, хоть и являешься одним из самых богатых людей страны, но к мировой элите явно не относишься. Кроме того, Кэрри никогда не будет никому звонить с какими-то ни было предложениями. Обычно у него добиваются аудиенции, а не он всех обзванивает в поисках потенциальных клиентов.
Последнее слова Ромодановского задели Германа за живое. Сам-то он давно считал себя если не самым влиятельным человеком в стране, то монстром российского бизнеса точно. Ставить под сомнение сей факт он считал делом бестактным и заслуживающим, как минимум, порицания.
— Володя, знаешь, а вот не тебе судить о том, к кому я отношусь – к элите или к не элите! – резким тоном заявил Герман. – Сам-то ты, помнится, мне совершенно другие песни пел, когда свой банк создавал. И все почему? Потому что хорошо знал: ты без моего концерна – пустое место. Как был экономистом на почтовом ящике, так бы им и остался!
Эмоциональный монолог Германа Федоровича прервал стук в дверь.
— Войдите! – крикнул Сапранов.
В кабинет вошел Дмитрий. По напряженным лицам Германа и Владимира Борисовича он понял, что разговор предстоит серьезный.
— Герман Федорович, Элла мне сказала, что вы срочно хотели меня видеть, – произнес Серковский.
— Дмитрий Сергеевич, вы не представляете, как я на вас надеюсь, – заискивающим тоном произнес Герман. – В ваших руках находится мое будущее.
Дмитрий смотрел на Сапранова изумленными глазами и не понимал, в чем причина такого необычного поведения Германа. Всегда разговаривавший с кем бы то ни было так, будто ему должен весь мир, Герман на этот раз был - сама учтивость. Причиной такого обхождения могло быть только одно: у Дмитрия было что-то, чего Герман, во чтобы то ни стало, хотел заполучить.
— Герман Федорович, вы же знаете, что я всегда к вашим услугам, – спокойно сказал Дмитрий. – Чем на этот раз я могу быть вам полезен?
— Дмитрий, умоляю вас, убедите этого безумца, что то, куда его пытаются втянуть, - это чистой воды авантюра, – умоляюще говорил Владимир Борисович.
— О какой авантюре идет речь?
Тут Ромодановский вкратце изложил суть того предложения, которое было сделано Герману, и чем дольше он говорил, тем напряженнее и суровее становилось выражение лица Серковского. Ему было понятно, кто за всем этим стоит, и к каким последствиям эта авантюра может привести.
— Владимир Борисович, то, что вы мне сейчас рассказали, очень серьезно, и я не могу дать свой ответ прямо сегодня.
— То есть, на вас я могу не рассчитывать? – повышенным тоном спросил Герман.
Дмитрий решительно не знал, что ответить. С одной стороны, Дмитрий не хотел предпринимать никаких действий, от которых могла бы пострадать Людмила. С другой – моховик уже был запущен, и Дмитрию надо было приложить немалые усилия, чтобы остановить его.
— Я не говорил этого, Герман Федорович, – строго сказал Дмитрий. – Просто такие серьезные решения я не могу принимать, не посоветовавшись с людьми, с которыми я виду свой бизнес. Поймите меня правильно: быть поручителем – это серьезный шаг, сопряженный с достаточно большими рисками. Я не могу бездумно ставить на карту ни свое дело, ни свою репутацию.
— Хорошо! – воскликнул Герман. – Сколько вам нужно времени, чтобы все обдумать?
— Неделя – две, не больше. Думаю, за это время я смогу провести необходимые консультации и дать вам окончательный ответ.
Тон Дмитрия категоричным и не предполагающим никаких компромиссов. Герману ничего другого не оставалось, как принять смиренное выражение лица и согласиться с Дмитрием.
— Вот, послушай, что тебе знающий человек говорит! – вторил Дмитрию Ромодановский. – Уж, наверное, он не меньше твоего в этих кругах вращается, и знает, с какими рисками это сопряжено.
Первой, кого увидел Дмитрий, выйдя из кабинета Германа, была Элла. Девушка сидела на диване, вальяжно положив ногу на ногу, и делала вид, что увлечена просмотром глянцевого журнала. То и дело бросая взгляд на дверь кабинета отца, она не могла дождаться, когда из-за неё появится объект её мечтаний. Наконец, Дмитрий появился. Элла, делая равнодушно-отрешенный вид, спросила:
— Ну, что? Что на этот раз от тебя понадобилось моему папаше?
