Храм Накеормая
Стрекотун был красив. Радужный, с переливчатыми клеточками по толстенькому брюшку. Я протянула ему кусочек вирсалумки. Стрекотун завис над угощением. Прозрачные крылья тоненько звенели, рассекая знойный воздух. Сладкий сок липко клеил пальцы.
- Не улетай,- тихонько попросила я.- Останься!
Радуга мазнула по ладони резными законцовками крыльев и метнулась прочь стремительной молнией. Вот так всегда. Ничем не приманишь.
Вирсалумки по-правильному, по-накеормайски, назывались яблуки. У нас их никогда не водилось до тех пор, пока один из сыновей главы нашего малого предела не привел в дом жену из Накеормая именем Вирсалума, а она в качестве приданого как раз и привезла саженцы.
У нас, в Ясном, живут и всегда жили только люди Света. Если кто из наших и посвящал себя другой Высшей Силе, то назад уже не возвращался. Но это редко случалось. На моей памяти так ни разу. А Вирсалума была человеком Тьмы. Об этом много говорилось. Она носила темное платье и ралинз с рубином вместо алмаза, украшения себе подбирала из серебра и алого луноцвета, любила деревья, а они любили ее. Стараниями Вирсалумы у нас возрастали сады, каких не видывали, пожалуй, даже в самом Накеормае, но женщины, судача о невестке главы предела Ясного, всегда добавляли к разговору 'не наша'.
Никакого зла от нее никто никогда не видал, но - 'не наша', и все тут. Надо знать народ Ясного, недоверчивый к чужакам, чтобы понимать: 'не наша' - это еще не самое непочтительное определение...
Я вздохнула, взяла нож. Вирсалумки в этом году уродились хорошо, но мелкие и сплошь червивые. Всю прошлую пятидневку мы собирали их в ящики, сортировали, откладывая для хранения самые удачные. А остальные надо было чистить и пускать на сок, повидло или сладкую прозрачную пастилу. Работа нехитрая. Руки делают, голова, как выражается мама, бродит мыслями среди небесных кренделей. Я люблю работать руками.
Вышивать только не люблю. Там стежки считать надо, держать, держать и держать внимание, чтобы не сбиться. Собьешься, да еще если не сразу заметишь, - все, пропал труд, нитки распускать, полотно выбрасывать. Нитки еще можно привести в порядок, траченное же неверным рисунком полотно никогда. У мамы получается легко, стремительно, быстро и безумно красиво. Игла порхает в умелых руках как стрекотунчик над вирсалумкой. У меня не то. Пальцы деревянные, игла в них не живет, а мучается, то и узор выходит таким же деревянным. Положи мою работу рядом с маминой, сразу увидишь, кто шил. Мне никогда не сравниться с лучшей мастерицей Небесного Края.
Не люблю вышивать.
По двору тянулись длинные синие тени. Скоро солнце нырнет за гору, и сразу обрушится ночь, ясная, звездная, с бездонным зрачком Небесного Колодца точно в зените. Мне всегда казалось, будто Колодец пристально смотрит на спящие дома, ищет верных последователей себе и той Тьме, что владеет им. Как будто одной Вирсалумы ему недостаточно...
- Э-эй! Привет!
Юлеська. Его только не хватало! Не знаю почему, но в последние дни я перестала его терпеть! Достал. При всем при том, что мы дружим уже не знаю сколько вёсен. Я даже не помню, когда и как мы впервые увиделись, должно быть, это случилось в совсем еще малышковом возрасте.
И нынешним летом я перестала его терпеть.
- Сидишь? А обещала, что придешь! Врушка.
- Сгинь,- отмахнулась я.- Я работаю!
Смотрю, он сегодня при параде. Чистенький, свеженький, костюмчик наглаженный, беленький, ни единого пятнышка кругом. Впрочем, Юлеська всегда одевается, как на праздник. Столичная штучка. Я вдруг очень остро ощутила свои неухоженные, исцарапанные руки, линялое рабочее платье, размотавшийся не ко времени плат и обозлилась.
- Э, работает она!- пренебрежительно отмахнулся Юлеська, ставя расшитый сапожок на столик.- Брось ерундой мучиться. Пойдем лучше, прогуляемся.
