Разрыв с Татьяной Яковлевой

   


                Р а з р ы в  с Т а т ь я но й  Я к о в л е в о й
                (Кинорассказ №6)

     Мы в московской квартире Бриков-Маяковского. В комнате трое: Маяковский, Лиля Юрьевна и Осип Максимович.      
     Маяковский только что вернулся из Парижа. На стуле стоит открытый дорожный чемодан с вещами, которые он привез для Лили Юрьевны. Но Лиле Юрьевне сейчас не до вещей. Она узнала, что в Париже Маяковский написал и читал публично стихи, посвященные ее сопернице. Это ее взбесило. Одно дело любовница, а другое  – Муза, владычица сердца!
     Лиля Юрьевна сразу берет быка за рога:
     – Что ты написал? – Она держит в руке листки со стихами, кем-то услужливо ей переданные, и читает:

                – Представьте: входит красавица в зал,
                в меха и бусы оправленная.
                Я эту красавицу взял и сказал:
                – правильно сказал или неправильно?..
   
Кого ты называешь красавицей? Эту модисточку, которую ты нарядил в меха? Не смеши. Какие меха могут быть у модистки… А что это у вас с ней пароль такой: правильно сказал или неправильно? Ты его все время повторяешь… А что ты пишешь в другом стихотворении!

                – Иди сюда, иди на перекресток
                моих больших и неуклюжих рук.
                Не хочешь? Оставайся и зимуй,
                и это оскорбление на общий счет нанижем.
                Я все равно тебя когда-нибудь возьму –
                одну или вдвоем с Парижем.

Кого ты хочешь взять? Ты что, хочешь на ней жениться?
     – Да, я хотел бы жениться на Татьяне.
     – Ты даже не скрываешь своих чувств! Постыдился бы. Я все же женщина. Ты объясняешься с ней прилюдно, в стихах. Ты называешь ее именем стихотворение, ты читаешь его с эстрады. Даже не предупредив меня. Ты подумал, каково мне видеть все это… Первый раз в жизни ты предал меня. И с кем? С модисткой! – Лиля Юрьевна не в силах сдержать слезы. – Ты растоптал нашу любовь! все самое святое, что только может быть между людьми! Этого я тебе простить не могу. Уходи! Слышишь? Уходи, иначе я за себя не ручаюсь! – Лиля Юрьевна хватает вазу и разбивает ее об пол вдребезги.
     Маяковский стоит как окаменелый. Осип Максимович переводит глаза с Лили Юрьевны на Маяковского и обратно.
      – От меня друзей отрывают с мясом. – Тихо и как-то отстранённо, будто не о себе, говорит Маяковский. – А вы… Мы переплетены тысячью нитями. Слиты в одно целое… Лиля! – Лиля Юрьевна отворачивается. – Ося! – Осип Максимович отворачивается. – А я-то думал, вы порадуетесь моему счастью.
      Медленно, словно ожидая, что его позовут, Маяковский идет к выходу. Но его никто не позвал, и он уходит.
      – Что будем делать? – спрашивает Лиля Юрьевна у Осипа Максимовича, когда они остаются одни.
      – Не знаю… Может быть, с Полонской его познакомить?
      – Опять клин клином?
      – На этот раз должно получиться. Полонская замужем.
      – Ну что ж. Я ее мало знаю… Как режиссера на съемочной площадке она меня слушает. Она, кажется, из МХАТа?
      – И муж ее тоже. Актер малой сцены Михаил Яншин.
      – Не припомню.
      – Ну как же! Успешно сыграл  Лариосика в Булгаковском «Беге».
      – Слышала что-то… Так вот, о Полонской. Не слишком ли она мягка? Сможет ли отвлечь Володю от модистки? Учти, у нас мало времени.   
      – Сможет. Она умна, образована. Но главное – нежна.  Это у нее, наверное, от отца, знаменитого в свое время актера Витольда Полонского. Володя любит таких.
      – Ну, хорошо, давай попробуем. Но надо еще  что-нибудь придумать.
      – Может, нам в Лондон уехать? Погостить у твоей мамы, пока все не уляжется?
      – Рискованно его оставлять одного в такой ситуации, – задумчиво говорит Лиля Юрьевна. – Но, кажется, я знаю, что надо делать. У этой модисточки есть некто, готовый на ней жениться. Если мы представим Володе это как дело между ними уже решенное, у него отпадет всякое желание ехать в Париж.
      – Я всегда говорил, что умней Лили Юрьевны нет никого на свете.
      – Только умней?
      – Ну конечно, не только. И умней, и красивей.
      Душу Лили Юрьевны облили бальзамом. Так был приятен ей его комплимент.
    
