Цугцванг

Пётр Андреевич пришёл в себя и, пошевелив   пересохшими губами, прошелестел:

- Адель, ты плачешь? Почему? С тобой что-то случилось? Пожалуйста, не молчи...

Выразительно всхлипнув ещё раз, Аделаида Львовна  посмотрела на мужа:   заострившийся нос,  давно не бритые щёки, синева под глазами, страшная худоба, -  и  что-то, похожее на жалость, шевельнулось в  душе.

- Неужели не помнишь, Петь?

- Помню, как с пакетом картошки вошёл в подъезд, поднялся на второй этаж… Жарко… Ноги свинцовые … Голова закружилась…  Не находя опоры, хватал руками воздух, а потом упал… Последняя мысль: «Картошка рассыпалась, собирать придётся…»

- … по ступенькам скатился вниз, ударился головой о стену, сломал руку,  ногу,  потерял сознание и … - продолжила жена.

Закончить мысль не позволил появившийся в палате  «стерильный» доктор: блистающие белизной халат и брюки, белые волосы, белые усы.

- О, Паганини пришёл в себя!  С возвращением, дорогой … - бодрым голосом начал он. - Правда, теперь Вы, к сожалению, отыграли… - он выразительно посмотрел на загипсованную руку, - но благодарите Бога, что не сыграли… - доктор выдержал паузу, -  в ящик… - и рассмеялся собственной шутке смехом здорового человека.

 Пётр Андреевич доктора не слышал. Мучительно пытаясь сосредоточиться, он  смотрел на муху, которая билась об оконное стекло, желая вырваться на свободу. Напрасно.
 
- Цугцванг… - прошептал Пётр Андреевич, увидев в дверях палаты санитарку с мухобойкой в руке, и закрыл глаза.

Муха, в последний раз ударившись о стекло, упала на подоконник.

- Вы что-то сказали? - переспросил доктор.

- Да это я о своём… - больной с усилием выдавил  несколько слов.

- Вот-вот, и  я тоже о Вашем… Теперь нужно время для того,   чтобы… - он снова помолчал, - как бы выздороветь, - доктор ненавидел себя за это нестерильное для культурного человека слово - «как бы», но в данном случае, не надеясь на выздоровление пациента,   обойтись без него не сумел. - Вам нужен хороший уход, внимание близких.  Решайте, где  будет лучше: в больнице или дома?

- Конечно, дома, - поторопилась ответить за мужа Аделаида Львовна.

- Я думаю, Вы правы, уважаемая.  Увидимся позже! Выздоравливайте,  Паганини…

Через неделю немного повеселевший Пётр Андреевич, отвергнув предложение жены занять одну из спален,  лежал на стареньком  диване в гостиной трёхкомнатной «хрущёвки».  Теперь он был в окружении пышнотелых  обнажённых дам Эпохи Возрождения, взирающих на него с картин выдающихся художников,  конечно, не подлинников, а копий, вполне прилично выполненных знакомым художником. Картин было так много, а комната настолько мала, что присутствие  дам казалось реальностью. Красный свет из-под шёлкового абажура поддерживал  эффект их присутствия и создавал интимную обстановку.  Казалось, только позови - и рядом окажется Даная или Венера, а ещё лучше -  Симонетта,  самая красивая женщина эпохи.

Однако, теперь, когда у Петра Андреевича появилось свободное время, женщины его интересовали меньше всего: хотелось  побродить по лабиринтам своей души, радуясь, что она так и осталась потёмками для других.  Много чего в ней скрыто - насмотрелся…  А сколько тупиков! Иногда в такие  ситуации попадал - куда ни кинь - всюду клин.

Улучшение здоровья было временным. «Стерильный» доктор, прибывший по вызову, покачал головой,  ничего утешительного не сказал и мгновенно исчез, оставив Петра Андреевича наедине с болезнями в компании ненавистной жены, общение с которой, нужно признать, превратилось в осознанную необходимость.

- Аделька, - слабым голосом попросил он. - Будь добра, подай скрипку.

Жена  отзывалась на любое имя, любую кличку. Пётр Андреевич менял их в зависимости от состояния и настроения. От котиков, зайчиков и мышек его наизнанку выворачивало. Неделями она бывала «шлюхой», «дурой», «деревней». Ему нравилось жить таким, каким родился, не приспосабливаясь. А жил он давно и, как ему стало казаться в последнее время, неправильно.

Адель вынула скрипку из футляра, молча,  положила на кровать и вышла. Пётр Андреевич проводил жену равнодушным взглядом, потом перевёл его на инструмент…

- Я служу Мельпомене! - желая произвести впечатление, любил он говорить друзьям за рюмкой водки,  к которой прикладывался  чаще и чаще.