Нахал! Прошлой весной с ним было весело, да и про Накеормай врал он занятно, заслушаешься. А в это лето как подменил его кто. И шуточки пошли все больше злые, недобрые, и с нашими без конца задирается... а драться он пятерых не боится, даром, что ростом не вышел. Мать у него - аль-септанна накеормайской храмовой службы Светляна Лазурит, кто ее не знает. И уж она-то сына не вышивать учит! Воином будет, и не из последних, говорят. Но только ведь не дело колотить тех, кто бою не обучен, даже если они сами виноваты!
Наши Юлеську не жаловали. За накеормайское, непонятное имя, за пижонистый вид, за длинный язык, за спесь и гонор, за то, что навалять ему никак не можно: ни один на один, ни всей толпой.
Я с ним тоже постоянно цапалась, с Юлеськой невозможно и полдня прожить без того, чтобы не поругаться, но мне любопытно было слушать, как он про столицу рассказывал. Завирался, конечно, не без того. Другое дело, что мне, ничего, кроме Ясного, в жизни не видевшей, даже заведомое вранье годилось.
- Убери лапу,- велела я, затягивая потуже узел плата.- Яблуки запачкаешь... языком оттирать заставлю!
- Напугала!- засмеялся Юлеська.- Слышь, новости! Мать утром сказала, что женить меня пора.
Я расхохоталась:
- Э, дурень! До Посвящения никто не женится, это запрещено, об этом все знают. Это каждый ребёнок знает. Думай, что говоришь!
- Ну, свадьбу, может, и впрямь играют после. А сговариваются уже сейчас. Думаешь, зачем моя маманя к твоей зачастила?
- Вышивки заказывает,- буркнула я.
Наш Дом славился на весь Накеормайский Предел, это верно. Вот только мама из Ясного ни ногой. Кому надо, сами к нам приезжают. И не каждый день, а тогда только, когда мама открывает сезон. Тогда у нас в Ясном начинается праздник: гости съезжаются отовсюду, себя показать, людей посмотреть... свадьбы играют, опять же... Всего-то один раз мы с мамой в столице были: когда самому Верховному аль-нданну хорошие ткани понадобились. Верховный, понятно, к нам в горы не поедет. Маме пришлось смириться. Мне три весны тогда едва исполнилось, я ту поездку плохо помню. Как во сне. Не разобрать уже, что правдой было, а что и впрямь снилось. Я то время вообще вперемешку помню: и сны, и явь,- все путается в нечетком тумане. Ни то, ни другое толком не разглядишь...
- Вышивки, а как же,- обидно засмеялся Юлеська. - Свадебные, ага!
Да, в последнее время почтенная госпожа Светляна в самом деле наведывалась к нам чаще обычного. А в наших местах родители и впрямь насчет свадеб сговариваются заранее.
Настроение мигом упало ниже пещерного уровня.
Замужества только мне еще не хватало для полного счастья. И с кем! С этим вот хлыщом белопузым!
- Не пойду за тебя!- крикнула я.- Ни за что! Никогда!
- Шутишь?- искренне удивился Юлеська.- Куда же ты денешься?!
И тут он выдал штуку похлеще всех прежних. Нагнулся ко мне, схватил за плечи, - а хватка у него была, не больно-то вырвешься,- и поцеловал.
Ну, за мной не задержалось!
Ведро с очистками мгновенно оказалось на голове у новоявленного женишка.
- Урод страшный!- бешено заорала я, вскакивая, столик опрокинулся, рассыпал аккуратно разложенные ломтики.- Убью!
Юлеська шлепнулся на задницу, содрал с головы ведро и запустил им через весь двор. Потом вскочил, сжимая кулаки. Красавец, ничего не скажешь. И куда только подевался весь его расфранченный вид! Я поудобнее перехватила ручку второго ведра:
- Дура набитая! Ты чего?!
- На себя посмотри, умный! Женишок нашелся, погляди на него! Да лучше с жабой лечь, чем за тебя замуж!
