В последние годы я любила приезжать в Посёлок, чтобы там провести свой отпуск, получалось, как в песне у Розенбаума: «Приезжай, погреешься, мы ждём». Над Посёлком возвышался сосновый бор, в котором во времена «пятилетку за три года» начали строить санаторий союзного значения, да так и не достроили, рамы, правда, оконные вставили, чему местное население было очень радо, так как сразу же их из проемов шести выстроенных этажей и вытащили. Ну, сколько населения нашей страны здесь не поправило своего здоровья, я не скажу. А вот за местных отвечаю: они имели не только новые оконные рамы, но и дышали полной грудью озоном, да ещё каким!, особенно после дождя.
От железнодорожной станции до Посёлка, расстояние в семьдесят километров, автобус обычно тащился часа три. А всё потому, что дорога тоже была союзного значения, в прошлом называемая, не больше, не меньше, как Сибирский тракт. Тракт был вдоль усажен берёзами, как будто бы, ещё по Указу Екатерины Великой, и по причине того, чтобы его зимой в метели снегом не заносило, так как имел он стратегическое значение уже тогда - это была дорога на каторгу. О, Господи, какое счастье, что ехала я в другом направлении: из родительских оков – на свободу. Так, что у нас по этому поводу народ сказал бы? То самое: «Не зарекайся…»
Екатерининские берёзы мелькали за окном автобуса, с каждым годом их становилось всё меньше и меньше. Они давно уже отслужили свой срок и теперь старые, уставшие, тяжело склонялись над дорогой и умирали вместе с ней, потому что не нужно она такая Мерсам и Бенцам с непонятным названием – тракт, как впрочем, и они ей. Вот такая взаимная любовь выходила – одна любящая сторона была окутана, как тайной, клубами пыли, другая – признание в любви произносила исключительно матом. При чём здесь были и соперники, которые всё время стремились обогнать один другого, насладившись тайной, старались её завесу быстрее оставить после себя, выходя из борьбы потрёпанные, грязные и уж, конечно, без лоска.
Въезд в Посёлок был обставлен «торжественно». Нет, Триумфальной арки не было. Но за пять километров до него располагалась свалка. После бессонной ночи в ожидании первого автобуса на автостанции (можно подумать, что был ещё второй), моя голова моталась из стороны в сторону, как теннисный мячик. Парень, сидевший рядом, проникся-таки состраданием и сказал: «Девушка, да положите вы свою голову мне на плечо». Но тут за окном замаячила свалка, и я поняла, что мне пора двигаться вперёд к выходу по проходу в автобусе. Переступая через мешки, рюкзаки и бидоны, я мужественно боролась за долгожданную свободу, как вдруг услышала в свой адрес:
- Девушка, вы куда? Это же помойка.
- Ну и что, я всё равно должна быть первой, - пробурчала я, при этом успев подумать: «Раневская на такое вообще бы сказала: «Милочка, я всю жизнь купаюсь в этом «унитазе». Но в тот момент я, конечно, больше думала не о Раневской, а о том, как бы «галоши» в автобусе не оставить, а то меня в детстве мама как-то вытащила из переполненного автобуса в валенках без галош – они в толпе не прошли.
По утрам в Посёлке, даже если к обеду жара становилась под 40, всегда было холодно и туманно, я вытряхнулась из автобуса прямо в туман. Туманы здесь вообще были обычным явлением, и это явление обычно рассеивалось часам к десяти утра. После долгой дороги вид мой напоминал замотанную вдову военного времени, так что туман мне был даже на руку, скорее, на лицо, так как полной ясности видимости не было. Про «замотанную вдову» я не сама придумала. Я вообще, когда плохо выгляжу, «Территорию» Куваева вспоминаю, так что это оттуда. День-два понадобиться, чтобы акклиматизироваться и фэйс поправить. Фэйс в Поселке, да ещё во время отпуска был нужен иной, чем в городе, здесь не было многого из того, что в городе заставляет делать выражение лица озабоченно-содержательным. Попробовала я как-то, не дав своей роже трансформироваться, явить её, как тут же «получила»:
- У тебя чего лицо такое?
- Какое? Уставшее? Так я работала целый год.
- Понятно. А мы, значит, не работаем, поэтому и лица идиотские.
- У вас суеты меньше, транспорта общественного нет.