      Маяковский из комнатки в Лубянском проезде говорит с Татьяной по телефону. Сидя, как обычно, у стола, спиной к окну.
      – Таник, милый! Мне без тебя совсем не нравится. Собери мысли (а потом и вещи) и готовься к тому, что я тебя возьму на руки и привезу в Москву… Что ты пишешь про Новый год? Сумасшедшая! Какой праздник у меня может быть без тебя! Ты все время со мной. Ношу твое имя как знамя. Когда я совсем устаю, я говорю себе «Татюша» и опять взверяюсь в работу. Ничего, ты и другое Солнце, вы меня потом выласкаете. – Правильно сказал или неправильно?
     Голос Татьяны.
     – Вы сказали: «взверяюсь»? Откуда вы взяли это слово?
     – Я его из слова «зверь» сделал... А что? Мне нравится… Спасибо тебе, детик, за то, что учишь меня русскому языку. Обнимаю тебя, родная, целую тебя – и люблю, люблю. Твой ecolier… Я часто думаю о тебе по ночам. И тогда я хожу по комнате и мысленно обращаюсь к тебе:

                – Уже второй. Должно быть, ты легла.
                А может быть, и у тебя такое.
                Я не спешу, и молниями телеграмм
                мне незачем тебя будить и беспокоить.
   
      В  комнате появляется Эльбрехт. Маяковский поспешно заканчивает разговор.   
      – Ну, все, родная. До встречи в Париже, – говорит он и кладет трубку.
      – Серьезный у меня к вам разговор, Владимир Владимирович. –Эльбрехт непринужденно откидывается на диване. – Но вижу, я не кстати. А то скажите, я могу зайти в другой раз.
      – Чего уж там. Говорите.
      – Речь пойдет о Татьяне Яковлевой.
      При этих словах Маяковский порывисто встает.
      – Эту тему прошу руками не трогать. Личная жизнь потому и личная, что она касается только двоих, – обрывает он Эльбрехта.
      – Не скажите, Владимир Владимирович. Вы человек публичный, достояние Республики, так сказать. Ваша жизнь у всех на виду.
     – У вас есть женщина, которой не противно брать в руки ваши грязные носки?
     – Конечно, моя жена.
     – А у меня нет такой женщины. Нет, понимаете!
     Маяковский быстро заходил по комнате. А Эльбрехт, подождав пока он успокоится, продолжил:
     – Знаете, что может случиться, если вы ее привезете? Я не хочу вас пугать, Владимир Владимирович. Вы большой поэт, гордость страны и все такое. Но вашу невесту попросту арестуют. А знаете, почему арестуют? Потому что перед законом у нас все равны. Знаменитый поэт и простой рабочий – все для него одинаковы.
     – Я привезу ее. Чего бы это мне не стоило. Хотя бы даже и на Алтай! А что? Вполне подходящее место для влюбленных. Татьяна будет работать инженерицей, а я… Я буду пасти коз.
     – Веселый вы человек, Владимир Владимирович. Вы и надо мной нередко подшучивали. Это ведь вы дали мне прозвище «Сноб». Я не обижаюсь: Сноб так Сноб. Но сейчас вы ничего не поняли. – Эльбрехт весь изогнулся к груди Маяковского и перешел на шепот. – Сейчас вам может помочь только один человек. Товарищ Сталин! 
      Сказав это, Эльбрехт уходит. А Маяковский, как загнанный зверь, снова заходил по комнате, мучительно размышляя о положении, в котором он оказался.
      Голос Маяковского за кадром.
      – «Звоните Сталину!» Легко сказать! А что я ему скажу? Помогите жениться. Чепуха…  А привозить ее нельзя. Арестуют. Может быть, и меня заодно. Меня – первого поэта России?.. Всегда и во всем стремился быть первым. В литературе, в любви. Даже в бильярде и в картах хотел быть первым. А для чего?  Чего я добился? Даже жениться я не имею права… А может быть, вслед за Демьяном Бедным, в Кремль пролезть петушком? Написать поэму о Сталине – и вперед в их кремлевское счастье… Нет, не напишу. Не выношу над собой насилия. По собственной воле я что угодно сделаю. А под контролем –  ни за какие деньги!.. Подхалимы вслед за вождем на все лады повторяют лозунг: «Жить стало лучше, жить стало веселей». А как я откликнулся на этот лозунг?

                – В СССР от веселости
                стонут целые губернии и волости.

Разве от веселия можно стонать? Конечно, здесь речь идет не о веселии, а о голоде.  А «веселость» – это оперение, ширма. Без оперения нельзя, не напечатают… Тем более без поддержки друзей.
     Подходит к телефону и решительно берет трубку. 
     – Лиля! Это я. Не бери в голову эту историю. Пара парижских стихов – это на три копейки лирической мелочи. Не более. В новой поэме все станет на свои места, в ней все будет снова посвящено моему Лилику.   
    
                (Продолжение следует.)