- Сама ты жаба, лягва холодная, бородавка пупырчатая!- заорал в ответ Юлеска, а потом докончил совершенно неожиданно:- Но на тебе я все равно женюсь!
- Разлетелся жениться, слизняк бесхребетный! Червяков сперва из головы выбери!
Юлеська с визгом схватился за волосы, яростно вытряхивая скользкую кожуру. Червей, змей, тараканов он боялся не хуже любой девчонки. Что значит городской!
- В чем дело? Что здесь происходит?
- Ой...
Вид у Юлеськиной матери грозный. Достаточно сказать, что без меча и хотя бы одного ножа она вообще на людях не показывается. Но взгляду моей матушки ни один меч даже в подметки не годился!
- Он первый начал!- завопила я, не дожидаясь бури.
- Да она сама не лучше!- возмутился Юлеська.
- Слизняк!
- От слизнюхи слышу!
- Обоим по уху, и в темный угол,- мгновенно решила вопрос воительница, прищелкивая пальцами.
Юлеськин костюм волшебным образом вернул себе изначальный цвет, а волосы высохли и сами собой уложились красивыми кудряшками, которые неблагодарный сын тут же начал яростно распрямлять. Я завидовала, что мне таких не досталось, а Юлеська свой вьющийся волос ненавидел...
- Глупая голова,- неодобрительно заметила мама.
- Нет у меня времени его мыть и приводить в порядок обычным образом! Что в этом такого ужасного, Заряна?
- Не у каждого ралинз безразмерный, вот что.
- Завидуешь?- с усмешкой осведомилась аль-септанна.
- Чему?- в сердцах сказала мама.- Зачем у тебя один сын, когда их должно быть много? Женщине дом беречь надо и детей рожать. А мечом махать могут и мужчины. На то ума большого не требуется!
- Да?- усмехнулась Светляна.- Можно подумать, ты сама много рожала...
- Нехорошо говоришь,- очень спокойно ответила мама.
Они смотрели друг другу в глаза, и Светляна отвела взгляд первой. Смутилась, значит. Вот уж нечасто с ней такое случалось!
- Ступай себе, Светляна. Ступай.
Я скорчила Юлеське мерзкую рожу, и тут же повернулась к нему спиной, чтобы не видеть ответной гримасы. Жених, Тьма его за хвост. Чтоб ему...
Мама подняла перевернутое ведро, поставила рядом со столиком.
- Что ж ты,- сказала с укоризной.- Славный парень и рода хорошего. А ты ведром его...
- Мама,- решительно сказала я.- А вы что, и правда сговорились? Сговорились, да?
Она вздохнула, присела на скамеечку. Жестом велела мне присесть тоже.
- Ты уже не маленький ребенок, моя девочка,- сказала мама, грустно так сказала, устало.- Ты должна понимать... В нашем Доме нет воинов. Нет и магов. И милости Матери Миров - тоже... Одна ты у меня, единственная. Лазуриты же - древний клан, и род их от поколения к поколению лишь приумножается. Они могут защитить тебя.
- Защитить?! Да от чего, мама? Не хочу я замуж, не пойду!
- Разве вы с Юлесей не друзья? С таких вот пор,- показала рукой с каких,- вместе бегаете!
- Нет!- крикнула я.- Нет! Не пойду я замуж! Я... я... я лучше головой в пропасть!
- Тише, тише,- мама взяла меня за руку, улыбнулась.- Не надо в пропасть, хорошо? Уговора не было. Не было уговора, понимаешь?
Я смотрела на нее круглыми глазами. Не было уговора?! А что же она!
Мама прыснула в кулачок совсем как девчонка. Разыграла меня... Разыграла! А я попалась.
- Мама!- возмутилась я.- Как можно! Я же поверила!
- Доверяй да проверяй,- посмеялась она, необидно щелкая меня по носу.
Вода в гранитной чаше прозрачная до невидимости. Не отличить грань между воздухом и поверхностью маленького домашнего озерца. Лишь тоненькая пленочка, подсвеченная небом, дает понять, что вода здесь все-таки есть. Но отражает она невесомо и прозрачно, так, что получается лишь эскиз вместо полноцветного изображения...
