- Ай, как небрежно получилось, Кен Хэнсли наехал на Марка Болана. Надо фотку с мясом рвать от тетрадки. Давно пора все переклеить в альбом для рисования, там попросторней будет моим хиппарям – ласково думал Толик Рябов, щуплый девятиклассник с круглой головой и обкусанными ногтями, живущий в небольшом северном городишке, уютно, как в тазике, расположившемся меж сопок, гор и непролазных лесов. Эта коллекционерская мания вызрела в нем еще три года назад, когда он стал, подражая более старшему Боре Марченко рисовать вошедшими в обиход шариковыми авторучками на всех уроках подряд зашибенных патлатых чуваков в клешах и пиджаках без лацканов с гитарами и барабанами. По-видимому, из-за своей остромодности к ним совершенно не прилипали ходовые определения типа капитальных и законных.
Сначала на си бемоле гуляли названия «Hollies», «Monkees», «Rolling Stones», потом там прочно воцарилось название «Beatles». Причиной безоговорочной победы была отнюдь не музыкальная составляющая. Никто из маленьких фанатиков, практически, не слышал ни одной песни из репертуара заморских групп. Пристрастиями командовали только соображения, продиктованные внешним видом музыкантов. Если «Холлисы» и «Манкисы» были исключительно благообразны, то «Роллинги» с их лягушачьими физиономиями и хиповыми нарядами стояли на противоположной стороне постоянно балансирующих весов. Ровно посередине воцарились ребята, у которых все было в достатке, и красоты, и броскости. Даже их брюки в дудочку не портили впечатления.
А потом, потом, когда до них через идеологический брандмауэр и чудовищное расстояние на рвущейся магнитофонной пленке шестого типа в десятой перезаписи дошли с пятилетним опозданием «Please Please Me», «With The Beatles», «A Hard Day’s Night» с их ошеломительными хитами «She Loves You» и «Can’t Buy Me Love», они не знали, как реагировать на этот музыкальный переизбыток. А тут еще фильм «Спорт спорт» понаделал переполоху в их рядах. В этой документальной кинохе показывали великолепную английскую четверку.
Толик ходил в кино три раза. Первый раз он не смог усидеть в кинозальном креслице из гнутой фанеры. Он попросту от непонятного чувства свалился вниз. Во второй раз он пришел с фотоаппаратом «Смена 8», и не снял своих кумиров, потому, что неведомая сила снова слизала его с седалища. В третий раз он еле успел снять фрагмент, поскольку из восьми - десяти секунд, битлы продержались всего секунды три. Потом до него дошло, что операторы бессовестно дербанили без того маленький эпизод на кадры. Толик после сеанса, ошалев от собственной наглости, с мертвым выражением лица на негнущихся ногах прошел с заднего входа в киноаппаратную и за рубль приобрел у предприимчивого дядьки три заветных кадра ливерпульских ребят. Дядька под конец раскошелился и дал один кадрик пугающе-загадочной картины с большим яйцом и рукой, высовывающейся из него какого-то Дали.
Несколько вечеров подряд фильмоскоп добросовестно проецировал на побеленную стену под музыкальный аккомпанемент четырех безумно притягательных английских парней.
Еще Толик прознал, что на свете существует чехословацкий журнал «Мелодия» и польская «Панорама», где постоянно печатаются фотки и информация о буржуйских группах и музыкантах. Родители чуток помогли с деньгами и с января счастливому обладателю подписки стали засовывать в новый объемистый почтовый ящик с внушительным замком заветную корреспонденцию. В «Панораме» даже были цветные изображения, зато в «Мелодии» много интересного текста, который коллекционер с помощью словаря и невиданного усердия дотошно переводил. Тогда же Толик уловил гигантскую разницу между «демократами» и «фирмой», между вокально-инструментальными ансамблями и группами, между социалистической музыкальной лабудой и настоящим роком.
Летом семья Рябовых на месяц зависла на курорте в Ессентуках, где Толик познакомился с молодым парковским фотографом Геной, который тоже безумно и безответно любил Битлов. Он также, мягко говоря, не блистал красотой. Особенно его портили очки со стеклами чудовищной толщины в сумасшедшей круглой оправе под Леннона. Общая страсть и немного дензнаков очень сплотили парочку. Собственно, дензнаки пошли исключительно на полусладкое «Прасковейское».
Тогда-то, в тесной картонной будочке под холодную люляку и вареное яйцо будущий девятиклассник впервые попробовал разогретого вина, взбудоражившего новым вкусом все его пищевые рецепторы и склеившего мозги пленительными тенетами. Толик всегда был апологетом Молчалина, не осознавая того. Именно умеренность и аккуратность, которую клеймила учительница литературы, помогла ему, буквально, «сохранить лицо». Он решительно пресек хлебосольные наливания более старшего сотоварища, удовольствовавшись только двумя полстаканами коварного портвейна, оставшись относительно трезвым, тогда, как Гену хорошо развезло в задраенном на обед фотографическом киоске.
