«Ступай, – обратилась ко мне мать, сунула в руки сидорок с приварком для брата, – снеси к обеду Володе». Она не сказала куда, но я знал – на первую бригаду. Я не стал у неё допытываться, не мешкая, взял сидорок и спорым шагом пошел по дороге. Впрочем, была и другая причина моего посещения бригады; я надеялся, что и мне перепадёт немного затирухи. Еще издали я увидел, как над бригадным домом по высокой жерди поползло вверх, приглашая к обеду, белое полотнище, и прибавил ходу. Я подоспел в тот самый момент, когда повариха, тётя Мария Глушкова, заканчивала раздачу мисок с наваристой затирухой. Я с нетерпением ждал, что она не обойдёт своим вниманием.
Когда это осуществилось, я пошел на ток, где кипела работа. Молодые бабы и девки суетились вокруг плоских буртов пшеницы, ворошили, перелопачивали её из одного бурта в другой для просушки. Однотонно трещали веялки, крутились с лёгким шорохом трансмиссии, бежали бесшумно ремни транспортёра… Всё это казалось мне в мои почти семь лет чудом, и, забыв о времени, я бегал от одного устройства к другому и смотрел широко раскрытыми глазами. Устав, я направился в свой шалаш, чтобы побыть наедине с самим собою. Здесь я чувствовал себя оторванным от всего мира. Голоса людей и звуки от рабочих механизмов, ослабленные расстоянием и стенами шалаша, почти не доносились сюда и звучали совсем слабо, как тихая музыка. Блекло-желтый цвет пшеничной соломы, завершавшей свод шалаша, запахи сена, застилавшего его под, и еще чего-то, и тишина создавали какое-то особое чувство уединённости. Я был один на всём белом свете, а время не имело границ. И я заснул…
Я проснулся неожиданно от ощущения некоей опасности, которая, равно как серый сумрак, заполняла всё вокруг. Я не сразу понял, где нахожусь, попытался подняться, но уперся головой о что-то мягкое. Я поднял руки и ощупал то, что было над моей головой, и вспомнил, где нахожусь. Я был в малюсеньком шалаше, сооруженном мною под дальним сводом тока. Прошло уж с неделю, как я соорудил его из соломы и веток, застелил под пахучим мягким сеном и играл здесь, дожидаясь, когда закончатся работы на току, чтобы вернуться домой вместе с моим братом. Я выбрался из шалаша. Сквозь серый сумрак, очерчен-ные скупыми штрихами, едва угадывались силуэты рабочих машин и буртов пшеницы. Было тихо под сводами огромного тока, и я понял, что проспал, что остался один в ночи, и это открытие разбудило дремавшие во мне зародыши страха. Я двинулся в ту сторону, где едва угадывался свет, и чем дальше я уходил от шалаша, тем явственней ощущал колебания воздуха поди крышей тока, превращавшиеся в порывы ветра. Они были еще не сильными, но ощутимо давили на грудь, препятствуя продвижению. Пробравшись к самому краю тока, я остановился, всматриваясь в пространство за его пределами. Впереди тёмными громадами угадывались тополя, под ними бригадный дом с безжизненными окнами. Он был пуст, и это застало меня врасплох. Меня вдруг передернуло, как в ознобе, я почувствовал своё одиночество и незащищенность. Порывы ветра стихли, и в наступившей тишине можно было услышать слабы удары крыльев, пролетающей низко в поисках добычи, совы. Потом последовал сильный порыв ветра. Я увидел, как вздрогнули и пригнулись под его натиском тополя, и громко, как выстрел, хлопнул на крыше бригадного дома лист кровельного железа. Почти одновременно с этим порывом над тополями и домом засветилось небо. Я посмотрел туда и увидел, как небо прошило огненным зигзагом, очертания и мрачную глубину тяжеловесных туч, гонимых ветром. Чуть погодя покатился рокочущий гром и затих вдали.
Новый порыв ветра был так силён, что я едва удержался на ногах. Я ухватился за стойку кровли и подался всем телом вперёд. Я чувствовал, как ветер неистово трепал мои волосы, рвал одежду, как будто хотел поднять меня ввысь и понести вслед за облаками. Я чувствовал также, как над моей головой скрипела и содрогалась кровля под натиском ветра.
Новый гром, теперь уже совсем близкий, был столь оглушительным, что показалось будто само небо раскололось на мелкие части. И тот час же по крыше застучали редкие тяжелые капли дождя. Потом они стали падать всё чаще и чаще, и вскоре обрушились из низкого неба сплошным потоком на истосковавшуюся сухую землю, с стало враз кромешно темно, и загудела крыша, как будто заколотили в сотни барабанов, и запахло совсем тонко, едва уловимо, влажной землёй и омытыми травами.
