Сестренка моя единственная и любимая! Ты ведь знаешь, что жизнь нам дана только в контурах. Как книжка раскраска. Контуры менять нельзя как бы этого не хотелось. Это единственное правило. Но раскрасить все, что размечено ты имеешь право так, как тебе хочется. Желаешь красненьким, фигани красненьким. А не желаешь, так фигани синим. И не надо страдать комплексом социалистического реализма. Купают ведь красного коня, так почему ты не можешь на контурной карте превратить Антарктику в вечно зеленый континент? Можешь, конечно. Если хочешь.
Если хочешь, в любой момент можешь себе позволить розового енота или свадебное платье в коричневых тонах. Можешь выпить с утра «кровавую Мэри» или на ночь наглотаться таблеток от детей. Можешь каждый день заказывать себе новую гладкую шкурку, а можешь однажды заменить солярий крышей городской бани. И там сгореть если хочешь.
Можешь измерять меня в сантиметрах, литрах или в чем-то там еще… не знаю, в чем ты будешь измерять мои убогие достоинства, но знай, что у меня тоже есть такая книжка раскраска, и я тоже могу все, что захочу. С тобой и со всеми. Могу и без всех. Непонятно почему, но без тебя уже не могу.
Ты просыпаешься рано утром от малейшего моего шороха или стона. Шепчешь «пусть будет как будет» и снова засыпаешь в надежде увидеть во сне утреннюю прохладу. Как бы я хотел, чтобы все было так, как ты хочешь, но будет именно так, как будет. Увы.
Утром сигарета перед кофе и кофе до следующей сигареты. Утром что-то еще до судорог, до безумного взгляда, до мокрой насквозь подушки, до следующей сигареты… Совершенно некстати мысль «хорошо».
Но будет так, как будет.
Зачем-то вру, что без тебя не могу. Могу и даже довольно долго. Извини, сестренка, но для того, чтобы спиться раньше, чем состариться, ты мне вообще не нужна. И не сестренка ты мне. Для сестры ты слишком соблазнительна, а я чрезмерно похотлив чтобы быть братом. Но пусть уже будет хоть как-нибудь. Потому, что плохо, когда никак.
Самое ужасное – это когда никак. Трудно отвыкнуть называть тебя сестренкой. Но я отвыкну. Придумаю тебе новое сладко – липкое прозвище, чтобы было проще затаскивать тебя в постель. «Пойдем, то самое липкое прозвище, в спальню и сольемся уже в экстазе пока темно и прохладно». Утром ты проснешься лохматая, а я похмельный. Или утром ты проснешься, а я нет. Ты нарисуешь на мне элегантный строгий костюм и станешь плакать.
Кто сказал, что над раскраской плакать нельзя? Можно. Тебе вообще можно все. Только, пожалуйста, не долго. Вспомни нашу первую встречу и улыбнись.
…Утро…постель… ты и я.
¬¬– Как тебя зовут?
– Вчера ты называла меня Мачо. Понятно, что сегодня не вчера, но пусть пока так и останется.
– Смешное имя «Мачо». Что-то из Киплинга кажется: «Лягушонок Мачо». Лягушонок, а ты меня любишь? А я тебя?
А я тебя искал. Устал искать. Вот так шел, смотрел по сторонам, однообразные пейзажи, одни и те же лица навстречу. А я все шел – наступал. Не в том смысле что бежал вперед захлебываясь собственным «Ура», а в том, что оставлял следы на снегу всем своим бараньим весом. Как долго я шел? Я почти всегда шел. Иногда только, как правило в марте, я падал в слякоть и притворялся оттаявшей собачей какашкой в масштабе один к сорока трем. Или сорок три к одному. Так правильней. Форма, цвет, запах… все соблюдал в точности.
А что делала ты все это время? Раскрашивала «Кама-Сутру»? Ты всегда знала, что когда-нибудь пригодятся и «Кама-Сутра» и навыки раскрашивания. Теперь, когда я нашел тебя, ты можешь нарисовать со мной такое, что дрожь в руках и пепел мимо кружки из-под кофе, и надо бы в душ, но чтобы он сам к тебе пришел, а не ты к нему.
Как виртуозно ты перекрасила «Мачо» в «Лягушонка». Я привыкаю, и мне даже начинает нравиться. Более того, я теперь почти уверен, что «Мачо» – это кличка дико невоспитанной мексиканской собаки, а «Лягушонок» – это то самое единственное, что может прошептать женщина перед тем, как взорваться.
Надо бы дать тебе раскрасить свой дембельский альбом. Чтобы пальмы вместо сосен, вечно зеленый кустарник вместо колючей проволоки, улыбчивые грудастые девушки в бикини вместо голодных зэков. Ты раскрасишь, а я поверю.
Я привыкаю верить тебе везде и во всем. Ты говоришь, что пока меня не было, ты изменяла только с парикмахером и только стрижку, а спала только с книжкой Киплинга. И я тебе верю. Ты говоришь, что я самый любимый, и я опять верю. Ведь ты нежно добавляешь волшебное «Лягушонок», а среди земноводных, пожалуй, мне действительно равных нет.
Помнишь, я тебе как-то рассказывал, как я долго ходил, искал тебя, про пейзажи, однообразные лица, про то, как притворялся собачим дерьмом… Так вот. Я не притворялся. Я им и был. Просто рядом не было тебя и некому было перекрасить банальную какашку в радостный для глаза подснежник. Все тогда могло быть по-другому. А впрочем, главное, что было хоть как-то.
Ведь хуже не бывает, когда никак не бывает. Вот стою я посреди никак. Справа никого. Слева ничего. Под ногами – упасть не во что – какашкой притвориться. И не наступит никто на тебя. Потому, что нет тебя. Не во что наступать.
Страшно?
Страшно когда никак.
А чтобы было хоть как-то и дальше, пора подарить тебе новый альбом под названием «Наш малыш».
Раскрашивай на досуге.