… - Прими, Господи, душу его… Поскольку Богу Всемогущему в премудрости Своей было угодно призвать нашего брата к Себе из жизни этой, мы предаем его тело земле, из которой оно и было взято.
Взяв в руки горсть земли, говорящий бросил на гроб и продолжил:
- Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху: в надежде на воскресение к жизни вечной во Христе Иисусе. Аминь
Закончив свою речь, священник громко захлопнул требник, словно подал знак об окончании своей работы.
По толпе прошелестела легкая волна скорбных слов и сдавленных рыданий.
- Совсем ведь мальчонка был, вот горе бедной матушке. И почему так рано ушёл? Такая светлая душа, со всеми ласков был, а как пел! Голос ангельский, таких больше и не найти во всей округе.
Бледное осеннее солнце освещало деревенское кладбище и людей, стоящих у свежей могилы, остро пахло землёй. Вся деревня пришла хоронить юного Канто, своего любимца, свою гордость – «Cristallo Pulcino» * как ласково они его называли. Скорбящие, не спеша, подходили бросить прощальную горсточку земли и возвращались к его матери.
Душу бедной женщины спеленало черной печалью, покрасневшие глаза больше не могли пролить ни слезинки, все уже выплаканы. Но боль не вымыта из души и по-прежнему пронзительно стучит в слезоточащем сердце. Сил нет стоять, желанья нет жить, словно часть души умерла вместе с сыном, словно её саму в ненавистный саван закутали, и это её жизнь окончена. И не вдохнуть и слов не сказать, задыхается бедная мать под тяжким камнем горя. И слёзы горькие, горькие не принесли облегчение, да уж и нет их больше. Ясно вспомнился тот день, когда мальчик её на свет появился, вот и кончено – круг замкнулся. Подкосились ноги бедной женщины, но все же устояла она.
Тётушка Луди - духом крепче, да и не её ребенок в могилу сходит - взяла на себя распорядительские обязанности и приглашала всех за поминальный стол в дом.
Вскоре никого уже не осталось, лишь небольшой холмик чёрной сырой земли и охапки душистых лилий указывали на недавнее погребение.
Когда последний человек скрылся за кладбищенской оградой, из-под сени густых деревьев вышел высокий мужчина и быстро подошёл к могиле.
- Hic iacet, Canto Tenerezza. Requiescat in pace! Dulciter cantans sit, tibi terra levis,* - прочёл он эпитафию и тихо произнёс: - Но, мой юный друг, у меня совсем другие планы.
С этими словами он взял в руки один из цветков, растер пальцами и вдохнул приторную сладость, взгляд его не выражал ни скорби, ни сочувствия - обычные чувства для посетителей кладбища.
- Я вернусь за тобой ночью, Хрустальный Птенчик.
Солнце склонилось к закату, ветер качал тяжелую густую листву и разносил в вечерней прохладе густой запах потревоженной почвы. Дыханье земли обволакивало покоем, она мать всего живого, она питает соками жизненными, как женщина дитя своё питает и взращивает тело его, оттого так запах недр земли бальзамом кажется и успокоение несёт. Канто, если б мог вдохнуть его, почувствовал бы тепло материнское, а ведь земля ему сейчас ближе матери, из чрева которой он вышел. Там лишь временное пристанище было - в лоне же земли, куда ныне он вошёл, навеки останется, пока плоть да кости не истлеют. Путь земной у человека короток - жизнь матери Земли вечна! То, что возвращается в неё, не уходит бесследно, отдавая себя, дарует силу новым росткам. Жизнь вечна, круг замкнувши, живое вновь возродится, но в перерождении своём облик сменит, сущность новую обретя.
Кладбищенские ворота тихо скрипнули, пропуская мужчину в тёмном одеянии и его спутников. Разнеслось в ночном воздухе терпкое винное облако.
Незнакомец указал на свежую могилу и отошёл в сторону.
Двум местным пропойцам не в первый раз доводилось участвовать в сомнительных делишках, и могилы они тоже уже разрывали. Золото навешивало замок на их рты, а крепкая выпивка заглушала совесть.
Две лопаты быстро мелькали в скудном свете ночного светила, а поодаль вершил странный танец металлический прут, ведомый рукой черного человека. На влажной почве появился круг, замкнувшийся на пентаграмме, причудливой вязью таинственного письма легли древние руны. Брызнули белые капли – молоко животворное и облако серебристой пыли, взметнувшись с ладони, осело на испещренной почве.
Спустя некоторое время лопаты стукнулись о крышку гроба.
- Господин, мы отрыли его. Вынимать?
- Да, - последовал короткий ответ.
И вот бледное тело юноши, озаряемое лунным светом, лежит перед ним на земле.
