Мои женщины. Июнь. 1962. Мурка.
Александр Сергеевич Суворов (Александр Суворый)
Мальчикам и девочкам, юношам и девушкам, отцам и матерям о половом воспитании настоящих мужчин.
Иллюстрации из открытой сети Интернет.
Появление Маши – радости нашей на деревенских посиделках произвело впечатление сходное с известием о приезде гоголевского «ревизора». Все онемели и на некоторое время превратились в застывшие фигуры, как в игре «в замри».
Маша – радость наша медленными осторожными шажками подходила к месту деревенских посиделок, медленно вступала в круг света, ограниченный жестяным абажуром лампочки на столбе и медленно расправляла гибкими зябкими движениями складки своего платка на плечах.
Деревенские посиделки в деревне Дальнее Русаново проходили в разных местах, смотря по погоде. Парни и девчата, мальчишки и девчонки и даже молодые бабы и мужики, как правило, каждый летний вечер собирались вместе, чтобы просто побыть друг с другом, посидеть, поговорить, поделиться новостями и обсудить их, посплетничать, пошутить, посмеяться или поиграть в незамысловатые деревенские игры.
В хорошую тёплую погоду посиделки проходили около колхозного правления, где были свалены брёвна для строительства колхозного клуба. Клуб хотели построить очень давно, поэтому брёвна в результате многолетних посиделок начисто освободились от коры, сгладились и отполировались и покрылись многочисленными выжженными через лупу или вырезанными ножиками надписями типа: «Петя + Лена = любовь», «Петька дурак», «Петька и Леха были здесь».
Брёвна лежали здесь давно и прочно срослись друг с другом, были очень удобными для сидения как наверху, так и снизу, потому что, сидя на толстом нижнем бревне, можно было откинуться спиной на верхние брёвна. Правда кто-то для прочности всё же скрепил брёвна большими железными скобами. Таким образом эта куча из длинных брёвен превратилась в деревенский клуб на открытом воздухе.
Нижний, самый удобный ряд брёвен, занимали, как правило, самые авторитетные парни, мужики и самые красивые молодухи, девки и девчонки. Верхние ряды и самую верхушку поленницы брёвен занимали пацаны и девчонки. Самых младших наверх не пускали, хотя они упорно лезли вверх, но их место было на земле, на чурках.
Чурки или небольшие чурбаки из брёвен образовались здесь, потому что кому-то надо было играть в карты, или пить водку, или беседовать за «круглым столом». Круглым столом была самая толстая чурка, которую, судя по следам, отпиливали от толстого бревна за несколько десятков подходов.
Вот на этих брёвнах и чурках в этот тепло-прохладный июньский вечер сидело больше десятка деревенских парней, девчат, пацанов и девок, ребят и девчонок, которые с немым застывшим изумлением смотрели, как к ним подходит из вечерней мглы светлое видение Маши – радости нашей.
Я не видел её выражение лица, но хорошо представлял себе, как она одновременно робко и с вызовом, упрямо сжав красивые губы, опустив ресницы и зорко вглядываясь в лица зрителей, осторожно и упорно входит в светлый круг посиделок, как будто входит в тепло-холодный омут.
По выражениям лиц и глазам девчонок я видел, что они смотрят на туфельки, белые носочки, короткое платье и цветастый платок Маши, на её причёску и подкрашенные губки.
По ошалевшим лицам пацанов и девчонок было видно, что они смотрят на Машу как на видение из тьмы.
Только одно лицо и взгляд одного человека выражало мгновенную оторопь и прикованность к лицу Маши – радости нашей – это был главарь всех деревенских посиделок Васька Шофер (с ударением на «о»).
Васька Шофер был великовозрастным парнем, по возрасту застрявший где-то между пацанами и молодыми мужиками. Он работал в колхозе шофёром, водил трактора, комбайны, грузовики и был универсальным работником «на все руки».
Васька Шофер мог делать всё, что угодно: пилить и колоть дрова, копать колодцы, чинить заборы, делать гробы, чинить электропроводку, ремонтировать машины и трактора, таскать и грузить тяжёлые мешки, копать картошку, строить сараи и застилать крышу дранкой. Он мог делать всё, если захочет и если ему за это заплатят либо деньгами, либо водкой, либо самогоном.
Васька Шофер был независимым трудягой, вольным работягой и умел поставить себя в колхозе так, что получал свой «длинный рубль» не выезжая из родной деревни Дальнее Русаново. К тому же он был здоров, как бык, во всех смыслах – и физически и морально. Он был главарь, вожак, самец, ухарь.