Его Толик с трудом препроводил в парковский сортир, где подросток заблевал весь мужской отсек. Затем, насилу отбившись от назойливых клиентов, он попер нового друга с начисто развинченными суставными шарнирами куда-то в Капельную балку.
После перенесенного приключения приятели еще более сблизились. Все сокровища Гены-Бабы открылись перед фанатичным неофитом. Домой он приехал счастливым обладателем несметных сокровищ, среди которых была редчайшая фотография, как Битлы «стрегутся».
Даже бабушка начала отличать, как она говорила, Жоржа Хариуса от Полумакартни.
В конце лета судьба подарила Толику два ошеломляющих открытия. Они, как первое, так и второе, были подобны ударам боксерской груши по темени. Девятиклассник Рябов услышал концерт «Abbey Road» и узнал, что группа «Beatles» распалась. Последняя новость его шокировала, а от прослушивания под одеялом через паршивые эбонитовые наушники композиции «Golden Slumbers» он долго рыдал, совершенно не понимая от чего. То ли ему было жалко себя, который уже НИКОГДА В ЖИЗНИ не станет Полом МакКартни, носящем куртуазную одежду, сочиняющем и играющем такую наиклевейшую музыку, живущем в далеком капиталистическом Лондоне. О деньгах и чувихах пока речь не шла.
Все это придало подростку нечеловеческую энергию. Он начал делать первую в своей жизни басовую электрогитару. Конечно, придать ей форму скрипичного полуакустика, как у островного кумира, совершенно не представлялось возможным. Пришлось довольствоваться доской с двумя ассиметричными рогами. Для этого он обратился за консультацией к Саше Стерликову, который уже поднаторел на этом поприще.
Хорошо, что на «гитарное мясо» пошли дюймовые шпунтованные половые доски, а то бы звукосниматель с катушками, намотанными вручную, своим видом и толщиной напоминающий плавленый сырок попросту не поместился без значительного выдалбливания деки под струны. Проблема нехватки басовых струн решилась с помощью добровольного вспомошествования школьного пианино, которое не без участия пассатижей поделилось парой горячекатаных тонких стержней, больше подходящих для армирования кирпичной кладки. При их натягивании немного повело мощный гриф, но это были пустяки. Теперь осталось совсем немного, всего лишь, научиться играть.
Тут как раз их заштатный городишко посетил с гастрольной поездкой один вокально-инструментальный ансамбль, который на периферии оторвался на полную катушку, сыграв несколько вещей Битлов и пару вырубато-забойных композиций каких-то незнакомых Дип Паплов. От них весь зал лежал в экстазе, а чуваки и чувихи эпилептично дергались в проходах. Юрка Атаев после концерта даже выжимал потную рубаху. Такого городская молодежь еще не видела и не слышала. Толик с Сашкой напросились к музыкантам в гости. Для этого пришлось умыкнуть из семейного бара бутылку венгерского вина «Котнари», которую впоследствии выпила солистка ансамбля. Мужики предпочитали обычную водку, которую пили под расстегаи с хеком, запивая кизиловой шипучкой.
Школьники впервые услышали и переписали кое-что из Джимми Хендрикса, «Пинк Флойдов», «Ху», «Блэк Сабасов», полистали два настоящих журнала «Битлз мансли бук». У Толика ощутимо тряслись руки, когда он прикасался к тонкой белой бумаге. Как хорошо, что при нем была неразлучная «Смена 8». У школьника от волнения с обеда ничего не евшего и не пившего, в животе безостановочно крутился какой-то Галапагосский тайфун. Он был опустошен и пьян одновременно. В ушах его звучал микстовый рефрен, замешанный на хендриксовских рифах, битловской «Революции №9», и почему-то на старорежимном гимне «Боже, царя храни».
От переживаний он даже слег на два дня с диагнозом «общая нервическая слабость». Со следующей недели жизнь закрутилась сумасшедшим хороводом. В школьника Рябова, тихоню и малахола-невидимку, будто, вселился другой человек, который вопреки инстинкту самосохранения, вдруг лично напросился на аудиенцию к самому директору школы – величественной даме с необъятным бюстом и сооружением на голове, похожем на сторожевую крепостную башню. Злые языки утверждали, что для формы и объема, она, якобы, каждое утро вмоноличивала в волосяное пространство майонезную банку. У нее еще было очень непонятное имя, которое повергало в трепет нерадивых учеников Блафаснеда Витальевна.
Через пять минут разговора наедине, директриса вызвала завхоза с еще более непонятным именем Милицца Ипполитовна, которую за глаза величали не иначе, как Милиция-Полиция, и дала ей поручение хоть из-под земли достать звуковую аппаратуру, барабанную установку, и если повезет, одну электрогитару.