Я смазала ладонью свой облик, размешала калейдоскопом прозрачных красок. Вода нехотя разошлась кругами, бросая на стенки чаши мерцающие блики.
Юлеська, жених. Выговорить-то смешно. Разлетелся свадьбу играть... Лазуриты - древний и могущественный Дом, все так. Но они поколениями женились на накеормайских, им уже и волосы выбелило да глаза обесцветило, нашего в лицах практически ничего не осталось. Один Юлеська в прадедов уродился, да и то... Нос запятой и кудри ненашенские. Не пойду за него. Ни за кого не пойду. Ни за что.
Я сунула руку за ворот, нащупала кожаный мешочек, с которым не расставалась ни на мгновение, даже спала с ним. Там хранился талисман. Самая дорогая вещь из всех, какие у меня были.
Крохотный, не больше мизинца, цветок зеркальника.
Зеркальные колокольчики умеют ловить мысли. Они растут в труднодоступных, безлюдных местах, потому что человеческие мысли им мало нравятся. Если вдруг наткнешься на такой нечаянно, то он тут же все свои лепестки и листья выворачивает наизнанку, зеркальной стороной наружу. И - все, не разглядишь, пока не затопчешь. А как затопчешь, так жалко до слез, ведь погибший зеркальник ни на что не годится. Он сохнет прямо на глазах, вместе с корнями. И ничего ему уже не сделаешь, пересаживай там, не пересаживай...
Мой цветок засыхать не спешил.
Трудно сказать, из какого камня его так искусно выточили. Но колокольчик был совсем как настоящий. Тот, кто его сделал, не понаслышке знал, как цветут зеркальники...
Детская память не сохранила почти ничего. Теплое золотистое сияние, добрая улыбка, взгляд... Я тогда потерялась в толпе на празднике. Тот человек нашел меня и привел домой, а на прощание дал вот этот цветок, и мама не посмела отобрать его, хотя подарок ей не слишком понравился.
Я покатала пальцем по ладони заветный колокольчик. Теплый, хоть и неживой...
С тех пор в Накеормай мы больше не ездили, и я того человека никогда не встречала. Папа наверняка с ним часто виделся, но почему-то я стеснялась расспрашивать. Я ведь даже не запомнила толком, какой он из себя. У него еще волосы были необычные. Светлые, с той особенной оранжевинкой, какая бывает у солнечного луча на снегу в неяркое зимнее утро.
Я вздохнула и спрятала драгоценный цветок обратно в кожаный чехольчик. Стану вот Юлеськиной женой и буду сидеть дома в пяти стенах, детей рожать, хозяйство вести. Ткать-вышивать со всем рвением возьмусь, на радость матери. Уж она-то без меры обрадуется: дитя непутевое за ум взялось, хвала Светлой Силе! Будет кому искусство свое передать по достоинству. А муж станет наведываться из столицы раз в год по обещанию, вот как папа сейчас к нам ездит.
Не хочу!
Я перебралась на скамью, дернула со спинки теплый плед, завернулась в него. Солнце касалось краешком Красавкиной горы, совсем уже скоро нырнет за ее крутые плечи, и поминай светлый день как звали. На этот случай у меня припасен старый мамин подарок - фонарик в форме расправившей крылья розовой уточки. Мама сама подбирала нитки, вязала узлы, а в серединку туловища, в специальный кармашек, вложила обломок обточенного потоком гранита и вдохнула в тот обломок силу Света. Совсем немного, маленькую искорку, но, отданная с любовью, она светит мне всю мою сознательную жизнь.
Когда-нибудь я стану мастерицей, как мама, и тоже подарю своей дочери такую же уточку-оберег. А эту оставлю себе: собственные магические вещи можно передать из рук в руки только на смертном пороге.
Я оставила фонарик в воздухе, он не упадет. И раскрыла книгу, которую принесла с собой. Книга была старой, посиневшей от времени и называлась волнующе: 'Летопись истории Небесного края, а так же совладельных пределов, великих и малых'. У нас в доме большая библиотека, наш род собирал ее не одно поколение. Мне лишь недавно разрешили брать оттуда книги по собственному выбору, не больше одной в двадцать дней. Я уже прочла 'Записки путешественника', их оставил мамин прадед, когда вернулся домой после длительной поездки за Дьеборайский разлом. Прадед был воином и магом, он оставил на страницах чудесные живые рисунки, рассказывающие о разных смешных, забавных либо серьезных событиях, происходивших в том путешествии. Жаль, что я не знала своего прапрадеда, ведь я родилась намного позже его ухода за Грань.
