Двор за окном нашего нового жилья был полон тайн, и я немедленно принялся его исследовать. В течениие первых нескольких дней я выбрал укромное место за сараем и построил из различного хлама шалаш. В глубине шалаша я выкопал неглубокую яму, перекрыл сухими стеблями кукурузы, накрыл соломой, засыпал землёй и уплотнил её. Получилось хранилище для моих драгоценностей: бабок, битков, плиток, рогатки... и всякой другой мелочи.
Я часто бегал туда, проверял, не открыл ли кто моё гнездышко и клад. И однажды, выбравшись из шалаша, чтобы пострелять из рогатки, я столкнулся лицом к лицу с тремя пацанами. Двое из них были мне знакомы – это были мои новые приятели, Толик с Колькой. Третий – совсем светловолосый и длинный – стоял несколько в стороне, выставив вперёд левую ногу и держа в руке небольшой мешок. Он был рослей и крепче других, и я решил, что он главный.
Я хотел тот час же укрыться в шалаше, но было уже поздно; они успели меня оттеснить, закрыв вход в шалаш. Это меня несколько озадачило. Не догадываясь о их намеренях, я заробел, но быстро взял себя в руки. Я тоже выставил вперёд левую ногу, стараясь придать своему внешнему виду серьёзность и независимость. Между тем по моей спине пробежал холодок, а ладони покрылись влагой. Теперь они окружили меня плотным кольцом, и, оставив мысль укрыться от них в шалаше или убежать, я внимательно осмотрел их. Теперь они внушали мне ещё меньше доверия.
Знакомых мне Толика и Кольку я смог бы – по моей прикидке – легко одолеть один на один. Возможно мне улалось бы справиться и с белобрысым, но с тремя одновременно...
Белобрысый опустил мешок на землю, и он издал, показавшийся мне чем-то знакомым, звук, но я не придал этому значения. Я был всецело увлечен белобрысым; мне показалось, что он смотрел на меня вызывающе и что-то замышлял.
– Привет! – сказал он и строго посмотрел на своих приятелей.
– Здравствуйте, – ответил и я.
– Что ты здесь делаешь? – спросил белобрысый.
Я замешкался:
– Так. Построил вот, – я кивнул головой на шалаш.
Троица зоговорщически переглянулась. Никаких пояснений не последовало. Вместо этого белобрысый показал на рогатку в моих руках:
– Сам соорудил?
– Кто же ещё? Сам!
– Покажи!
– Пожалуйста, – я протянул ему рогатку.
Он взял её из моей руки, внимательно рассмотрел, растянул на всю длину руки резинки, сделал вид, что прицеливается, по-том сказал одобрительно, отпуская пращу:
– Тянкая! Далеко, небось, пуляет.
Резинки, нарезанные из красной американской автомобильной камеры, были тянкие и хлёсткие.
– А ты умеешь из неё стрелять? – осведомился белобрысый.
– Конечно! – я пошарил в кармане брюк, извлёк шарик от разбитого мною шарикоподшипника, вложил в пращу и осмотрелся, ища цель.
– Цель туда, – белобрысый указал на стоявший метрах в пятнадцати нужник с маленьким стеклянным окошечком.
Я с сомнением посмотрел на него, спросил:
– В окошечко?
Он утвердительно кивну головой.
– А если попаду, кто отвечать будет?
– Скажешь тоже! Из этой-то дряни! К тому же, нужник наш.
Я вложил в пращу шарик, поднял рогадку на уровень глаз, растянул резинки, прицелился и, задержав дыхание, отпустил.
– Дзинь, – звякнуло стеклышко, и осколки брызнули в раз-ные стороны.
Все трое с недоумением смотрели некоторое время на зияюший дыркой нужник. Я же не знал, что последует дальше, и не решался смотрел на их напряженные лица. Толик нерешительно протянул ко мне руку:
– Дай спробовать.
Теперь настала моя очередь задуматься. Если они возьмут рогатку и попросту уйдут. Что тогда? Мне не останется тогда ничего другого как смириться с её потерей. Не попробовать ли мне убежать самому? Вместо этого, неожиданно для себя, я сказал:
– Конечно. Попробуй.