На резонный вопрос, где взять денег, завхоз получила ответ, что все оплатят шефы – горно-обогатительный комбинат, где работает папа Толика.
Где-то через месяц в каптерке при актовом зале стояла «кинаповская» аппаратура, электрогитара «Урал», которую мог удерживать в течение часа только накаченный спортсмен, две микрофонные стойки, хэт, две тарелки, барабан, подозрительно похожий на пионерский, покрытый вековой патиной медный флюгельгорн и сурдинка от тромбона, которые были получены в качестве бесплатного приложения. Ударную установку производства г. Энгельс и два микрофона обещали поставить к новому году. Дело было сделано. За короткий промежуток времени никому не известный коллекционер с расплывчатыми чертами лица, на которые девчонки никогда не обращают внимания, заделался могучим школьным челом. Надо было срочно оправдывать вотум доверия.
Пришлось приглашать музыкального консультанта. Выбор пал на Колю Волоховца – отличника музыкальной школы. Правда, он играл на позорном с точки зрения биг-бита инструменте – аккордеоне, зато мог сделать оркестровки серьезных битловских вещей. Тут как раз пригодились переснятые ноты. Коля срочно выучил аккорды и быстрей всех освоил ритм-гитару. Саша Стерликов, друг, гитарный творец, но совершенно бездарный музыкант неделями пилил свой самодел и с трудом выучил три нудных вымученных соляги. Сам Толик довольно сносно залабал на басу с переставленными родными струнами. А вот с ударником пришлось повозиться. Во-первых, на одном барабане, хэте и двух тарелках не здорово-то разыграешься, особенно, если не умеешь играть. Во-вторых, где взять этого самого стукача? На первое время абонировали вертлявого подростка – весельчака школьной КэВэЭновской команды. Он действительно стучал, а не играл, но делал это очень значительно и с артистизмом.
Начались изнурительные репетиции. Осталось еще назвать группу. Толик предложил в начале слова разместить приставку БИТ. Стали гонять разные слова: битва, биточки, биты, битюги, битваки, битлоны. Всем вроде понравились битлоны, но они подозрительно походили на бидоны. Сошлись на загадочном слове битлонги, образованном из двух английских слов, что в переводе означало длинный удар. На том и порешили.
Возникла еще одна проблема, где взять костюмы к выступлению? Толику снова пришла идея. Он предложил купить четыре новых черных сатиновых халата. Отрезать полы спереди на манер фрака, приталить его, а к краям полученного изделия пришить золотые позументы, как на школьном знамени. В довершение дивной картины предлагалось приторочить к плечам такие же золотые эполеты. Кроме этого предполагалась модернизация обычных галстуков на резинке, путем нанизывания на них подпиленных золотых колпачков от губной помады. Сказано, сделано.
Все хлопоты занимали уйму времени. Музыкальная четверка скатилась на тройки. За ребят взялся родительский комитет. Пришлось поднажать на учебу во вред репертуару. К новому году музыканты освоили только три песни «Yesterday», «Dizzy Miss Lizzy», «Obladi-Oblada». Для смягчения буржуйских настроений пришлось разучить «Червону Руту» и песню из «Добрых молодцов».
К середине декабря подоспела барабанная установка и два тяжеленных микрофона. Когда все включили в усилок, то чуть не сошли с ума от каши, перегруза и свистящего фона. Пришлось ограничиться только одним микрофоном, а басуху врубить в древний хилый моноблок, существовавший в школе еще до царя Панька. Сразу стало лучше, но не намного.
Тем временем, наступил вечер встречи Нового Года. «Битлонги» не учли тот фактор, что помимо концерта, где их не очень широкий репертуар тонул в школьном самодеятельном разнообразии, предстояло отыграть еще танцы, которые при живом ансамбле никто не хотел сопровождать радиолой со скудным советским порожняком. А танцевальных номеров было всего пять штук, три зарубы и два спокойняка. Когда красные от стыда музыканты отыграли уже по четвертому разу «Червону Руту», Рябов предложил забацать длинный квадрат на основе « Диззи мисс Лиззи». Так впервые несмышленые музыканты окунулись в неведомый дотоле мир музыкальной импровизации.
Для Толика остановилось время. С одной стороны, он видел всех в зале, обостренно чувствовал их эманации, с другой, будто находился внутри большого яйца, как персонаж странной картины на киношном кадре. Потом снова модный Атаев выжимал мокрую рубаху, убойно ахал и сравнивал чуваков с приезжими артистами.