В тишине звякнул тяжёлый мешочек.
- Возьмите за труды, остальное оставлю здесь. Вернётесь через час и придадите могиле должный вид.
Мужчины понимающе кивнули - огласка им тоже не к чему - и поспешно удалились.
Некромант вынул карманные часы, стрелки показывали четверть первого – самое время для ритуала.
Он втащил тело в очерченный круг, уложив его головой на восток. Зажег черные свечи, по розе ветров. Сосредоточенно глядя на серое лицо юноши, некромант пробуждал свою черную силу, и вот уже потоки энергии пульсировали в его ладонях.
Взяв в правую руку магический прут, трижды коснулся мертвого тела и громко произнёс:
- Силой Чёрного Воскрешения и муками проклятых я заклинаю и вызываю тебя, Дух умершего Канто Тенереза, подчиниться при помощи этих священных церемоний, под страхом вечных мук и страданий.... BERALD, BEROALD, BALBIN, GAB, GABOR, AGABA. Восстань, восстань, я повелеваю и приказываю тебе….
… тихо скрипнули кладбищенские ворота, выпуская мужчину в тёмном одеянии и его бледного спутника, бережно поддерживаемого за локоть.
А утром на деревенском погосте вновь царили тишина и умиротворение, на вчерашней могиле белели увядшие лилии, источая удушливо-приторный аромат, и не было никаких следов ночных визитёров.
Столичный beau monde* будоражили слухи о предстоящем концерте труппы маэстро Люгубрэ. Поговаривали, что хористы обладают дивными, неземными голосами, а музыка, которую пишет сам маэстро, завораживает своей красотой. Всем не терпелось проверить, так ли хороши загадочные певцы и волшебно звучание их инструментов. Даже скептически настроенные снобы желали пойти, «дабы доказать, что все восторженные слухи - не более чем рекламации, распространяемые самим прохиндеем – «музыкантишкой и его дружками».
Храм искусств - Festspielhaus* поражал своим великолепием. Музы любят всякое проявление красоты и поэтому их святилище должно быть верхом совершенства. Тяжёлые хрустальные люстры сверкали миллиардами огней, отражая пламя свечей, шикарные ковры заглушали шаги, в них мягко тонули изящные туфельки и щегольские ботинки. Зеркала, вбирая все великолепие, возвращали его, многократно увеличив, создавая восхитительную иллюзию сказочного мира вокруг. Витающий в воздухе тонкий аромат благородной древесины и кожаной обивки переплетался с дыханием живых цветов – огромные букеты и корзины, целые охапки без устали носили по лестницам посыльные, и вся эта ароматическая симфония подчеркивала торжество момента пребывания в праздничной атмосфере Festspielhaus.
Наконец слушатели расселись по местам и свет погас. В зале воцарился полумрак, но особенность была в том, что свет падал на пустой передний край сцены - сами артисты оставались в тени, лишь их силуэты были едва различимы.
Поначалу это слегка обескуражило публику, привыкшую лицезреть тех, кто на сцене, но первые аккорды музыки заставили смолкнуть недовольный шепоток, и началось невообразимое.
Завибрировал воздух, пронизанный завораживающим звучанием органа. И тихо вторили ему струны невидимых скрипок. Музыка струилась эфиром, проникала в души каждого присутствующего в большом зале, гипнотизировала. Незаметно вплелись нежные голоса незримых хористов, постепенно нарастая, они зазвенели, теперь уже дивная музыка служила им фоном. Величественное дыхание органа и торжественно-строгие скрипки рисовали невообразимые картины, серебристыми переливами тонкие колокольчики, словно капли свежей росы, брызнули нежной сладостью. Хористы смолкли, уступив место жаркому шепоту. Шепоту! Впервые солист не пел, чётко выводя голосом каждую ноту, а интимно принизил его звучание и, казалось, остался один на один с каждым из слушателей. Негромкое бархатное пение проскальзывало в душу, оседая в подсознании, смысл впечатывался, оставляя глубокий след, подобно острым створкам раковины на влажном песке.
Бездну покинув, вернулись мы в мир.
Поверь, мы, боль познавшие, научим любить,
Поверь, мы, страх познавшие, научим жить.
На наших плечах тяжко ярмо – ошибок груз…
Пусть! Всё было пусть.
Но огонь снял грехи, мы чисты.
Доверься нам, и тебе станет легче.
Доверься нам! Мы знаем дорогу к свету.
С нами лети, лети!
Мы отдаем долги – смотри.
Мы отдаем долги – помни.
Учись на ошибках наших,
Учись на страданьях наших.
Мы теперь чисты,
Но было много черни в наших жизнях.
Прежних жизнях.
Не повторяй наш путь греха,
Забудь алчность и гнев,
Забудь алчность и гнев!