 На самом деле Мельпомена служила ему, помогая зарабатывать хлеб насущный не в подземном переходе, рассчитывая на жалость людей, проходящих  мимо, а в государственном учреждении - филармонии. Он сопровождал, иногда солировал, хотя и был далеко не первой скрипкой. Когда Пётр Андреевич,  в запылённом костюме, худой  высокий и слегка сутуловатый, тряхнув длинными седыми волосами, раздвинув ноги чуть больше обычного, взмахивал смычком, сжимая его удивительной силы и красоты пальцами, ему казалось, что скрипка трепещет, как женщина, впервые ощутившая прикосновение мужских рук. Ах, если бы он любил музыку так, как любил женщин! Забавы ради Пётр  Андреевич за полчаса мог сделать из любой, самой невзрачной, королеву, а через пару дней - служанку.

Тоненькая, хорошенькая, юная Аделька в храм искусства была заброшена случайной волной. Мечтала стать певицей, а пока  кроила бутерброды в буфете филармонии. Сначала она тонула в лучезарных улыбках и комплиментах посетителей, потом, оказавшись на дне, сумела всплыть и тут же нырнула под крылышко Петра Андреевича, которым тот любезно её прикрыл, защитив от посягательств извне. Диван в комнате с Музами Петра Андреевича в это время был свободен, поэтому отношения развивались по ускоренной программе: пыль со знаменитых картин Адель смахивала в первый день знакомства.

Охваченный страстью, Пётр Андреевич не ходил на работу, то есть совсем забыл о том, что служит Мельпомене. Он   убрал с глаз долой скрипку, предательски изменил своим вкусам, и, возбуждённо поглядывая на пышные тела красавиц, ласкал худое  Аделькино тело, периодически восстанавливая истраченную энергию бутербродами, наспех приготовленными супругой.

- Супруга? - удивился  Пётр Андреевич, когда на третий день совместного проживания на диване Адель объявила их мужем и женой.

- Да, теперь мы с тобой - муж и жена, - она прикрыла поцелуем его губы, не успевшие раскрыться, чтобы возразить. - Котик, ты знаешь, сколько мне лет?

- Не продолжай, не продолжай… Согласен… - выдавил он, окончательно лишённый воли. - Цугцванг… - Пётр Андреевич мысленно подвёл итог случившемуся. - Придётся с этим как-то жить.

И на семейном бутерброде появился ещё один слой. Маргариту,  пианистку из филармонии, королевой сделать не удалось. Сорокалетняя, бесцветная старая дева имела свои принципы.

- Умри, но не давай поцелуя без любви! - повторяла она с детства знакомую истину и свято ей следовала.

Целовать её никто не хотел, а вот Пётр Андреевич пытался - не получилось, потому что Марго не успела его полюбить. Для этого нужно было время, поэтому  с  момента знакомства она сопровождала его по жизни, часто украшая игрой на фортепиано семейные торжества. Она была десертом за праздничным столом.

- Ну, что, Марго, сыграем? - обращался он к ней.

И она играла, передавая клавишам энергию несломленного духа, не вызывая у жующих бутерброды гостей ни восхищения, ни раздражения. Лишь только Аделаида, отвернувшись от объекта всеобщего внимания, сумрачно смотрела  в одну точку.

- Мерзавка… Дура невостребованная,  - шипела она.

Не допускавшая в одежде более трёх цветов: жёлтого, красного и зелёного -  Марго, как неисправный  светофор,  в одной и той же кофте жёлтого цвета, долгое время была для Адели предупреждающим знаком.
 
Когда подросла  дочь Женька, рождения которой Пётр Андреевич почти  не заметил, она в праздничном меню стала дополнительным десертным блюдом. Миленькая, забавная, прелесть, чудо… Пальчиком по клавишам: « Дождик, дождик кап, кап, кап …» Женька составила серьёзную конкуренцию Марго. Глядя на недовольное лицо подруги, Пётр Андреевич сделал намёк:

- «Маргарита, окно не закрыто…» - пропел он.

Она не перенесла унижения и навсегда покинула дом Ильиных.

- Не мог же я жениться на всех сразу, извиняйте…» - оправдал себя Пётр Андреевич, вздохнул и постарался дотянуться рукой до скрипки.
 
Дотронулся… Прежнего трепета, как ни бывало! А ведь когда-то мечтал стать первой скрипкой страны и вместе с известным музыкантом сыграть на музыкальных инструментах Паганини, собрав в одном оркестре альт, скрипку, мандолину и гитару! Он осваивал сложнейшие техники, трудные пассажи… Его скрипка, далеко не Страдивари, творила чудеса.

Но, чем старше Пётр Андреевич становился, тем призрачнее была мечта. То, что он задумал, без поддержки извне сделать было невозможно. Любой жизненный ход приводил к ухудшению его позиции. Он нехотя выходил на сцену, лениво кланялся аплодирующей публике, совсем перестал улыбаться.