Потом был десятый класс, горный институт в большом областном городе, друзья с фирмовыми пластами и страшными познаниями в битловской дискографии. Тогда Толик узнал, что песня с сюрреалистическим названием «Восемь дней недели» в первой версии Леннона называлась «Обьятья в восемь рук». Потом был вокально инструментальный ансамбль, гэдээровский двухколоночный усилитель «Регент», ревербератор на основе магнитофонной приставки «Нота», фустер, квакушка, прорезавшийся микст, как у Яна Гиллана, настоящие джинсы, болгарский басовый полуакустик «Орфеус», почти, как МакКартневский «Хофнер», самопальный усилок с поддельной «Маршаловской» колонкой. Толик завел умеренное волосяное каре и клиновидные бакенбарды. Замелькали агитки, конкурсы самодеятельности, халтуры. В официозе под комсомольским оком «Песняры», нетленка Хренникова, Соловьева-Седова, а когда политбюро спит, тогда просыпаются психоделические настроения с падающими дирижаблями, пылающими шарами, машинерическими головами и стелющимся дымом над водой.
И вот тогда немеют коленки, подламываются ноги, бежит слюна, трясутся руки. Люди в танцевальном зале не ведают, что творят. У них анемичные лица, остановившиеся глаза и дерганые движения. Они под натиском ритма, летающих звуков и наскоро выпитого алкоголя погружаются в полуобморочное состояние. Музыканты, рождающие невиданную энергетику подобны графитовым стержням в мощной электрической дуге. Странно, но они, источая свет, сами подпитываются многочисленными людскими отражениями. В них вливается исполинская сила, продуцированная какими-то тремястами зрителями, а что, в таком случае, делалось на стадионе «Ши», или «Уэмбли», где Битлзы выступили в последний раз на родине? Казалось, что эйфория никогда не кончится, во всяком случае, она подобно пролитому вермуту на отворот тулупа, стойко держалась весь зимний сезон.
За пять лет Толик как-то не сподобился обзавестись семьей. Нет, конечно, скоротечных амуров было много, особенно, когда он завел себе на бас-гитару длинный витой шнур и выходил в народ к пляшущим чувихам. Удивительно, но он так и не пристрастился к выпивке и куреву. Даже перед концертом он отказывался от традиционной куражной сотки. Единственно, что он самозабвенно любил, так это американскую жвачку и кубинские сигары не взатяг.
Институтские года промчались, словно одна поездка пригородного поезда. Казалось, еще только вчера сел в свой вагон на ярко освещенном перроне большого вокзала с рестораном, буфетами, лотками, буженинными бутербродами на батонном хлебе и аукающимися голосами станционных дикторов, как после нехитрого ужина, череды глухих станций и короткого падучего сна, тебя беззастенчиво препровождают на полустанок с названием Диплом. А там, исписав пачку писчей бумаги какими-то закорючками, попив чайка со станционным смотрителем, ты, выйдя в туалет по малой нужде, оказываешься посреди молчаливой степи с редкой цепочкой жидких огоньков на горизонте, к которым надо еще пилить всю ночь по буеракам с воющими собаками и не отпускающими кустами. Вот так-тос-с, милостивые мои государи.
Можно было, конечно зацепиться в областном городе с итээровскими ста двадцатью рублями, пачковыми пельменями, тренькающими трамваями и лабанием в кабаках и клубах, но музыкальная битловская жилка под давлением диско, рэгги, отечественного рока и попсы окончательно захирела. Нет, конечно, были Есы, Эмерсон, Заппа, Махавишну, Уандер, джаз-рок и тд и тп, но они были представителями другой формации. Одним словом, безвольного, несопротивляющегося Толика поглотила малая родина, где отец подсуетился насчет распределения молодого специалиста.
Первая получка, квартира в маневренном фонде с толстыми стенами и крашеными полами цвета жидкого какао без молока. Впервые не знаешь, куда девать деньги. Внутри все окостенело, хотя снаружи жидкое тело трепыхается в ленивых потоках заболоченной житейской речонки. В не распакованном до сих пор багаже в поисках какой-то дряни обнаруживается коробка с пластинками, фотоальбомами, тетрадками. Вот она, коллекция гарных хлопчиков з Ливерпуля. На миг становится грустно и очень загадочно, когда глаза намертво и бездумно прилипают к чему-либо, от чего решительно невозможно отвести взгляд. Можно просто пялиться на синюю ледериновую обложку альбома и оживлять фотографический пантеон во всех его подробностях. Как ни странно, но за все институтские годы заветный альбом ни разу не открывался. Как его еще не выбросили.
Миг, и сгинули в карстовом провале мыслишки, проблемки и мертвая организменная зыбь. Начало снова разматываться пленительное мулине воспоминаний. Стежок, еще стежок, в разжиженные мышцы скользит потерянная энергия, напрягается бегучий такелаж сухожилий, в водянистый взор пипеточно вливается разогретая окалинная синь свежей металлической стружки, завивающейся пружинами из-под резца токарного станка. Анатолий Валерьевич, он же Толик, сейчас сам напоминает скрученную пружину в больших напольных часах с недельным запасом хода.