Откройся нам, мы несём свет.
Смерть тела – это не конец,
А лишь начало пути.
Мы несём свет.
Мы теперь знаем истину.
С нами лети. Душу свою отпусти!
Отпусти.
И каждому в зале показалось, что душа устремилась в полёт… настолько велика была сила воздействия волшебной музыки и неземных голосов.
По окончании первого произведения в зале послышались тихие всхлипы, и мужчины плакали сильнее женщин, их души были опустошены, но… Но они были счастливы прикосновением этого нового знания, словно обрели некую свободу, сбросив путы прежних верований.
Графиня не могла пропустить такого события и в сопровождении своего сына пришла послушать выступление прославленной труппы. Во многом именно из-за своего сына была она здесь. Луиджи жил музыкой, с младенчества в нём проявился талант. Мать с гордостью говорила: «Бесценный дар – искра Божья в моего Луиджи вложена». И всячески способствовала развитию своего одаренного чада, нанимала лучших учителей музыки и посещала вместе с ним концерты.
Соло невидимой скрипки повергло её в шок, она уже слышала эту мелодию много лет назад.
В памяти всплыло далёкое утро и чудесное пробуждение под нежное звучание скрипки. Тело молодой женщины было полно неги от ночных ласк, а руки, дарившие их ей сейчас также жарко ласкали скрипку, и рождалась волшебная музыка, от которой замирало сердце, а по телу разливалась сладкая истома. Дивные звуки то еле касались слуха, то, постепенно нарастая, обрушивались лавиной, то переходили на чуть хрипловатый шёпот сокровенных признаний и, дрожа от еле сдерживаемой страсти, струны на миг замирали, чтоб через мгновенье взорваться торжественной кодой, заполняя своим вибрирующим звучанием наэлектризованный воздух.
Слушая сладкий голос, она вновь переживала волшебный экстаз, музыка так подробно рассказывала о том, что происходило ночью на шёлковых простынях, что тело невольно откликнулось, и вырвался тихий стон. Скрипач быстро обернулся, хитрая улыбка играла на его губах:
- Любимая, ты с моей скрипкой поёшь в унисон.
- Но я хочу петь соло! Сыграй мелодию же на своей приме* , милый. – И она, лукаво улыбаясь, поманила его к себе.
По щекам женщины текли горячие слёзы, вне всяких сомнений это была та самая мелодия, но кто мог её знать, ведь родилась она в то чудесное утро, а через несколько часов её создатель вышел из дома и больше уже не вернулся. Если бы она могла это предвидеть, то не позволила бы ему и шагу ступить за порог дома в тот роковой день.
Высокие стрельчатые своды храма. Ажурный потолок так высоко устремился ввысь - казалось, касается он небесной обители Бога, и молитвы, взлетающие под своды, непременно будут услышаны.
Азель истово молилась, слова мольбы сами лились горячим потоком безотчетно, бездумно, словно сомнамбула она шевелила губами, глаза застилали слёзы:
- Смилостивься, отец наш небесный! Не забирай его на небеса, в царствие твоё, ибо жизнь его только начата! Он нужен здесь, путь им не пройден до конца! Столько мелодий не рождено, с его смертью мир оглохнет! Смилуйся, не забирай его, не забирай! Он несет в мир красоту, в нем горит искра, которую ты, Господи, вложил в него. Так не потуши же свет его души! Не погаси эту искру, пусть как прежде дарит прекрасную музыку, пусть несет нам этот дивный дар. Он нужен нам здесь. Он нужен мне! После его ухода я словно перестала дышать. Он научил меня видеть красоту мира, он подарил мне истинную любовь и нежность. Он мой супруг перед лицом твоим, и я хочу весь свой жизненный путь пройти, опираясь на его плечо. Только в его глазах я вижу истинный свет, только его руки дарят мне теплоту и заботу, руки творца, снизошедшего до меня. Знаю, негоже так пренебрегать бесценным даром твоим, но мне жизнь не мила без него! Отчего смерть забрала его, а не меня?! Ведь он достойнее меня, богатство его души несравнимо с моей, он отдает самого себя звуками своей музыки. Оставь его на земле средь живущих! Оставь его, прошу, пусть он живёт и прославляет имя твоё дивной музыкой! Пусть он останется среди нас на земле. Пусть останется… пусть останется…
Выплакав все слезы, без сил она распростерлась на полу собора. И молча, вглядывалась в лики святых на старинных фресках, продолжая беззвучно шептать сухими губами.