Небесный Край есть Великий предел, граничащий на юге и востоке - с Кальтомарией, на севере - с Черностепьем, на западе - с Борайной и Взморьем.
Черностепье я знала, стольным городом у них - Дорей-Шагорра, где стоит Вершина Тьмы. Кальтомария исчезла из мира после того, как пала Вершина Сумрака. Борайна же и Взморье - что-то неожиданное и странное. Я не слышала о таких пределах. Наверное, книга совсем уже старая... да, так и есть. 8677 год от Первого Исхода. Дух захватило. Почти пять веков тому назад!
Здесь тоже были магические картинки, не живые, как в 'Записках', а просто яркие и детальные. Маленькие оконца в ту, давно ушедшую, жизнь. Я жадно рассматривала. И потому не сразу расслышала шаги. Зато, как услышала, узнала мгновенно.
Ссыпалась со скамейки, подхватила фонарик и - в нишу за чашей. А что, замечательное место. Тепло, сухо, камень слегка светится, отдавая накопленный за день зной, тихонько шумит вода, стекая по закрытому желобу в чашу. А главное, в голову не придет искать меня здесь.
Я осторожно сунула фонарик в кармашек. И тут же взлипла потом. Книга! Я оставила на скамье книгу. Ой-й...
Но спасать книгу уже было поздно. Он пришел. Аль-мастер Опал, последний мамин муж. Судя по шуму, он уже успел нажраться дурманных шариков, и теперь бурчал себе под нос всякие слова, вспоминал все свои обидушки за последний мегахрон. Где только взял, у нас в доме дури отроду не водилось! Мать с ним не живет, а мучается, и все из-за дури. Вот он уселся на бортик чаши, совсем как я недавно, плеснул рукой по воде - я слышала плеск и видела ноги в старых сандалиях. Принесли его темные силы! Проклятье...
Я пропала. Во-первых, книгу надо как-то добыть и вернуть на место. Во-вторых, сидеть мне тут до утра, не меньше. Потому что если вылезу...
Не то, чтобы Опал бил меня. Никогда. Попробовал бы только. Но ему под дурью лишние уши нужны, чтобы весь его слюнявый бред смирненько выслушивать и поддакивать в самых важных местах. И попробуй вырвись.
Хоть убейся, что мама в нем нашла? Ну что?! Старый урод, весь в шрамах, одноглазый, хромой на обе ноги, дурью балуется. Да папа в сто раз красивее и умнее! 'Подрастешь - поймешь',- вот и все, что ответила мне мама когда-то на высказанный в сердцах вопрос. Я с тех пор подросла, аж на четыре весны, но так ничего и не поняла...
Опал между тем совсем разошелся. Его послушать, так в Накеормае сплошь один сброд живет, начиная с Верховного аль-нданна и заканчивая последней мокрицей в подвале. Насчет мокриц кто бы сомневался, но вот на Верховного-то поостерегся бы он наговаривать. Не ровен час услышит, с него станется!
Нога затекала. Я уже и так мостилась и этак. Без толку. Надо было выбираться отсюда. Если проползти за чашей, и потихоньку к лестнице... темно ведь, солнце село, а Опал к лестнице спиной сидит. Ну, книга... Книга останется, конечно. За книгу мама меня не похвалит. Может, даже совсем отберет и не отдаст больше. Но сидеть здесь, скрючившись, до утренней звезды!
Я тихонько, обмирая всякий раз, когда Опал замолкал, поползла вдоль скалы. Еще немного, и я на лестнице, а там по ступенькам вниз, только меня и видели.
- А, мля! Кого там Тьма принесла?!
Хаос забери, услышал! Я рванулась прочь, споткнулась, упала на колено, больно проехавшись локтем. Над головой свистнуло, едва не содрав плат, стукнуло. Я завизжала с перепугу.