- Пётр, если Ваш удел -  страдание и нет желания что-нибудь делать, то живите, как хочется. Только вот непонятно: зачем? - сказал ему как-то немец-дирижёр, приглашённый для руководства филармоническим оркестром.

От него-то впервые Пётр Андреевич и услышал слово «цугцванг».

 Правда, зачем?

Жизнью дочери он не интересовался никогда. Когда она, словно наевшись волшебного печенья, округлилась, расцвела, Пётр Андреевич стал называть её Жень - Шень и сделал всё, чтобы она ненавидела музыку, которую преподавала в училище. Она оставила работу и, как ослик, который крутил мельничное колесо, ходила по кругу: замужество, роды, замужество, роды…

Жень-Шень, где ты теперь?

- Аделаида Львовна, - позвал он, - у нас фотография Женьки есть?

Адель, молча, протянула  фотографию дочери. На голове - холм кудрявых волос. В душу заглянули огромные грустные глаза… Защемило сердце. Как он мог её не видеть столько лет!

- Где она сейчас? - стыдливо спросил он.
 
 И не дождавшись ответа, смиренно попросил:

- Позови её. Скажи, твой папа  умирает…

Целый день жизнь Петра Андреевича имела смысл. И смысл этот заключался в ожидании. Всю жизнь настроенный, как и его скрипка, на один и тот же  тон, он и не подозревал, что некоторые изменения в настройке могут быть настолько приятными.
 
Жен-Шень появилась к вечеру.  Войдя в гостиную, она, как в детстве, хотела закрыть глаза, чтобы не видеть женские тела, которые заполняли собой всё свободное пространство. Ей всегда казалось, что эти женщины живут в их малогабаритной квартире, где  и так мало места.    Ночью они снились ей в кошмарных  снах.

Отец  тоже с удовольствием закрыл бы глаза. Его «чудо» предстало перед ним в  чёрном облегающем коротком  платье с огромным декольте, оголённой  спиной, в  туфлях  на высоких каблуках, чёрных  чулках, которые держались на выступающих из-под платья подвязках.  Чёрные рамки глаз, кольца, поблёскивающие в ушах, носу. На пальцах три кольца с фальшивыми бриллиантами ставили в известность о  трёх  браках. От роскошных кудрявых волос - одно воспоминание. Вся голова в «проталинках», которые оставила беспощадная бритва. Руки покрывали бесчисленные татуировки.

- Это же вечерний наряд,  папа, - пояснила Жень-Шень, почувствовав недоумённый взгляд отца. - Посмотри,  уже вечер…

И родные застыли в холодных объятиях…

На столике перед диваном появилась бутылка мартини, фирменное блюдо Ильиных - бутерброды. У Петра Андреевича кружилась голова, в глазах мелькали молнии - от вина он отказался. Аделаида Львовна, молча,  отодвинула фужер. После нескольких тостов у Женьки, наконец,  исчезли остатки воспитания,  и показалась её биологическая основа.

- Что рассказывать-то? Сами всё знаете, - начала Жень-Шень. С Алёшкой меня развели вы. Вас раздражала его интеллигентность. Остался ребёнок.  С Октаем, азербайджанцем,  - тоже вы развели… Помнишь, как ты, отец, ходил по комнате и, посвистывая, звал его, как собаку: «Октай, фью-фью! Октай, на-на-на!» Осталась Леночка.

- Но мы же купили тебе квартиру! - вставил отец.

- Купили-купили… Она-то и помогла мне выжить, спасибо.

Собеседники ей не требовались. Начался диалог самой с собой.

- С кем живу? С  милиционэром… Где? В деревне. Познакомилась, конечно, не в театре. Он сначала думал, что я в маскарадном костюме… Любит: недавно выбил моё имя на запястье… Люди? Я давно перестала на них внимание обращать… Хотя одному деревенскому мужику понравилась моя цепь, которую я по будням на шее ношу. Приятно.  Спрашивал, где купила. Он такую цепь  давно для своей собаки ищет. Внучка? Внучка - молодец! Вся в меня. Требует носки разного цвета: на одной ноге - красный, на другой - синий.  Здорово придумала… Внук? Так его у меня Алёшка отобрал. Маман воспитывает. Да что мы всё обо мне да обо мне? Ты, мам, всё молчишь? Так и не поняла, что жизнь без любви -  преступление. А ты, пап, болеешь? Деньжат не подкинете? Нет? Ну ладно, я исчезаю. «Маргарита, окно не закрыто…» - пропела она. - Нет-нет, не волнуйтесь… Я - в дверь!

- Цугцванг…- прошелестел Пётр Андреевич.

Жень-Шень  хлопнула дверью, но тут же вернулась:

- Так, предки,  я не поняла, зачем звали-то?

Но этот  вопрос   Пётр Андреевич уже  не слышал.