На следующий день в пятницу Анатолий Валерьевич в своем отделе выдал рацуху по защите рабочих поверхностей горнорудных агрегатов, на едином дыхании, совершенно, не надеясь на успех, пригласил неприступную, похожую на Анук Эме секретаршу главного инженера, упоительную Риммочку в кино, и совершенно не удивился, когда получил согласие. В обеденный перерыв в универмаге без переплаты и блата разжился тридцатирублевым «Мажи нуаром», заказал столик в ресторане с «Токаем», икрой и горячим. К концу послеобеденной планерки директору каким-то образом доложили о толковом рацпредложении, сулящем невиданный экономический эффект. Подающий надежды специалист был вызван на собеседование и обласкан монаршим вниманием. Ему выписали немаленькую премию и предложили место заместителя начальника производственно-технического отдела с четырехсотрублевым окладом без премий, надбавок и тринадцатой зарплаты. У Риммочки как-то значительно екнуло сердце, когда она увидела из другого конца приемной, напоминающей своими размерами кабинет Бенито Муссолини, как из соборных врат директорских апартаментов расслабленно вышел молодой специалист и заговорщически подмигнул ей. Новость в мгновение ока облетела все управление, так, что принарядившаяся девушка с некриминальным опозданием подошла к кинотеатру, вминая острыми шпильками первые осенние листья на свидание с уже состоявшимся молодым человеком.
Он был на месте в светлом плаще и коричневых мокасинах. Аккуратная бородка, совершенно не советская длина волос, черная водолазка.
- Как он умудрялся несколько месяцев не попадаться ей на глаза?
Радушное приветствие, целование прохладных кончиков пальцев, обоюдное согласие, что прокатный фильм не соответствует сегодняшнему настроению, приглашение в ресторан, тем более, что столик для них заказан. Слегка поднятая бровь, радостная прогулка под счастливым темнеющим небом и тополями, безмолвно роняющими свои листья. Толстая дверь, слегка прокуренный вестибюль, улыбающаяся гардеробщица, медоточивый официант, бутылка венгерского вина, тарталетки с икрой, какие-то салаты. Прохладные кончики пальцев, наконец, согрелись.
- Что, это мне? Боже, как мило!
Сплюснутый черный цилиндр футляра с «Мажи Нуар».
- У меня уже остались последние капли «Опиума», очень кстати новый подарок. Все-таки, почему я не обращала на него никакого внимания, он же супер!
Легкая винная сумасшедшинка, минутный отход его к музыкантам. Вдруг среди пошлых кабацких песен про мясоедовскую улицу и конфетки-бараночки зазвучала проникновенно-грустная битловская песня. Она доверчиво прижимается в танце к нему.
- Это ведь «Естэдэй»?
- Ух, ты! Ты что, тоже любишь Битлз?
- Очень, но, к сожалению, мало знаю их творчество.
В один момент все изменилось.
- У нее хорошие ноги, французские киношные лодыжки, чувственные губы, не здешние задумчивые глаза, волосы, в которые хочется уткнуться носом ранним утром и нюхать их чистую теплоту, наверно добрый уживчивый характер, раскрепощенный нрав, а самое главное, она любит Битлз!
Потом он каким-то образом оказался на сцене, взял электрогитару и после непродолжительного шушуканья с музыкантами запел «Michelle». Когда познания ресторанных лабухов закончились, пришлось перейти на сольное пение. Прозвучала трогательная баллада «Rocky Racoon» и филигранная «Blackbird». Все были в неописуемом восторге. Официант принес бутылку коньяка от музыкантов и шампанское от полного дядьки, сидящего за столиком у окна. Толик заказал коробочку тоненьких сигарилл с роговыми мундштучками, пускал аккуратные колечки и смаковал кофе из крохотульной чашечки.
У Риммочки от увиденного, услышанного, выпитого и съеденного слегка кружилась голова. Ее глаза лучились, а на скулах играл нежный румянец. Она постоянно возвращалась к мысли, что все это в одночасье может развеяться дивной фатой морганой. Немного успокоилась только, когда ее рука залезла греться в теплый карман его пиджака на улице, где начал легко накрапывать дождь.
Не было лицемерных разговоров насчет вечернего чая на ее кухне. Просто они поднялись на третий этаж, она со второго раза открыла английский замок и уже в прихожей, шумя плащами, они начали целоваться.
Стоя под игольчатыми душевыми струями, она думала, что не сможет выйти из ванной комнаты, но, посмотрев на себя в зеркало, увидела в глубине шалых коричневых глаз такую решимость, что махнув рукой на условности и полузабытый девичий стыд, запахнув шелковый халатик, выпорхнула в большую жизнь, полную искуса и радостей. В конце концов, она свободная разведенная женщина!