Толик взял рогатку, вложил пожертвованный мною шарик, стал растягивать резинку и, по тому, как легко это ему удавалось, во мне зародилось опасение, что резинка может не выдержать и лопнуть, и тогда – прощай моя рогатка. Он выпустил снаряд, взвизгнув, он умчался в пустоту, не угодив даже в сортир.
– В небо, как в копейку, – прокоментировал белобрысый. – Можно мне? По тому, как он с трудом растягивал рогатку я понял – этот тоже мазила. Так оно и случилось, снаряд, взвизгнув, тоже улетел в пустоту. Попытка последнего, Кольки, тоже оказа-лась неудачной. Наступила пауза... Она затягивалась. Наконец Толик сказал, обращаясь к белобрысому:
– Покажь!
Белобрысый засунул руку в мешок, долго шарил, наконец раскрыл его. В мешке оказались котята: три черных и один со звёздочкой на лбу.
– Хочешь? – предложил он. – Мы их всё равно утопим. А схочешь, пойдём с нами.
Идти с ними мне не хотелось, тем более топить котят. Я посмотрел на мешок, котята, привыкнув к яркому свету, стали расползаться. Тот, что с белой меткой, показался мне самым шустрым; он делал отчаянные попытки выбраться из кучи маленьких пушистых комочков, наконец это ему удалось; он выкарабкался наверх, падал и вновь поднимался на свои коротенькие неуклюжие ножки и шел по телам своих братьев к краю мешка.
– Какой шустрый, – заметил Толик. – Хороший кот из него получится.
– Почему кот?! – удивился я.
– Кто же ещё? – Толик взял рукою котёнка с отметиной, развернул ко мне задом. – Видишь – с яйцами! Возьми.
Я невольно протянул руку. Котёнок обнюхал её, сделал осторожно шажок, потом другой, перебрался на тёплую ладонь, лёг на живот, посмотрел на меня глупо бусинками глаз, вытянул вперёд короткие ножки и стал потягиваться, вонзая в мою ладонь острые коготки. Было чуть-чуть больно, но я держал руку, боясь шевельнуть ею. Какая-то тихая радость наполняла меня, глядя на это маленькое пушистое волшебство. Оно подняло голову, посмотрело мне в лицо и сказало:
– Мя-я-у.
Белобрысый протянул руку, намереваясь взять котёнка, но я отдернул свою.
– Он действительно ваш?
– Сука буду! – поклялся Толик, посмотрел на белобрысого. – Их принесла наша кошка. Пропитай спробуй теперь такую ораву. Это скоко же молока надо. Вот мамка и велела либо раздать, либо утопить.
– Кошка-то что? – спросил я глупо.
– Кошка? Известно што, тощая вся. Мамка сказала, если не избавиться от котят, околеет.
Я посмотрел на пушистый комочек на моей ладони; котёнок чувствовал себя жорошо, вылизывал растопыренные лапки. Потом потёрся щекой о мою ладонь. Я почесал ему брюшко; он перевернулся на спинку и стал ловить своими цепкими лапками мои пальцы.
– Что он ест? – спросил я.
– Пока только мамку сосёт. А так-то и молоко. Сосунец он пока ишо.А повзрослеет, как все коты, всё будет трескать.
– Как зовут-то его?
– Пока никак. Молодой он ишо, бестолковый, чтобы по имени звать, а так-то всех либо Васьками зовут, либо Мурзиками. Ежлив в папашку евоного, то Васькой.
– Откуда знаешь? – удивился я.
– Оттуда! Всю вёсну наша Мурка с евоным папашкой, Васькой, на чердаке ошивались, кричала, дура, как резаная. Съеблися они, потому и Васька.
Между тем, Васька, покончив с собственными лапками, принялся умываться. Он слюнил язычком лапки и старательно мыл мордочку. Вдруг он поднялся, присел на задние лапки, раскорячился и выдавил мне на ладонь тёплую жижицу. Я оторопело посмотрел на Толика:
– Часто это с ним бывает?
– Не так чтобы часто, но случается. Приучать его надо к месту, маленький он ишо, несмышлёный.
– Как приучать?
– Дак просто. Следи где по нужде сходит, дак мордой его туда сунь; он и отвыкнет, куда не надо гадить. Кому же охото в собственное дерьмо курнаться, – философски заключил Толик.