Звали Ваську по разному, смотря по обстоятельствам. Иногда «Василий», иногда «Василий Тимофеевич», но чаще всего «Шофер» (с ударением на «о»), «Шоферюга», «Шофрюган», «Шоферной», «Шоф» (в смысле «шэф»), а иногда «Штоф», потому что его любимый самогонный размер – это штоф.
Васька Шофер был главарь деревенских хулиганов и сам был хулиганом. Он одновременно хулиганил, немилосердно дрался, когда бывал пьяный, и следил за порядком в деревенской хулиганской братии. Если кто-то из деревенских хулиганов или пацанов выходил за рамки им дозволенного поведения или причинял кому-то в деревне ощутимый ущерб, Васька шофер без всяких милиционеров, судов и общественного мнения быстро наводил порядок.
Наказанный Васькой Шофером провинившийся ещё долго ходил с приметными знаковыми синяками под глазом и охал, держась за рёбра или печень, или спину, по которым прошлись кулаки Васьки Шофера.
Ещё Васька Шофер был «жеребец» - самец-производитель. Он, как истинный жеребец или бык, наливался кровью, напрягался и начинал даже пританцовывать на месте, если видел вблизи какую-нибудь молодуху, молодую бабу или женщину. Он готов был «покрыть» любую особь женского пола, если только она была согласна и не была старше определенного, ему только одному известного возраста. В этом отношении Васька Шофер был опасен и страшен.
Все бабы, молодухи, девки и девчонки в деревне Дальнее Русаново боялись Васьки Шофера, потому что он «приставал». Он мог идти-преследовать, подглядывать, прижимать «в тёмном углу», лапать, хватать, похабно предлагать соитие, намекать, делать непристойные знаки и т.д.
За это Ваську Шофера мужики поодиночке или скопом жестоко били, чтобы «выбить из него эту похабную дурь». Васька ненадолго становился смирным и работящим, но потом снова начинал «приставать» к женщинам и девушкам.
Единственно кого Васька Шофер не трогал, это были дети-девочки. До поры до времени он их просто не замечал и отмахивался от них как от мух. Однако все в деревне строго следили за Васькой Шофером и никогда не оставляли девочек без присмотра.
Кстати, все деревенские парни и пацаны, по молчаливому всеобщему соглашению, выполняли роли сторожей при Ваське Шофере в отношении деревенских девчонок. Они не могли противостоять или помешать Васьки Шоферу, но всякий раз, когда он проявлял интерес к особе женского пола, вблизи от этого места появлялись двое или трое пацанов – свидетелей. Ваську это отрезвляло…
Однако практически все особи женского пола в деревне от мала до велика с необъяснимым любопытством тянулись к Ваське Шоферу. Девчонки крутились вокруг него, как надоедливые мухи и после того, как их отгоняли матери, бабы или братья, вновь слетались к этому вечно небритому, подвыпившему, взлохмаченному нестриженному и остро пахнущему водкой, потом и ещё чем-то необычным Ваське Шоферу.
Молодые замужние бабы, молодухи, девки и девочки-школьницы тоже замедляли свои движения вблизи Васьки Шофера, поглядывали или глазели на него, отвечали на его матерные шутки-приставания, не очень-то вырвались, если он их тискал, лапал или прижимал. Васька Шофер их манил и приманивал не умом и не красотой, а чем-то иным, что было неведомо ни мне, ни моему брату, ни деревенским пацанам.
Однако все особи мужского пола в деревне тайно или явно завидовали мужской привлекательности Васьки Шофера…
В этот вечер первого появления на деревенских посиделках Маши – радости нашей Васька Шофер был, как всегда, слегка подвыпивший, вольный, расслабленный, хулигански раскованный, уверенный в себе и дьявольски привлекательный. Ещё одной особенностью Васьки Шофера была его любовь к песне.
Он мастерски пел частушки, народные и советские песни, сочинял новые частушки и с удовольствием исполнял их на всех деревенских свадьбах, торжественных мероприятиях и посиделках. Васька умел петь, но не умел играть на гармошке. Он сильно страдал от этого, пытался освоить непослушные клавиши, но у него получались только самые простые наигрыши.
Только после отсидки какого-то срока из-за своего хулиганства он вернулся в деревню с невиданным доселе музыкальным инструментом – семиструнной гитарой. С этого момента Васька Шофер стал настоящей деревенской знаменитостью. Послушать Васькины песни под гитару сходились к брёвнам все свободные мужики и бабы, молодухи, парни и девки, ребята и девчонки.