Он был в гостиной и перебирал пластинки на полке.
- Какая хорошая коллекция для молодой леди!
Увидев никак не желающий запахиваться халатик с азалиями, будто, нарисованными акварелью по мокрой бумаге, он подошел к ней поднял ее на руки и вопросительно посмотрел прямо в ее глаза. В ответ она скосила взгляд вправо. Он развернулся и подошел к двери. Она часто заморгала ресницами. Он вышел из комнаты и диагонально пересек коридор. Перед дверью другой комнаты он снова посмотрел ей в глаза. В ответ она мягко прикрыла веки.
В просторной спальне загадочно светилось не зашторенное окно с пробивающимся светом подъездного фонаря, приглушенного листвой большой липы. Она закинула ему вторую руку на шею, это был знак.
Они переговаривались только глазами, и в них была вся гамма чувств, переполняющих их.
Потом они на кухне выпили по маленькому глотку коньяка под дольку яблока, целовались накусанными губами и говорили какие-то глупости. Снова спальня, задернутые шторы, один рожок торшера, ее лицо, перекошенное стоном забытого вожделения, счастливая слезка, стеснительная просьба остаться, нос, зарывшийся в заросли темных галльских волос.
Утро. Они на кухне пьют кофе и едят бутерброды с тонко нарезанным сыром. Откуда-то взялся дымчатый котяра с заносчивым характером. Сначала он дулся под столом на мужчину, потом, смирившись, пришел знакомиться.
Громко хлопает подъездная дверь. На улице тепло и пронзительно грустно.
- Может это из-за цветущих настурций? Ах, как не хочется расставаться! Почему он все утро был таким серьезным? Почему потащил меня на какую-то субботнюю прогулку?
- Вот и универмаг, по-моему, этот отдел на втором этаже.
- Непонятно все, подкашиваются ноги.
- Будьте любезны, покажите вот это.
- Тебе не кажется, что этот прозрачный камешек так подходит к твоим светло-кофейным глазам, особенно тогда, когда ты поправляешь челку, или прикрываешь удивленный рот? А удивляться, и может быть негодовать есть от чего.
- Не понимаю?
- Я прошу тебя отдать на пожизненное хранение и холю руку и сердце.
- Почему только одну?
- Чтобы оставить тебе достаточную степень свободы.
- Для чего?
- М-м-м, на такой вопрос нет ответа.
Через три дня их поженили. Толик и тут легко договорился. Ее двухкомнатку и его однокомнатку поменяли на шикарную четырехкомнатную квартиру в центре, из окон которой можно было смотреть на ноябрьскую демонстрацию.
Риммочка только в шесть месяцев сняла шпильки и переехала в узкие лодочки на очень умеренном каблучке. Беременность немного качнула в ее франко киношную внешность тургеневской оленьей красоты. В начале лета, когда она подарила миру младенца с хорошими стандартными параметрами, на ее тумбочке два дня стояла широкогорлая ваза полная полупрозрачных лесных ландышей. Это был лучший подарок. Она не понаслышке знала, сколько гектаров чащобного сосняка надо было прошерстить, сколько споить крови жадному, наглому комарью, чтобы в ранне-весеннем лесу собрать такое количество цветов. Мальчика назвали Димочкой.
Супруги приклеились друг к другу, но сделали это как-то не назойливо и щадящее. Из Воронежа приехала мама Риммы. Она была точно такая же, как дочка, только чуть взрослее. Она очень подружилась с родителями Толика.
Ровно через год, третьего сентября в двадцать часов сорок семь минут счастливый муж, и отец уединился в своем кабинете. Он достал с антресолей пластиковый чемодан с алюминиевым обрамлением, приоткрыл крышку и взял в руки синий ледериновый фотоальбом. Через десять минут, так и не поинтересовавшись его содержимым, он вернул все на место.
На следующий день Анатолий Валерьевич удивил всю научную общественность своим новым открытием в области модернизации процессов тонкодисперсного обогащения рудной шлихты в мантии токов высокой частоты. Эта заявочка уже тянула на госпремию. Директора с молодым специалистом вызвали в московский главк. Директору дали орденок, а специалист в родной город вернулся, чтобы получить трудовую книжку, солидную премию, забрать Риммочку, с лица которой уже не сходило счастливое выражение и толстомясого Димона.