- Транспорт общественный у нас появился, автобус вокруг пруда ходит один раз в день по маршруту «Посёлок – Посёлок», почти как поезд «Барнаул- Барнаул». А ещё ларек коммерческий открыли, круглосуточный, суеты прибавилось, раньше ночью спали, а теперь в ларёк бегаем. На прошлой неделе эссенцию лимонную завезли для выпечки ,20 градусов, так теперь все с рецептами бегают, как её лучше употребить…в выпечку.
Я шла через рассеивающийся туман, и на мне шуршали новые джинсы с надписью «Марадона». Это было более благозвучно, чем в прошлом сезоне – «Аутсайдер», хотя в прошлом сезоне я отдыхала на Кипре, пусть даже и с фунтами в кармане. Так что Кипр – отдыхает.
В голове у меня уже зрели планы – искупаться в пруду, хотя какое там купание, вода, даже в самые жаркие дни, была обжигающе холодной, выше того места, которое по пояс будет, я в воду никогда не заходила, вот вам и курорт не состоявшийся с его подземными оздоровительными ключами. Местные мужики получали от купания удовольствие обычно после принятых «наркомовских» ста грамм, это когда уже море по колено, или если из бани сразу ныряли. И было совсем излишеством, если кто-то пену после бритья смывал путём ныряния. Огороды вместе с банями упирались в пруд, так что каждый добропорядочный житель имел свою персональную купальню, а что там в соседней происходит - разобрать было невозможно – ивовые заросли надёжно охраняли частную жизнь.
В программе отдыха был как всегда традиционный День Посёлка с забегом, заплывом, демонстрацией моделей из Дома Быта и полётов асов из областного аэроклуба. Последнее имело особое значение, потому что где же ещё и когда можно было, задрав голову, грянуть громкое «Ура», а без него нам никак нельзя – привыкли, раньше не менее двух раз в год кричали, как воздух из клапана выпускали 1 Мая и 7 ноября, полезно для психического здоровья, между прочим. Лайза Минелли в фильме «Кабаре» частенько стоит под мостом с грохочущим поездом, чтобы поорать. А мы теперь «Ура» кричим реже и тише, а то и просто не успеваем, поднесёшь так ко рту бутылку какого-нибудь «клинского», а тут как раз полёт или салют, и крикнуть бы надо и оторваться жаль.
Особых развлечений в Посёлке ждать не приходилось, а вот приключений на свою голову можно было найти, даже не выходя из дома. Но это позже я начну лечиться от сенсорного голода, а пока после дороги я просто хотела спать, хотя нужно ещё было торжественно вручить гостинцы, выслушать от тётки последние новости и почаёвничать с ней без суеты.
Поздно ночью раздался стук в окно. Темень стояла такая, что невозможно было ничего рассмотреть, и за окном это поняли:
- Да я это. Открывай быстрее, - голос был Людмилин, заговорщический, впрочем, другого у неё никогда не было, не жизнь, а сплошные секреты.
- Дело у меня к тебе, - осторожно заходя, прошептала она.
Я включила свет и увидела Людку в чём мать родила, точнее, кроме того, в чём её родила мать, на ней была ещё юбка. Она бросила взгляд на вешалку и, увидев тёткину фуфайку, быстро натянула её на себя, а я чуть не кинулась к печке за валенками, но, вспомнив, что лето – подсунула ей тапочки.
- Так, пока вижу тело, а не дело, - я прошлёпала за Людкой на кухню, в ожидании объяснений.
Она налила себе чаю и, прихлёбывая, начала ставить передо мной задачу:
- Пойдём…вещи мои…заберем…только раздеться и успела, а тут, представляешь, баба его врывается и на меня – с поленом, я одной рукой от полена отбиваться стала, а другой – юбку натягивать. Пойдём…- прежние интонации сменились на умоляющие и сразу же на утверждающие:
- Всё. Накрылась явочная квартира.
- Конспиратор хренов, - выразила я отношение к услышанному, натягивая джинсы «Марадона».
Поход наш «за зипунами» закончился неудачно. Женщина с поленом уже увела своего мужа домой вместе с Людмилиными вещами.
- Так, завтра она мои шмотки Вовке доставит, - следуя местной женской логике, констатировала Людмила.
- Значит, готовься теперь от Вовкиного полена отбиваться, - успокоила я.