Васька Шофер знал всего несколько гитарных аккордов, но этот недостаток компенсировался его умением петь, неподражаемым хрипловатым мужским нутряным голосом, который в нужные моменты был очень мужественным, уверенным, нежным, грозным, весёлым, шутливым, добрым.
В песне Васька Шофер преображался, он сливался с текстом и мелодией песни, превращался в образ и героев песни и все слушатели не только внимали его голосу и тексту песни, но видели её, представляли себе содержание песни и Ваську в виде героя или персонажа песни. За это умение перевоплощаться и создавать образ героя Ваське прощалось всё, даже его неистребимую привычку говорить и выражаться только матом.
Васька Шофер был ходячий матершинник. Все в деревне могли и умели выражаться матом, но делали это по делу, к месту и в приемлемых границах. Васька Шофер границ не знал – он говорил, выражался, жил и купался в мате и матерных выражениях. Он даже простые житейские слова и выражения не мог произнести и понять без мата. Особенно он страдал от своей пагубной привычки материться, когда вынужден был где-нибудь выступать, давать объяснений, показания или что-то рассказывать.
Только в песне Васька Шофер говорил без мата. Он любил петь и любил песни, поэтому всегда пел только по тексту, не убавляя и не прибавляя от себя ничего. Только сочиняя свои частушки, он давал волю свой фантазии и своему матерному языку. Но и здесь у него всё получалось к месту, к сюжету, к весёлой и шутливой идее частушки.
Особой любовью Васьки Шофера пользовались блатные и воровски песни, которые Васька мог исполнять с неподражаемым блатным или воровским акцентом, стилем и манерой исполнения. Вот эта манера опытного вора или блатного была недосягаемой мечтой любого и каждого деревенского пацана, притягивала к Ваське всех и каждого, делала его вожаком и главарём.
В момент появления Маши – радости нашей на деревенских посиделках было затишье, перерыв между песнями и шутками. Васька толи выпивал, толи отдыхал, толи о чем-то задумался, но Маша – радость наша и мы, её провожатые, подходили к брёвнам в полной тишине.
Маша – радость наша, наконец, вошла в световой круг и следом за ней, чуть погодя, подошли и мы – мой отец, дядя Максим, мой брат и я.
Общество посиделок приняло нас молча. Никто не подвинулся, не освободил нам место, не сказал ни слова. Все только смотрели на нас, как на явление «Христа народу».
Отец и дядя Максим закурили папиросы, склонив свои головы над спичкой. Они искоса напряжённо поглядывали на молчащих. Мой брат юркой ящеркой бесшумно вскочил на верхние брёвна к своим знакомым пацанам-ребятам. Маша – радость наша застыла почти в центре светового круга под прицелом многочисленных взглядов. А я обратил внимание на выражение лица Васьки Шофера.
Васька Шофер был не в своём лице…
Его лицо выражало не хулиганскую уверенность главаря, а беззащитное ошарашенное удивление. Он смотрел на Машу – радость нашу так, что хотелось подойти к нему и погладить его по головке, как маленького. Грозный и могучий Васька Шофер смотрел на Машу – радость нашу влюблённо…
Я немедленно обиделся, напрягся и возненавидел этого волосатого, взлохмаченного, дурно пахнущего жеребца, который сделал стойку на нашу Машу – радость нашу. В то же время я почему-то отчётливо почувствовал, что наша Маша уходит от нас, уплывает, отдаляется, становится нам чужой, не нашей.
Она тоже застыла на месте и, вероятно, тоже без отрыва смотрела украдкой на этого молодого мужика с гитарой между колен, который неотрывно глядел на неё своим притягательным, зовущим и чистым взглядом. Мне даже показалось, что Васька Шофер мгновенно протрезвел и сейчас чист душой и телом, как младенец…
Подчиняясь какому-то шестому чувству, я обречённо вздохнул и не глядя на ставшую чужой Машу – радость нашу, насупившись от ощущения покидания поля битвы, тоже полез на брёвна вслед за моим братом. На самый верх меня не пустили, пихнули ногой и я примостился посередине на одном из средних брёвен.
За это время на брёвнах произошли мгновенные перемены. Какой-то пацан, вечный спутник Васьки Шофера, вскочил и отлетел в сторону от мощного толчка Васьки, а на освободившееся место, грациозно повернувшись, присела Маша – радость, теперь, увы, не наша.
Мой отец и дядя Максим не стали садиться на чурбаки или брёвна, а стояли на границе светового круга и пускали клубы сизого дыма вверх к яркой лампочке под абажуром на столбе.