- Т-ты?.. Ты...- видно было как с Опала слетала дурь, прямо на глазах.
Я оглянулась. В скале торчал опалов кинжал, заряженный Светом. Магическая сила позволила железу войди в камень как в масло. По самую рукоятку! Меня затрясло.
- Урод!- закричала я.- Ненавижу!
Испуг толкнул в пятки, я кинулась вниз. Поскользнулась, упала, пересчитала задом оставшиеся ступеньки. Подхватилась сразу же, и наткнулась на маму.
- Куда летишь?- спросила она, встряхивая меня за плечи.
А я и ответить не могла.
- Там... там.... Т-там.... Мама!
Я вцепилась в нее и заревела, трясясь от пережитого ужаса.
Летние ночи теплы и безветренны. Летом я всегда спала в широком гамаке на веранде. Третий этаж... отсюда хорошо просматривалась наша долина, стиснутая крутыми склонами и сам Ясный, вытянувшийся вдоль речки. Фонари горели ровными цепочками - оранжевые, зеленые, синие, желтые... Белые, крУгом, на центральной площади. В центре любого малого предела должен стоять малый храм, но у нас своего храма не было. Стоял, говорят, когда-то, но разрушился во время войн с Кальтомарией то есть очень давно, а нового так и не отстроили...
И теперь по любой, даже самой малой, надобности, приходилось отправляться перевалами либо к полудню, в соседний малый предел Медовый, либо уж сразу на полночь, туннелем, в Накеормай...
Дорога шла вдоль речки, ровная двойная цепочка фиолетовых огней. Она пересекала реку широким мостом, а потом уходила к туннелю. Туннель стерегли громадные химеры - полузвери-полулюди с радужными крыльями, статуи из особого сверхпрочного хрусталя, который водится только у нас в Небесном Крае. Врата пропускали не каждого. Только тех, кому дозволялось путешествовать в Накеормай и обратно; остальные, говорят, сгорали, едва поставив ногу за запретную черту. Порядком ведали у нас теперь накеормайские, не зря их Опал так ненавидел. Уж ему-то путь через туннель был заказан навечно.
С такого расстояния химеры казались лишь светлыми черточками на темном фоне горы. Туда очень долго добираться, почти два дня, и я там никогда не бывала. Да и немногие из наших бывали. Юлеська много всякого рассказывал, но Юлеське верить...
- Спишь?- мама осторожно присела на край гамака, взяла меня за руку.
Я сердито отмолчалась.
- Не спишь,- сказала она понимающе, вздохнула, помолчала немного, потом продолжила:- Ты уже не маленькая.... должна понять....
- Что понять?- вскинулась я.- Что? Он же в меня ножом!..
- Не так-то просто тебя убить, маленькая,- неохотно выговорила мама.- Тебя хранит магический артефакт запредельной силы...
Я невольно накрыла рукой мешочек с колокольчиком. Испугалась: мама говорила со мной очень серьезно. Как со взрослой. Равной себе. Раньше она со мной так не разговаривала.
- Ты знаешь его?- решилась я на вопрос.- Того, кто мне дал мне этот цветок?
- Знаю,- ответила мама.- Страшный человек...
- Чем же страшный?- не поняла я.- Если такой оберег мне дал...
Мама тихонько вздохнула, сжала мою руку.
- Он - из накеормайских нданнов,- неохотно выговорила она.- Все они - коварные и жестокие люди. Не приведи Светлая Сила тебе еще хотя бы раз с одним из них встретиться!
- На днях,- продолжила она,- в Медовый поедешь, на учебу. Жить у Хрусталяны будешь... я разговаривала с ней, она готова тебя принять.
Хрусталяна доводилась нам дальней родней, и мы иногда гостили у нее, но... Но еще весной, когда я заикнулась об учебе, мама категорично заявила, что я мала еще и что в этом году мне того не надобно. А тут на тебе, сама заговорила! Внезапно я поняла почему. И обозлилась.
- Мама!- возмутилась я.- Никуда не поеду! Пусть Опал твой уезжает, а я - не поеду!
- Ты не хочешь учиться?- удивилась мама.