В Москве каким-то образом они получили квартиру прямо на Калининском проспекте. Толик стал носить шейные платки. Ежемесячно он дарил ошарашенному миру открытия в самых разных областях знаний, исключая только военную промышленность. Римма Эдуардовна, открыв третьего сентября пластмассовый чемодан, умудрилась за два года восстановиться и окончить юридический институт по специальности международное право, что не помешало ей стать впоследствии модным юристом. Еще через три года академика Анатолия Валерьевича Рябова с супругой и сыном дошкольного возраста в начале осени как-то уж очень безболезненно отпустили преподавать в Принстонский университет. Их багаж по свидетельствам очевидцев насчитывал всего три чемодана, причем один был из коричневого пластика с алюминиевой отделкой. После этого никто ничего не слышал о звездной семье в родном городке, поскольку папа и мама Рябовы, уйдя на пенсию, переехали в московскую квартиру сына.
Третьего сентября одна тысяча девятьсот восемьдесят пятого года Саша Стерликов, лучший друг Толяна Рябова после работы в шахтном забое в довольно хорошем настроении открывал дверь родительской квартиры, где проживал с момента своего рождения. Он даже напевал «I'm So Tired» из «Белого альбома», предвкушая двухсоточку домашней настойки из водки и лимона. Второй раз постоял под горячим душем, выстриг волосы из носа и вылез вполне счастливым. Почему-то сегодня ему остро захотелось прослушать с начала до конца «Сержанта Пеппера». Он налил первый полтинник и, не поморщившись, проглотил его.
- Та-ак, где моя фирма?
С этими словами он вытащил с полки голубой конверт с многофигурной композицией, состоящей из людей, картонных и восковых фигур, кукол, статуй и многочисленных прибамбасов, надел очки и стал в тысячный раз всматриваться в знакомых персонажей.
- Что это такое? Что-о это такое, я говорю вам, что же это такое?!
Самая правая фигурка в золотом платье в первом ряду вдруг сменила лицо актрисы Дианы Дорс на другое, но почему-то на очень знакомое.
- Чье это лицо? Я знаю эту женщину! Бож-же, это же Римка Санникова, которая в течение трех дней со дня знакомства вышла замуж за Тольку Рябова!
Следующее открытие слизало Сашку со стула, он вместо физии Льюиса Кэррола срисовал снова знакомое лицо.
- Ай-яй-яй! Что же это таки делается, кто тиснул вместо портрета автора «Алисы» личность самого Тольки Рябова???!!!
Потом он нашарил в ящике письменного стола складную лупу и исследовал каждый квадратный сантиметр альбомного конверта.
-Так и есть, вот они супчики-голубчики.
Даже показалось, что кукла в майке с надписью «Welcome the Rolling Stones» имеет лицо Димона, с которым он часто гулял в парке.
Вся семейка Рябовых вольготно расположилась в козырном правом нижнем углу в компании Марлен Дитрих и САМИХ БИТЛЗ! Елы палы, этот альбом и, соответственно, пластиночный конверт признан самым значительным во все времена! А там ненароком укоровились его друзья!
- Не может быть! Неужели в настойку коварный Брайн Эпштейн подмешал понюшку диэтиламида лизергиновой кислоты? Да нет, весельчак и легкий торчилло кочурнулся аж в шестьдесят седьмом году.
Так ничего и не понявший Саша допил остаток лимонной водки, но больше никаких экстраординарных ощущений не почувствовал. Он так и заснул на продавленном диване с наушниками на голове.
На следующее утро наваждение исчезло. На конверте воцарился порядок.
В первой половине дня Александр Павлович Стерликов, совсем еще не старый гражданин, почти не пьющий, работник горно-разрабатывающей промышленности, отмеченный за ударный труд почетными грамотами, практически без препон получил в профкоме недельную путевку в лечебный комбинатовский профилакторий. Он выпросил абсолютно все оздоровительные процедуры, и пропадал на них полный световой день с перерывом на еду и сон.
На пятые сутки после озокерита, вибромассажа, терренкура, соляной пещеры и жемчужной ванны, комплексующий из-за своего избыточного веса, поэтому, так и не женившийся Александр Павлович в одиночестве плескался в подогретой воде двадцатиметрового бассейна. У него было превосходное настроение.
Сначала он затянул «I’m Looking Through You» из «Rubber Soul», потом вспомнил более веселую и ритмичную «Drive My Car» из того же альбома.
- Произношение, конечно, не ахти какое, но зато есть длительная практика, какие-никакие навыки пения и естественная реверберация, похожая на Ленноновский эффект ванной комнаты.
Особенно удавался ему припев:
«Baby, you can drive my car
Yes. I’m gonna be a star
Baby, you can drive my car
And maybe I love you».
Инструментальные прохилы он заполнял голосом, похожим на гитарный звук и в такт отчаянно бил собранной в лодочку ладонью по поверхности воды. Внезапно что-то изменилось в атмосфере. Он обернулся и моментально сконфузился. На краю бассейна стояла, как ему показалось та самая Диана Дорс с «Сержантовского» конверта, только без золотого платья, а в супермодном раздельном эластичном темно-синем купальнике.