Общество зашевелилось, раздались голоса, шёпот, возобновилось лузганье семечек, шарканье по брёвнам. Вернулись звуки и запахи вечерней деревни. Загавкали собаки, замычали коровы, закудахтали куры, зажужжали мухи и запищали противные комары. Жизнь вернулась…
Среди возрастающего шума посиделок вдруг ударили-зазвенели струны гитары и опять всё стихло…
Хриплый от волнения голос Васьки Шофера сначала преувеличенно твёрдо. А потом всё более и более ухарски запел:
Как-то шли на дело,
Выпить захотелось
И зашли в роскошный ресторан.
Там сидела Мурка
В кожаной тужурке,
А из-под полы торчал наган.
Мурка, что за дело?
Что ж ты не имела?
Я тебя «любимой» называл,
Часики, конфеты,
Кольца и браслеты
Разве ж я тебе не покупал?
Здравствуй, моя Мурка, здравствуй, дорогая,
Здравствуй, моя Мурка, и прощай!
Ты «зашухерила» всю нашу «малину»
А теперь «маслину» получай!
Ночь стоит глухая,
Только ветер свищет.
В старом парке собрался совет:
Это «уркаганы»,
Воры, хулиганы
Выбирали свой «авторитет».
Мурка, моя Мурка, Мурка дорогая,
Отчего к легавым ты ушла?
Что тебе не мило?
Плохо тебе было
Или не хватало барахла?
Здравствуй, моя Мурка, здравствуй, дорогая,
Здравствуй, моя Мурка, и прощай!
А через минуту снова выстрел грянул,
Это Ленька Мурку догонял.
Васька Шофер умолк. Ещё минуту длилась тишина, а потом опять началось общее оживление. Все наперебой делились впечатлениями от песни, от Васькиного голоса и манеры петь, о содержания песни и от воровской судьбы Леньки и Мурки. Молчала только Маша и сам Васька Шофер. По всем было видно, что их уже связала какая-то ниточка, и что эта песня была спета не просто так.
Это была песня – утверждение, песня – предупреждение, песня – судьба…
Мне вдруг жутко остро захотелось научиться играть на гитаре и петь такие песни. Я невольно и машинально слез с брёвен и примостился на чурбаке вблизи от Васьки Шофера. Он только косо взглянул на меня, но увидев, что мой взгляд прикован только к его пальцам, которые перебирали струны гитары, смилостивился и не стал меня прогонять.
С этого момента я стал внимательно смотреть, как складываются Васькины пальцы на струнах, чтобы извлечь аккорд, как он бренчит по струнам, щиплет их, мастерски играет «восьмёркой»…
Васька в этот вечер продемонстрировал весь свой талант и репертуар воровских и блатных песен. Он пел «Гоп-со-смыком», «Оц-тоц-первертоц», «Когда качаются фонарики ночные», «Костюмчик серенький, ботиночки со скрипом», «На Дерибасовской открылася пивная», «На Молдаванке музыка играет», «На нары, брат, на нары, брат, на нары». Он был в ударе и уже почти в полной темноте мы дружно вместе с Васькой хором спели ещё раз «Мурку».
В конце этого волнительного необычного и приятного вечера-посиделок Васька Шофер всё испортил. Он разошёлся и спел первый куплет и припев из воровской песни «Одесская свадьба»:
Мы все женились, но куплеты распевали.
Тарарым-бары гопцем-це-це мама-у.
Я расскажу вам об одной одесской свадьбе.
Тарарым-бары гопцем-це-це мама-у.
А свадьба весело идёт,
Жених сидит как идиот
И невесте на ухо поёт:
Гоп-стоп, Зоя,
Зачем давала стоя,
В чулочках, что тебе я подарил?
Иль я тебя не холил,
Иль я тебя не «шкворил»,
Иль я тебя, паскуда, не любил?
После этих слов Маша – радость наша резко встала, не оглядываясь, отряхнула сор с юбки и молча пошла к заскучавшим моему отцу и дяде Максиму. Они уже давно делали нам знаки, чтобы мы собирались и уходили домой.
Мы с братом дружно вскочили, оглянулись на вновь опешившую компанию и Ваську Шофера, застывшего с открытым ртом, и поспешили за Машей, отцом и дядей Максимом. Мы снова были вместе, но Маша – радость наша всё равно уже чувствовалась отчуждённой от нас.
Впервые деревенские посиделки закончились не так, как хотел Васька Шофер и не по его команде. В деревенской компании молодёжи появился новый «авторитет» - наша Маша-Маруся-Мурка…