Какая-то сладкая жуть овладела мною. Я стоя, вцепившисьобоими руками в стойку, чувствовал её дрожь и дрожь моих рук и ног, смотрел в стонущую мглу и слушал, как гудит крыша. Вместе с дождём усилился и ветер. Он гнал перед собою стену дождя, захлёстывал её под крышу, и вскоре я промок до нитки. Меня стало знобить от холода. Теперь кровля над током уж не казалась мне спасительной защитой, я вышел под дождь и направился домой.
Я не торопился, стараясь отдалить встречу с возможной опасностью. Дождь бил в лицо, струи воды пробирались под одежду, но я будто не чувствовал этого. Всё моё внимание было сосредоточено на окружающем. Чтобы попасть домой, нужно было преодолеть открытое пространство, рощу с высокими ивами, и только тогда дойти до ближайших домов. Больше всего я боялся рощи. Особенно дорогу сквозь неё. Над нею нависали ивовые ветви, образуя низкий свод, и даже при свете дня я опасался в одиночку пробираться под ними, мне казалось, что здесь меня подстерегала опасность. Летом эта роща бывала местом наших встреч и игр. Мы избороздили её вдоль и поперёк, играя в казаки-разбойники, в войну или индейцев, знали каждое укромное место, где можно было устроить засаду или тайник. В развилках могучих ив мы сооружали укрытия и сидели там, изображая соловьёв- или казаков-разбойников, подстерегающих добычу. Почти всегда объектом нападения бывала дорога под сводом из ветвей, где мы устраивали засады и грабили проезжих купцов. Когда же темнело, редкий из нас осмеливался приходить сюда в одиночку. За ней закрепилась дурная слава. Сказывали: будто под этими сводами в стародавние времена ограбили и убили купца Ермакова с женой и младенцами, и с тех пор их души в виде голубеньких огоньков блуждают по роще в поисках своих убийц. Говорили: при свете дня они невидимы, но с наступлением темноты их может увидеть любой.
Наконец дождь кончился, но в небе началась настоящая перепалка; без конца полыхали молнии, озаряя небо белым светом. Когда очередная молния затухала, я останавливался, стоял на дороге, погруженной в темноту, настороженно всматривался в ставшее безмолвным и непроглядным пространство, боясь про-пустись опасность, окружавшую, казалась, меня. В какое-то мгновение небо снова раскололось от страшных громов, потом мир опять окрашивался в серо-зелёное, поля – в полотнища серо-зелёного цвета, в которых, вкрапинами, чернели редкие кустарниковые рощицы, а небо – в белое с грядами черных косматых туч.
В этом свете высветилась черневшая впереди роща и изломанные контуры некоего силуэта. Он двигался, как мне показалось, навстречу мне и чавкал по превращенной в грязь прошедшим дождём дороге. Увеличенный изломанной тенью, он пока-зался мне великаном и, охваченный новым приступом страха, я замер, как цапля, на одной ноге, и так стоял, вслушиваясь и всматриваясь в сторону приближавшегося силуэта. По спине поползла волна страха. Она начиналась где то у самого копчика и поднималась вверх, холодя спину. Чавканье приближалось, становилось всё явственней, и я вознамерился было пуститься наутёк безразлично куда, но всё же сдержал этот порыв, ибо страх удалиться в грозовую ночь был еще большим. Так я стоял неподвижно, не в силах осмотреться. Еле слышимый шелест травы, какие-то невнятные звуки, которыми, казалось, было наполнено всё вокруг меня, и колеблющийся свет, который залил всё видимое пространство привели меня в дрожь. Вначале ослабли и стали дрожать ноги, потом дрожь поднялась выше, охватила руки, достигла маковки головы. Меня целиком охватил холодный озноб и стало трясти. И чем сильней меня трясло, тем холодней становилось, и тем больший ужас овладевал мною.
Где-то сзади над бригадным домом полыхнула новая молния, осветила мертвенным светом приближавшийся силуэт, выхватила белым пятном лицо, и по нему, и по походке я признал брата.
– Бра-атка-а! – крикнул я и услышал в ответ: «Где ты?»
Это мог быть только он, мой брат, который мог отвести от меня все страхи и несчастия. Он быстро приближался ко мне, я хотел кинуться ему навстречу, но ноги не послушались меня, и я стоял, протягивая ему навстречу руки. Он приблизился ко мне, взял мои руки в свои, притянул к себе и обнял за плечи. Сквозь промокшую одежду я почувствовал исходящее от него тепло, еще плотнее прижался к нему и заплакал. Теперь уже не страх, а рыдания сотрясали меня, а он слегка покачивал меня из стороны в сторону и терпеливо ждал, пока я не успокоился.
Молча, держась за руки, мы прошли под ивовым сводом так пугавшую меня рощи. Теперь я не боялся её мрачных тайн. Рядом со мною был мой брат…