— Мы обсуждали вопросы бизнеса, – вздохнув, ответил Дмитрий. – Тебе это все равно не интересно.
Элла встала с дивана и, подойдя к Дмитрию, обняла его за плечи.
— Димочка скучает, – иронично сказала она. – Не прошло и года, как его покинула возлюбленная, а он уже от тоски с ума сходит.
— Элл, правда, не до тебя сейчас, – сказал Дмитрий, рукой отстраняя от себя пылкую поклонницу. – Дел – по горло, а у тебя, я смотрю, одни глупости на уме.
Дмитрий поспешно удалился, выслушивая истеричные выкрики, посылаемые вслед ему Эллой.
Увидев на пороге квартиры своего любимца, Андрей Степанович понял, что разговор предстоит не из простых. Выражение лица Дмитрия был строгим и напряженным, что не предвещало Игнатьеву ничего хорошего.
— Так, дядя Андрей, звонок Герману от имени Кэрри – это твоих рук дело? – строго спросил Серковский.
Игнатьев внимательно смотрел в глаза Дмитрию, а сам не знал, что ответить. То, что он сделал, было настоящим самоуправством, что его воспитаннику понравиться никак не могло. С другой стороны, Андрею Степановичу порядком надоело бездействие Дмитрия. Его влюбленность в Людмилу сводила на нет все те цели, которые Андрей Степанович и Дмитрий преследовали вот уже больше десяти лет. Былой пыл, рвение Серковского сошли на нет сразу после того, как он встретил в особняке Сапрановых дочь Ивана. С тех пор Дмитрий как-то сник. Куда-то пропал тот огонь ярости, пылавший в глазах Серковского. В рассуждениях он стал более мягок и сентиментален, а когда речь заходила о Людмиле, он просто превращался во влюбленного юнца, готового бежать за внебрачной дочерью Ивана Сапранова хоть на край света.
С таким положением Андрей Степанович не мог и не хотел. Ему казалось, что бездействие Дмитрия – это прямое предательство памяти всех тех, кто погиб в ту ужасную ночь. В этой ситуации Игнатьев решил действовать на опережение, хотя прекрасно понимал: подобного самоуправства, да еще направленного против семьи его возлюбленной, Дмитрий ни на минуту не одобрит. Сейчас час Х настал, и Андрею Степановичу предстояло объяснение, сложное и нелицеприятное.
— Так, пойдем на кухню, чайку попьем, а заодно обсудим дела наши скорбные, – сказал Игнатьев Дмитрию.
На круглом столе, застеленном клеенчатой скатертью, за несколько секунд появились две синие чашки, плетеная корзинка, наполненная баранками да сухарями, и небольшой, только что закипевший, электрический чайник.
— Видишь ли, в чем дело, - говорил Андрей Степанович, наполняя чашки кипятком, - мне до смерти надоело то, что ты занимаешься, чем угодно, но только не делом. Вот я и решил действовать сам. Надо же с чего-то начинать.
— Помнится, дядя Андрей, когда я предложил эту идею с долговыми обязательствами, она пришлась тебе не по нутру.
— Ну, во всяком случае, это лучше, чем вообще ничего. – Андрей Степанович говорил все это спокойно так, как, если бы речь шла о самых обыденных вещах. – Потом, для Сапрановых это может стать действительно началом конца. Если ты действительно будешь заниматься делом, а не тратить время на девицу сомнительного происхождения и такого же сомнительного поведения, то через несколько месяцев с этой семейкой будет покончено.
Последнее высказывание Дмитрию выслушивать было особенно неприятно. Вообще любое уничижительное упоминание Людмилы он воспринимал болезненно. Люда была для него земным ангелом, человеком, которого ничего дурное не могло коснуться в принципе.
— Дядя Андрей, тебе не кажется, что вся эта возня вокруг Сапрановых – это, по меньшей мере, мелочно? – спросил Дмитрий. – Мы что, если будем им мстить, вернем маму, отца, каких-то других моих родственников? Все, чего мы достигнем – это встанем на одну доску с этими Сапрановыми.
— Ах, вот ты как заговорил! – воскликнул Игнатьев, еле сдерживая негодование. – Нет, я, конечно, знал, что эта девица вскружила тебе голову, но не думал, что до такой степени. Ты хоть понимаешь, что вот эти твои рассуждения – это предательство? Предательство отца с матерью, братьев, сестер.
— Я просто не хочу, чтобы от наших действий пострадала Люда. Понимаешь, Люся – чистый, светлый человечек, и меньше всего заслуживает, чтоб мы её втянули в наши разборки.