Саша не знал, куда деться от смущения. Внезапно Диана Дорс заговорила немного низким прохладным голосом.
- Каюсь, я довольно долго стояла в коридорчике, не осмеливаясь войти и помешать вашему пению. Очень и очень здорово. В городе, где все поют только после обильных возлияний и сугубо про рябину кудрявую и двойной мороз, услышать хорошо интонированное исполнение довольно редких битловских песен, это касается особенно первой вещи, большой подарок для тоскующего по хорошей музыке уха. Я только, единственно, хотела заметить, что в песне «I'm Looking Through You» в третьем запеве, вместо «You don't sound different», надо петь «The only difference».
Стерликов, услышав это, так широко открыл рот, что чуть не захлебнулся. Пришел в себя он только в шезлонге, завернутый в толстую махровую простыню. В нескольких шагах от него плескалась дивная наяда и вполголоса пела:
«Is there anybody going to listen to my story
All about the girl who came to stay
She’s a kind of girl you want so much it makes you sorry,
Still you don’t regret a single day
Ah, girl, girl».
- Ах-х, как это было кайфно и экстазно! Вот бы нам такую солистку в девятом классе, уж точно не знаю, что бы случилось со всеми нами.
Когда Александр Павлович через несколько минут узнал, что новую знакомую зовут Дианой Алексеевной Дверниковой, то опрокинул на себя чашку с горячим чаем.
- Надо же, ее имя и фамилия совпадала с фигуранткой в золотом платье с «Сержантовского» конверта!
Диана Алексеевна оказалась терапевтом, приехавшем по приглашению только вчера в это бальнеологическое учреждение, поэтому сразу отреагировала по факту потенциального ожога с врачебной адекватностью, наложив какую-то нежную мазь на живот и левое бедро потерпевшего.
Александр Павлович готов был пролить на себя полный самовар кипятка, лишь бы чувствовать прикосновения быстрых сильных пальцев и ощущать запах чистого тела с полусмытым ароматом заморского парфюма.
Весь вечер они проболтали у нее в кабинете. Саша сбегал, чувствуя необычную ходульность в ногах в свой номер, и принес из чемодана коробку ассорти и полбутылки армянского коньяка. После двух мензурок Диана разоткровенничалась. Она закончила мед, хотя всю жизнь хотела связать с музыкой, пела в институтском ансамбле, играла на органе. Самостоятельно выучила почти четверть из двухсот восьми битловских песен. Влюбилась в барабанщика из универовской рок-группы, забеременела и родила от него прелестную девочку, но балабол жених ударился в пьянство и наркотики и вскоре умер от передоза. После этого у нее только один свет в окошке: ее маленькая Алиночка. И сюда уехала только за тем, чтобы забыть весь этот позор. Сейчас дочка у родителей. Ей обещали квартиру через месяц, пока живет здесь. Вот, собственно, и все.
Стерликову захотелось вдруг вручить всего себя без остатка этой сказочной фее со спокойным певучим голосом. Но, поскольку, его запущенное тело явно не годилось в качестве подарка, то можно с помощью вот этих медицинских ножниц извлечь из него наиболее ценную часть – счастливое, бешено сокращающееся сердце и немного робея, передать его ей.
От представленной картины его бросило в пот, ему даже подумалось, что по нему плачет психушка.
Диана Алексеевна поняла это по-своему. Она нахмурилась и встревожено спросила – что, болит?
Александр Павлович стал хорошим отцом. За это Диана Алексеевна подарила ему еще одну дочку, которую хотели сначала назвать Элеонорой по имени Eleanor Rigby, но вовремя раздумали, ибо у одинокой героини битловской песни была слишком печальная судьба. Стали вспоминать всех девушек, которых воспели ливерпульцы. Мисс Лиззи, дорогая Пруденс, Марта, Люси в небе с алмазами, Джулия, сексуальная Сэйди, полимерная Пэм. Елизавет в здешнем регионе было много, Пруденс, Сэйди, Пэм не катили вследствие сильной заморскости, Джулия, несмотря на перечисленные Ленноном романтические достоинства напоминала имя овчарки, Марта, вообще была собакой МакКартни. Оставалась Люси – дева с калейдоскопичными глазами, но она могла быть также Люськой, Людкой.
После споров все-таки сошлись на Джулии, которую на русский манер можно было величать Юлией. Просто и вкусно.
Сегодня утром Александр Павлович Стерликов, сбросивший двадцать килограммов, побритый, в новой рубашке и наглаженных брюках сидит в светлой кухне и отчаянно волнуется, поскольку незаметно прошел год и наступил третий день сентября. Он почему-то думает, что в этот волшебный день с ними четырьмя случится еще что-нибудь неведомое и радостное
. Что ж, пожелаем им самого непредсказуемого в скором «Magical Mystery Tour».
Что буде-е-т…никто не знает.