Я молча смотрела на нее. За кого она меня принимает? Гонит из дома под благовидным предлогом, и думает, я поверю. С Опалом своим она не жила, а мучилась, я того довольно видела. А теперь из-за него меня из дома отправляет!
- Я не была уверена, что Хрусталяна согласится,- спокойно объяснила мама.- Одно дело - принимать гостей, совсем другое взять в дом чужую девочку. И в школе, сама з Но если ты не хочешь, то силой заставлять не буду.
Вот когда в носу защипало. Я не выдержала, расплакалась. Мама тут же обняла меня. А я плакала и плакала, и не могла успокоиться.
- Глупышка ты моя,- ласково сказала мама. Толкнула ногой пол, гамак начал качаться.
- Мам, ну зачем ты с этим Опалом живешь, зачем он тебе?- вырвалось у меня.- Папа ведь лучше!
- Лучше,- не стала спорить мама.- Но бывает так, что мужчина и женщина не могут жить вместе, даже если есть у них общие дети. Ты поймешь еще.
- А что понимать?- запальчиво возразила я.- Их и сравнивать нельзя!
- Нельзя, дочь,- серьезно ответила она.- Вот именно - нельзя. Легко ведь любить молодого и красивого. Веселого, сильного и к тому же прославленного на весь мир героя,- отчего же не любить? Но внезапно, порой и совсем ниоткуда, приходит беда. Ранена душа, ранена навылет, и сквозь ту рану уходят и молодость и красота и отвага. Былая слава становится лишь пылью на ветру,- мама говорила слегка нараспев, словно сказание начала.
Я поняла, что должна молчать и слушать, пусть бы мне и не приказывали этого явно. Нечасто мама разговаривала со мной вот так. Те случаи я наперечет знала; сегодняшний вечер мне тоже не суждено будет забыть.
- Аль-мастер Опал - мой супруг по закону и по чести. Однажды, давно, задолго до твоего рождения, я предала его. Предала поневоле, но малодушным был тот мой выбор, много бед принес нашему дому. Второй раз в тот же самый колодец я не прыгну.
Мама говорила правильные слова, я знала. В сказаниях немало рассказывается о верности, которой отличаются женщины нашего края. Верности данному слову, верности любимому мужчине. Я знала наизусть легенды и хоть сейчас могла спеть любую из них, но... Но полюбить вместо папы аль-мастера Опала? Никогда в жизни! Ни за что. Папа - это... это папа, и все! Самый лучший человек во всем Первом мире! Жаль только, бывает к нам очень редко. Так редко... две весны я его уже не видела, куда это годится!
Порыв ветра заставил нас обеих поежиться.
- Холодные какие уже ночи пошли,- сказала мама.- Пора уже перебираться в дом, дочь. Не то простынешь.
До настоящих холодов было далеко. Небесный Колодец все еще проходил свой ночной путь слева от Красавкиной горы. Лето закончится, когда он сместится к ее вершине. Но сегодняшний ветер что-то и впрямь дышал настоящей осенью.
Мама вдруг накрыла ладонью свой ралинз, ясное дело, принимает магическое сообщение. Так тоже можно, ралинз, он не только ограничителем служит, это еще и прекрасное средство телепатической связи.
Мама встала. Значит, что-то серьезное, иначе бы она еще со мной посидела.
- Аль-мастер Ибейру будет к нам завтра,- сказала мама.- Просто день неожиданностей сегодня, кто бы мог подумать...
- Папа!- завизжала я в восторге.- Здорово!!!
Я папу больше жизни люблю. Я ради него что хочешь сделаю: сель остановлю, весь хаос из междумирья голыми руками вычерпаю! Но мама не очень-то обрадовалась, я заметила по ее лицу. Вид у нее был... под одеялом только и лежать. Но некогда было думать почему. Папа приезжает! Папа приезжает!
Хотелось орать, скакать, прыгать! Папа приезжает! Вот счастье... и чего еще надобно? Мама смотрела на меня молчаливо и грустно. Я запомнила ее взгляд, но думать над ним не хотелось, все заслоняла громадная, выше неба, радость: папа приезжает! Завтра! Ура!