— Опять Люся! – в сердцах Андрей Степанович ударил кулаком по столу. – Слушай, ты можешь думать о ком-нибудь еще, кроме этой Люси? Мужик называется! Всю родню, всех близких на девку какую-то променял.
От такого шума и взрыва эмоций, царивших на кухне, Раиса Наумовна не могла не проснуться. Поняв, что приехал Дмитрий, и сейчас между ним и её мужем назревает конфликт, она встала, надела байковый халат и пошла на кухню, так сказать, разнимать противоборствующие стороны. На кухне она появилась в тот момент, когда спор достиг своего апогея.
— Ну, и по какому поводу у вас тут диспут разгорелся? – спросила Раиса Наумовна не ожидавших её появления Дмитрия и Игнатьева. – Полуночники, вы хоть на часы смотрите? Второй час ночи уже, а от ваших дискуссий, того и гляди, скоро весь дом проснется.
Дмитрий виновато смотрел на тетю Раю, не находя подходящих слов в свое оправдание, а Андрей Степанович, как бы игнорируя замечания жены, продекламировал:
— Ну, вот, полюбуйся, мать. Димка-то наш, видишь ли, жениться собрался.
Лицо Раисы Наумовны расплыло в улыбке. Как никто другой, она желала Дмитрию счастья, и новость о том, что её любимец собирается обзавестись семьей, не могла её не порадовать.
— Димка, это правда!?! – воскликнула Раиса Наумовна. – Ну, наконец-то! Я-то думала, что после неудачного брака с Леной ты у меня решил навсегда бобылем заделаться. Уже не надеялась твоих детишек понянчить.
Андрей Степанович с недовольной ухмылкой посмотрел на жену. То, что он собирался ей собирался сообщить, по его мнению, должно было навсегда остудить её радостный пыл.
— Да, ты погоди радоваться-то! – сказал Игнатьев. – Ты хоть знаешь, с кем он собрался связать себя брачными узами?
— С кем?
— С племянницей Германа Сапранова! С этой незаконнорожденной дочкой Ивана.
Реакция Раисы Наумовны на эти слова оказалась совсем не такой, какой ожидал от неё муж.
— Дим, ну, и когда ты приведешь её к нам в гости? – сказала она. – Хочется же познакомиться с твоей избранницей.
Услышав это, Андрей Степанович был вне себя от гнева. Уж чего-чего, а таких слов от своей жены он точно не ожидал.
— Мать, ты что, белины объелась? – вскричал он. – Какие могут быть гости!?! Да, пока я жив, ноги никого из Сапрановых в этом доме не будет.
Тут разгорелся жаркий спор, в ходе которого Раиса Наумовна пыталась доказать всю нелогичность суждений Игнатьева. Но Андрей Степанович был непреклонен. По его мнению, все Сапрановы – это абсолютное зло, и дочка Ивана, о существовании которой никто из членов этой семьи и знать-то ничего не знал, не может быть исключением.
— Я не понимаю, почему Люся должна отвечать за то, к чему не имеет никакого отношения? – сказал Дмитрий.
— Да, потому что Люся твоя – Сапранова, а от них ничего хорошего ждать не приходится, – сделал окончательное умозаключение Андрей Степанович. – Гнилой это род. Понимаешь? Ты что, думаешь, ты ей очень нужен, что ль? Да, ей красивая жизнь нужна. А ты – ключи от этой красивой жизни.
— Андрей, ты себя-то слышишь? – спросила Раиса Наумовна. – Ты же сам говорил, что Иван все свое хозяйство ей оставил. Это ж громадное состояние. Зачем же ей и на чужое добро зариться?
— Знаешь, а денег много не бывает. Когда Серега с Наташей живы были, Сапрановы эти тоже не бедствовали. Но им же надо все захапать, на все свою лапу наложить. Вот они решили, что им все можно.
Из дома Игнатьевых Дмитрий вышел в расстроенных чувствах. В голову рефреном били слова Андрея Степановича о том, что Людмиле нужно все, что угодно, но только не любовь Дмитрия. Серковский еле сдерживал себя от того, чтобы не наговорить грубостей, но с каждой минутой делать это становилось все труднее и труднее. Любое грубое слово в адрес возлюбленной он воспринимал, как личное оскорбление, а все, что говорил о ней Игнатьев, считал проявлением высшей несправедливости.