Людка, для успокоения нервно пожевала укроп, обдумывая тактику ближнего боя. Утром, в положенный час, с невозмутимым видом она встала за свой прилавок. Всё правильно: «Не был, не участвовал, не привлекался». Вид у неё был такой бойцовский, что ни то, что с поленом, с рельсом не подойдёшь.
Дрова. Этому можно посвятить отдельную главу. Куча дров, лежащая во дворе, по утрам нагоняла тоску. Лежала себе так упёрто, мол, никуда вам не деться и меня вам не обойти. До зимы далеко конечно, но готовь сани…Перебрасываем…Складываем в поленницу. Работа связана с некоторым риском, потому что получить поленом по голове можно не только на любовном фронте, но и на трудовом – в мирной жизни. Вот если бы не то самое злополучное полено - «орудие пролетариата», так и ходили бы по ночам, по нужде, запинаясь.
Суббота. Сенокос ещё не в полном разгаре, дождей не обещают, поэтому один потерянный день не страшен – скошенное сохнет. Добропорядочные жители Посёлка выезжают на природу, потому что смотреть на картофельную ботву в огороде уже надоело. Да, поделила в то лето районная газета всех нас на добропорядочных и «не», когда в один прекрасный день, вдруг, появилась статья – обращение «К добропорядочным жителям Посёлка!», призывая бросить все силы на борьбу со всем бытовым безобразием, ну, с пьянством, например. До борьбы за урожай оставалось месяца полтора, а чтобы народ не расслаблялся, надо же его в состоянии боевой готовности держать каким-то образом.
- Людк, мы с тобой добропорядочные или нет, - вопрошала я, глядя на статью, как на листовку времен гражданской войны «Ты записался добровольцем?»
- А кому какое дело?
- Главному редактору.
- Значит в своём личном огороде он картошку закончил окучивать.
- А картошка тут при чем?
- А при том, что когда он картошку окучивает, у него в огороде через каждые пять рядов в меже бутылка водки лежит, так сказать «очередной рубеж пройден». Управился видать с личным огородом, теперь воспитанием масс займется. Ладно, поехали, Вовка подъехал, сигналит.
Мы отправляемся на «пляж», выбранный поселковскими в таком качестве по причине плоскости берега, по этой же причине его выбирали и местные коровы. Плавать я не умею, хотя рыба по гороскопу, всё моё общение с родной стихией ограничивается тем, что я три раза с диким воплем окунаюсь в воду, выскочив из воды – полулёжа устраиваюсь на теплой автомобильной камере. Компания мерно ведёт разговоры и дружно взрывается хохотом от удачных шуток. Речка, на берегу которой мы отдыхаем, чем-то похожа на нас – не глубокая, но течение очень быстрое и сносит с ног. Для тех, кто любит такой туризм, как сплав – лучшего и не надо. Через речку снуют длинные плоские лодки, которыми управлять можно только стоя и только шестом, у женщин это получается грациознее, чем у мужчин, глаз радует, так что Венеция со своими гондолами – тоже отдыхает на сегодня, как и ранее упомянутый остров Кипр.
Ага! Вот и туристы, какие ни есть, а отдыхающие организованные. Из-за поворота реки показались два надувных плота, на одном – палатка, на другом, в такой же позе, как я, возлежала дама в панаме. Вспомнила! По дороге в Посёлок я наблюдала на автостанции группу туристов. Все остальные по уровню содержательности лиц тянули на младших научных сотрудников, а эта – старшего. Высокая, худая, в очках, брезентовой куртке и кирзовых сапогах, она, не отрываясь, читала книгу, когда другие были заняты вокзальной суетой, билетами и рюкзаками, она не перестала читать и тогда, когда её в автобус пригласили почти как кота Базилио. А хороший у неё отпуск получается! Мне тоже как-то предлагали сплавляться, обещая избавить от всех тягот походной жизни: « ты только соберись, а рюкзак мы за тебя понесем».
Плоты медленно проплывали мимо, а мы с дамой в панаме, не отрываясь, смотрели друг на друга, каждая со своей философией. И не вполне понятно было, кто же мимо кого плывёт – она мимо меня или я мимо неё, всё относительно. Так, что у нас сегодня вечером? – баня. А кому-то портянки сушить.
- Эй, «Марадона», ты чего там дремлешь. С тебя анекдот.