– Берёшь?! – осведомился белобрысый. – Некогда нам тут лясы точить.
– Мне мамку надо спросить.
– Мамку? – передразнил он меня с лёгкой идёвкой. – Боишься его домой тащить?
Я мотнул головой.
– А ты его домой не тащи. Пускай он в шалаше или в сарае до осени живёт. Теперь тепло и ничего с ним не сделается, а к осени он станет большим котом и сам куда-нибудь прибъётся. Только молоко ему приноси пока маленький.
Такой оборот меня устраивал; пусть поживёт, а там – видно будет.
– Ну, бывай, – белобрысый закинул за плечо мешок и, не оглядываясь, они ушли от меня.
Несколько дней – тайком от матери – я сливал недопитое мною молоко в жестяную баночку, брал мякиш хлеба и шел в сарай, где в дальнем углу в старой братниной шапке, устроил гнездо для Васьки. Он быстро признал меня. Как только я появлялся в сарае, он тот час же покидал нагретую шапку, смешно ковылял ко мне, терся об ноги и мурлыкал. Он быстро привык и к молоку, с удовольствием ел вымоченный в нём хлеб, наевшись, возвращался, ложился на бок в шапку и погружался в сон. На мои попытки расшевелить его, он ленива открывал глаза, смотрел мутным, полусонным взглядом, снова закрывал, и я отступал от свей затеи.
Иногда я заставал его за игрой. Тогда я тихонько опускался на пол, сидел, прислонившись спиной к стене сарая, и наблюдал за ним. Он нимало не стеснялся меня, носился по сараю, подпрыгивал, выделывал немыслимые коленца. Иногда он прерывал игру, осторожно, крадущимися шажками, приближался ко мне, останавливался и смотрел зелёныими глазами на меня. Я протягивал осторожно к нему руку; он выгибал дугой спину, отчего волосы на ней вставали дыбом, шипел и отскакивал в сторону...
Я недолго смог сохранить мою тайну от матери. Однажды она сказала мне:
– Тебе не нужно прятаться от меня, не нужно утаивать молоко и хлебушко. Они тебе самому крайне нужны, а для него мы тоже что-нибудь придумаем, – она прижала меня к себе и гладила мою голову.
– Знаешь, мама, – шептал я, прижавшись к ней и согретый её теплом. – Он такой милый, он совсем маленький и беспомощный. Мне подарили его мальчишки, и я устроил его в сарае. Но там ему одиноко. Ему ведь тоже нужны товарищи, правда? Он такой маленький и никому здесь не помешает.
Она молчала, держала меня крепко и гладила... гладила мои костлявые плечи и спину.
– Они хотели его утопить вместе с другими котятами, а мне стало жалко его. Это ведь нехорошо топить котят. Они такие маленькие и беспромощные. Давай, возьмём его к себе.
– Это невозможно! Мы ведь не одни. Тетя Кольцова никогда этого не допустит. Ты только представь себе: котёнок в доме. Он такой маленький и любопытный, он будет везде шататься, справлять где ему вздумается нужду и вообще... Нет, нет! – это невозможно. Пусть он остаётся там, где он есть.
– Ну, мама! Хочешь я сам поговорю с тётей Кольчихой. Мы поселим его в ящике под твоей кроватью, и я буду следить за ним, кормить, выводить на прогулку. Кошки умные, они быстро всему учатся, и он никому не помешает. Знаешь, я приучу его справлять нужду в определённое место. Мальчишки научили меня – это очень просто. Нужно только курнуть его мордочкой в собственную каку и показать место, куда ему следует ходить, – я взял её тонкую, узкую руку. – Мамочка, он мне очень ужен. Ты ведь знаешь: у меня здесь нет никаких друзей. Они мне и не нужны, мне нужен только Васька, он такой умный... Ты толькопосмотри на него. Пойдём.
Она снова погладила мою голову, посмотрела мне в глаза, и я увидел в самой сокровенной их глубине грустную улыбку.
– Я видела его, он действительно очень милый. Он такой шалун, но ты потерпи. К осени нам обещают выделить отдельную комнату в бараке, что рядом с клубом. Туда мы сможем взять твоего дружка, Ваську.
Её слова убедили меня.
– Мы подождём, – сказал я, теснее прижался к ней, слышал её дыхание и тихий стук её сердца.