Большую часть следующего дня Дмитрий провел, судорожно нажимая на кнопки своего мобильного телефона. Все попытки услышать любимый голос натыкались на глухую тишину. Именно тишину, поскольку отсутствовал даже вежливый, но нарочито-равнодушный голос, сообщавший, что все входящие звонки заблокированы и абонент недоступен. Эта тишина доводила Дмитрия до исступления, а в голове вертелись мысли, одна страшнее другой, с которыми Дмитрий решительно не мог справиться. Неужели то, о чем говорил дядя Андрей, могло оказаться правдой? Неужели вся любовь Люды, все её ласковые слова, полные нежности поцелуи – это не более, чем развлечение?
Дмитрий сидел в своем кабинете, разбирая накопившиеся бумаги, когда раздался телефонный звонок. Заплаканным голосом девушка просила немедленно приехать к ней.
— Элла, что случилось? – спросил Дмитрий.
— Димка, приезжай скорее. У меня тут такое…
Растрепанные волосы, заплаканное лицо, размазанная косметика – необходимые атрибуты женщины, пережившей нервное потрясение. Именно в таком виде Элла предстала перед Дмитрием, когда он приехал в дом Сапрановых. Видя такое состояние Эллы, Дмитрий даже испугался. Было понятно, что виновником такого состояния Эллы мог быть Роман, а раз так, то это непременно касалось и Людмилы.
— Элла, что случилось? – спросил взволнованный Дмитрий. – Ромка что-то натворил?
Поманив жестом руки Дмитрия за собой, Элла проследовала на второй этаж, в свою комнату. Обстановка комнаты, в которой обитала младшая дочь Германа Федоровича, человеку, первый раз в неё попавшему, с первого взгляда навевала грусть. Задернутые шторы, всякий хлам, беспорядочно валявшейся на кровати, развешанные по стенам нелепые плакаты – все это создавало впечатление некой мрачности как самого жилища, так и неадекватности его хозяина. На кровати среди разбросанных на ней журналов лежал ноутбук. На экране виднелся набранный крупным шрифтом текст. Элла подошла к кровати, взяла ноутбук и протянула его Дмитрию.
— На, прочитай, – сказала она, глотая слезы.
Сев за письменный стол, Дмитрий стал вчитываться в текст на экране монитора. Чем дальше он пробегал глазами по строчкам, тем холоднее становилось у него на душе. Рома, как заправский прозаик, повествовал о своем более чем приятном времяпрепровождении с Людмилой. В его живописаниях было все: и прогулки по набережной, и совместное купание в море, и многочисленные походы в ресторан и на дискотеки. Рассказ Романа изобиловал такими подробностями, что не поверить в его правдивость было просто невозможно. Холодный пот покрыл все тело Дмитрия, а зубы сами собой стучали от ярости. То, о чем неоднократно говорил Андрей Степанович, подтвердилось. Причем, подтвердилось настолько жестоко и настолько цинично, что в первые минуты у Дмитрия перехватило дыхание, а язык окаменел, не давая произнести ни единого слова.
— Ну, что! Теперь ты понял, что твоя Людочка из себя реально представляет? – захлебываясь слезами, спросила Элла. – Дима, для неё же принципов вообще никаких нет. Пока тут была, тебе на шею вешалась, а как в Сочи укатила, так сразу новых впечатлений захотелось.
Дмитрий не слушал Эллу. Он все еще не мог поверить в то, что он видел своими глазами на экране ноутбука. Это была клевета, злая шутка, похотливая интрига самого Ромы, в конце концов, но ни в коем случае этот мерзкий опус не мог быть правдой. Люда – самый чистый, самый порядочный человек на земле, и в этом ни у кого не может быть сомнений.
— Слушай, Ромка твой – интриган, каких мало, - немного придя в себя, произнес Дмитрий. – Ведь все, что он говорит или даже пишет, можно смело делить надвое.
Элла загадочно улыбнулась. От слез и былой печали на её лице не осталось и следа. В руках у неё был козырь, против которого Дмитрий, хотел он того или нет, не мог устоять.
— Ты дальше посмотри, – сказала она. – Там же еще и фотки прилагаются весьма пикантного характера.
Ниже Дмитрий увидел значки прикрепленных файлов. Когда он щелкнул на значке одного из них, на экране появилась фотография весьма недвусмысленного содержания. За столом, видимо, в каком-то кабаке сидел Рома, а у него на коленях в привольной позе восседала Людмила с поднятым вверх бокалом красного вина. То, что Дмитрий увидел на еще двух фотографиях, не поддается описанию, если пользоваться приличными выражениями.