Я улыбнулась от приятного ощущения «верю, что ещё вам всем я нужен».
Ощущение было такое, что меня трясёт от холода. Нет, я правда, не хотела обидеть, но молчать я тоже не могла – из чувства солидарности. На картине местного художника, висевшей на Людкиной веранде, обнаженная девушка ранним утром (туман ещё не рассеялся), сидит на берегу реки. Местный художник стоит рядом со мной и ждёт, когда я своё впечатление от шедевра материализую в словах. Материализовываю:
- Ты, конечно, извини, но я, например, в пять утра голой задницей в сырую траву не сяду, какой бы там реализм не был. Холодно и всё тут. Художник быстро «сравнивает счет»:
- Ну, ты со своим реализмом, с претензией на прозу, тоже не далеко ушла.
Лето входило в зенит, а Людке надоела размеренная жизнь добропорядочных граждан, однажды к её интонации вечного заговорщика прибавился хитро прищуренный глаз, на указательном пальце она крутила ключи от машины:
- Поехали, покатаемся, Вовка в командировке.
- Ты права свои, водительские, когда последний раз видела? Лет двадцать назад? Да и те на вождение мотоцикла.
- А ты где у нас тут ГАИ видела? Не боись. Мы огородами.
Я прихватила кастрюлю с собранной малиной и плюхнулась на переднее сидение.
- Кастрюлю зачем? – подозрительно покосилась Людка.
- А это чтобы на Вас, товарищ Шумахер, не смотреть. Сладкое успокаивает.
Смотреть мне на Людмилу действительно не пришлось, она всё время спрашивала, где тормоз и как скорость переключать, благо, что на панели схема переключения передач была. Я, помолившись всем своим богам, поедала малину, иногда подталкивая ногу пилота на тормоз, и размышляла о том, что всё это действо похоже на процесс шитья на чужой швейной машинке, как бы её не хвалили – нитку всё равно рвёт, будь тебе хоть «Зингер», хоть «Подольск».
В наказание за недостойное поведение, всёпрощающий муж Вовка везёт нас в деревню на «исправительные работы» и парное молоко. Головы повязываются «смирительными» платками так, что видны только глаза и носы, и мы самоотверженно ворочаем граблями на покосе. Не намахавшись ими, как видно, за день, вечером отправляемся с визитом в соседнюю деревню. Возвращаясь за полночь, мы бодро идём по тракту, распевая маршевые песни времён нашего детства. Вдруг сзади послышался гул машины, на какое-то время он стал тише, огоньки фор нырнули в лог. Теперь звук изменился – машина натружено поднималась в гору.
- Давай на сторону, сейчас поднимется, и мы будем, как на съёмочной площадке в свете прожекторов, - командует Людка.
Мы падаем в лопухи, которые оказываются совершеннейшей крапивой. Машина проходит мимо нашей засады и снова наступает тишина. Я слышу голос полный сожаления и досады:
- Упасть по-человечески, как все нормальные люди, и то не можем.
- Это ты про добропорядочных? Не переживай, будет о чём вспомнить. Может, ещё мемуары напишем.
- Из нас с тобой только комиксы получатся, - Людка тихо хихикает, боясь пошевелиться в крапиве.
Я тоже боюсь пошевелиться и смотрю в небо, на котором ярко высвечиваются звёзды, всё те же, что в детстве, и на том же самом месте и Большая и Малая и Северная полярная и бледней они с годами не стали.
Август. Всё. Уже без барометра становится ясно, что начинается как в джунглях сезон дождей.
Людка обжаривает на сковородке лисички и раскладывает их в поллитровые банки, а я, с тоской глядя в окно, тут же их из банок ем.
Остановившись после второй банки, изрекаю вздохнув:
- Вопрос: «Вы долго у нас пробудете?» Ответ: «Пока ветер не переменится».
- Ты чего это? Грибов переела?
- Это не я. Это Мэри Поппинс.
На следующий день Людка, провожая меня, делает мне какие-то знаки за окном автобуса, я отвечаю ей тем - же. Автобус, разворачиваясь, описывает круг, напоминающий жест рукой «закругляйтесь». Первую половину дороги я всегда думаю о том, что было и вспоминаю «Территорию» Куваева: «А ГДЕ БЫЛ ТЫ МОЙ ЧИТАТЕЛЬ, КОГДА…»