— Эллка, этого не может быть, потому что этого не может быть никогда, – все еще не веря своим глазам, говорил Дмитрий. – Слушай, а твой Рома не мог её какой-нибудь гадостью накачать? Он ведь на такие выдумки горазд!
— Димка, да, открой же ты глаза, наконец! – воскликнула возмущенная Элла. – Не нужен ты Людке, и этому есть вполне весомые доказательства. Она же сразу, как только тут появилась, начала Ромке на шею вешаться. Пока тебя тут не было, прохода ему не давала. Видите ли, Ромочка у нас самый красивый, Ромочка у нас самый умный. Ну, а когда тебя увидела, видать, приоритеты поменялись. Старая игрушка надоела. Она её поменять решила.
Трудно сказать, что в этот момент происходило с сознанием Дмитрия. То ли ревность сделала свое черное дело, то ли слова Эллы оказались слишком убедительными, но в душе Серковского в одно мгновение что-то перевернулось. Перед глазами вновь возникла та страшная картина, которую он увидел в ту ночь: пылающий огонь, объявший родной дом, лежащая на земле, бьющаяся в бсспомощности, умирающая Наталья, висевший на дереве труп отца. Дмитрий знал виновников этой трагедии и помнил клятву, данную матери. Сейчас эта клятва вновь встала во главу угла, а все остальное – чувства, мысли, даже сама жизнь – уходили не на второй, а на десятый план.
— Как она могла! – говорил про себя Дмитрий. – Я же жить без неё могу! Она же мне всю душу перевернула, а сама…
— Дим, да, не бери ты в голову, – спокойно сказала Элла. – Ты про мать её историю знаешь? Тоже ведь дядю Ваню охмуряла – охмуряла, а потом взяла да бросила, а он до конца дней своих в себя прийти не мог. Ну, а яблоко, как известно, от яблоньки недалеко падает. Так, что переживать не о чем. Встретишь человека более достойного и, главное, способного оценить тебя в полной мере.
Дмитрий не слышал утешительно-слащавых увещеваний Эллы. Вновь погрузившись в тот вакуум, в котором пребывал на протяжении более чем десяти лет, сейчас он думал о той страшной трагедии, свидетелем которой ему пришлось стать, и о том, что виновники случившегося несчастья спокойно живут и здравствуют, оставаясь абсолютно безнаказанными. Самым страшным было то, что Людмила принадлежала к клану этих нелюдей, а значит, та ненависть, которую Дмитрий испытывал ко всем Сапрановым, должна была распространяться и на неё.
Солнце уже клонилось к закату, а Людмила все еще не решалась подойти к телефону, снять трубку и набрать заветный номер. Она сидела на диване, посматривая то на скрывающейся за горизонтом солнечный диск, то на стоявший на письменном столе телефонный аппарат. Подойти, взять трубку и набрать заветный код Люда просто не решалась. Неведомый страх вселился в неё и приковал к дивану, словно цепями. Услышать безответные длинные гудки – вот чего боялась Людмила. Поездка в Сочи вымотала её именно невозможностью услышать любимый голос, сказать ласковые слова человеку, жизни без которого она себе уже не представляла.
Наконец, Люда заставила себя подняться с дивана и подойти к столу, на котором стоял телефон. Одной дрожащей рукой она взяла трубку, а другой – стала судорожно нажимать на кнопки, набирая заветную комбинацию цифр. В трубке послышался длинный гудок… потом второй… третий. Наконец, Людмила услышала щелчок и…
— Я слушаю вас, – послышался в трубке сонный голос Дмитрия.
— Димка, котенок мой, наконец-то я тебя услышала. – Людмила была на седьмом небе от радости. – Привет, мой хороший.
— Ну, привет. – Дмитрий ответил сухим и безучастным тоном. – Давно прилетела?
— Да, я сегодня утром еще прилетела, – сказала Людмила. – Димочка, родной мой, как же я по тебе соскучилась. Ты себе этого даже не представляешь! Давай поскорее встретимся.
В трубке повисла молчаливая пауза, во время которой Дмитрий, видимо, тщательно обдумывал свой ответ. Резать по живому ему не хотелось, но и сдерживать свои эмоции было ох, как нелегко.
— Хочешь встретиться? – лениво спросил он. – Ну, ладно. Давай встретимся. Назначай время и место.
Ответ Дмитрия озадачил Люду. Такого холода, равнодушия в его голосе она не слышала никогда, и это не могло не привести её в некоторое смятение.
— Димуль, ну, я даже не знаю… - Людмила замешкалась. – Ну, давай у тебя встретимся.
— Нет! – категорично заявил Дмитрий. – Если хочешь, приходи в парк… ну, который рядом с твоим домом. Я туда подъеду, и мы с тобой все обсудим.
Тон, которым Дмитрий разговаривал с Людмилой, показался ей странным, но тогда она не предала этому большого значения.
— Как скажешь, мой хороший, – ответила Люда. – Сейчас же собираюсь и бегу в парк. Не терпится увидеть тебя и расцеловать.
Ничего не ответив, Дмитрий положил трубку, а Людмила, находясь в предвкушении встречи с возлюбленным, стала готовиться к предстоящему свиданию.
Тусклый свет едва зажегшихся уличных фонарей скупо освещал погружавшиеся в вечерний сумрак парковые аллеи. Мимо сидевшей на деревянной скамье Людмилы пробегали куда-то спешащие одинокие прохожие, не спеша проходили, взявшись под руки и о чем-то мило беседуя, пожилые пары, проносились, нарушая тишину только им понятными выкриками, ватаги мальчишек и девчонок на роликах и велосипедах. Людмила то и дело поглядывала то на часы, то на мощеную тротуарной плиткой дорожку. С каждой минутой ожидания её сердце билось все сильнее и сильнее от волнения, но Дмитрий все еще не появлялся. Вдруг в конце аллеи появилась мужская фигура, закутанная в бежевый плащ. По мере того, как фигура приближалась к скамейке, где сидела Людмила, сердцебиение девушки становилось все сильнее от радости предстоящей встречи. Не в силах сдерживать эмоции, Люда побежала навстречу своему возлюбленному. Один шаг, второй, третий, и Людмила будет находиться в объятиях Дмитрия, но…
Серковский грубо отстранил от себя Люду так, как если бы её прикосновения были бы ему противны.
— Так! Не дотрагивайся до меня! – закричал он.
Его глаза были полны ненависти, а в голосе отчетливо звучали нотки отвращения.
— Димочка, любимый, что случилось? – спросила ничего не понимающая Людмила. – Ты что, не рад меня видеть?
Эти слова еще больше распалили Дмитрия. По его мнению, неискренность Людмилы зашкаливала все разумные пределы, и не ответить на это он не мог.
— Любимый!?! – закричал он. – Да, кто тебе сказал, что я – твой любимый!?! С чего ты вообще взяла, что я люблю тебя?
— Милый, но ты ведь сам говорил…
— Что я говорил? – ненависть в голосе Дмитрия возрастала в геометрической прогрессии. – Что я люблю тебя? Да, ты просто не представляешь, как я ненавижу и тебя, и все твое семейство.
— Дима, за что?
— За что!?! Ты хочешь знать, за что? Да, за все ваши злодеяния. Вы ведь уничтожаете все, что встает на вашем пути. Мою семью вы тоже не пощадили. Ну, вот, теперь пощады и вам не будет.
Людмила все еще не понимала, что происходит. Все, что говорил Дмитрий, казалось ей бредом, полной нелепицей, дурным сном, который вот-вот закончится. Но это был не сон. Серковский смотрел на неё глазами, полными ненависти, а сам он, видно было, еле сдерживал себя, чтобы не начать распускать руки.
— Дима, я не понимаю, причем тут твоя семья? – говорила, рыдая, Люда. – Мы ведь любим друг друга. Скоро наша свадьба. Ты что, забыл?
— Какая свадьба? Ты что, с ума сошла? – усмехнувшись, сказал Дмитрий. – Чтобы я связал свою судьбу с кем-то из Сапрановых… - Серковский усмехнулся. – Знаешь, твоей наивности можно только позавидовать.
Людмила не могла больше говорить. Комок, подступивший к горлу, слезы, водопадом льющиеся из глаз, не давали произнести ей ни слова. Холодные глаза человека, за которого она готова была отдать жизнь, убивали её своим безразличием и горящей в них жестокостью.
— На твои стенания мне смотреть неинтересно, а поэтому я считаю наше свидание оконченным, – сухо произнес Дмитрий и, развернувшись, удалился прочь.
Людмила осталась стоять одна, не в силах сдвинуться с места. Капли дождя, упавшие с неба, как бы вторили её слезам, текшим по щекам, а сама Люда, даже если бы она этого хотела, была не в состоянии сделать и шага.