Миновала ночь. Рассветное солнце лучом коснулось цветного стекла большого оконного витража. На каменных плитках узорчатого пола заскользили пестрые солнечные зайчики, один из них тронул сухие глаза девушки – она так и пролежала на полу до утра. Азель моргнула и очнулась от морочного сна и встретилась взглядом с ясным взором Богоматери. Осознав, что находится в соборе, вспомнила события прошлого дня и обрывки ночного бдения перед лицом Всевышнего.
«Но его уже не вернуть. Как глупо было молиться». Опустошенная и подавленная, девушка вышла на улицу.
Хмурое серое утро было вовсе не таким радужным, как рисовалось сквозь витражи. Накрапывал мелкий дождик, сырой ветер рвал полы длинного платья и проникал внутрь, отчего ей становилось еще холоднее и бесприютнее.
Девушка бесцельно бродила по мокрым, опустевшим улочкам, куда она брела, она и сама не знала. Сейчас, после гибели мужа, с которым они не прожили и месяца, жизнь потеряла для неё всякий смысл. Кроме него у Азель не было ни единой родной души, в маленький опустевший дом ей не хотелось возвращаться. Вдали показались очертания Каменного моста, на нём еще не погасили фонари, и они бледно желтели в утренней туманной дымке, выхватывая высокие перила. Мелькнула отчаянная мысль, девушка ускорила шаг. Ей показалась, что она нашла выход и скоро освободится от боли и скорби, душа её воспарит над печалями. И с каждым мгновением это решение крепло в её душе – не дано им быть вместе в этой жизни, так пусть же смерть соединит их. Каменные плиты моста были уже совсем рядом, и слышался рокот воды внизу, буйной после недавнего паводка.
Азель услыхала тихое покашливание. На ступенях, сбегающих от моста вниз, сидела нищая старуха. Движимая душевным порывом, девушка подбежала к ней и высыпала в морщинистые руки все деньги, что у неё были. «Мне уже они не нужны».
Старуха не верила своему счастью – столько монет сразу, она их неловко собирала непослушными пальцами и, дрожащим голосом благодарила:
- Спасибо тебе, красавица. Спасибо. Господь видит деяния твои и не оставит вас обоих милостью своей. И вы будете счастливы.
Азэль зло сощурила глаза:
- Не оставит нас?! МЫ будем счастливы?! Да твой Господь, старуха… – она пыталась заглянуть в глаза старухи, но лишь сейчас поняла, что та была абсолютно слепа. Невидящие слезящиеся глаза часто моргали и пустой взгляд скользил поверх лица её благодетельницы. Тонкие губы старухи шамкали и, подрагивая, произносили слова.
Злость утихла, словно погасла от ветра. И девушка тихо побрела прочь, на высокий мост. Ей вслед все еще неслись благодарности старухи.
- … долгих и счастливых лет тебе и твоему ребенку. Он будет непременно хорошим человеком, ты будешь им гордиться, как и его отцом. Он прославит своё имя и приведет к тебе то, что ты долго будешь искать. Но обретя вновь найденное, ты навсегда потеряешь покой…
Весь огромный мир на мгновение замер и прекратил свой бег. Азель опустила руки к животу, словно пытаясь ощутить присутствие новой жизни. Эрнандо не покинул её, он продолжал жить, жить внутри неё, под её сердцем, в своём сыне. Горе не смогло лишить сил молодую женщину – счастье смогло. Азель без чувств упала на мостовую.
-Маменька, что с Вами? Вам дурно? Здесь, право, очень душно. Матушка? Где Ваши капли? – молодой человек держал холодную руку Азель и старательно обмахивал её веером.
- Сынок, всё хорошо, хорошо. Я просто расчувствовалась от музыки.
Графиня благодарно пожала руку сына и улыбнулась в ответ на его встревоженный взгляд.
-Но ты прав, милый, здесь душно. Пожалуй, я выйду на воздух, не провожай меня, наслаждайся концертом.
Коснувшись губами его лба, она проскользнула к выходу.
Проникнуть за кулисы и найти гримерную музыкантов ей не составило труда.
- Вы можете дождаться господина Люгубрэ здесь. Скоро антракт, и я ему передам, что Вы его ожидаете.
В руку услужливого конферансье скользнула банкнота.
Азель оглядывала тесное помещение, вещи, оставленные музыкантами – ничего необычного, хотя уж очень здесь всё скромно, даже букетов и подарков поклонников нет, как это обычно бывает.
Размышления прервал тихий голос:
- Чем могу служить, графиня…?
- … Доленте, – назвала себя Азель и резко обернулась к вошедшему.
- Люгубрэ? Ты Люгубрэ?* – в свою очередь задала вопрос она, пытаясь разглядеть бледное лицо маэстро.
С поклоном он отвечал:
- Совершено верно. Так что Вас привело ко мне? Вы хотите ангажировать мою труппу на какое-то торжество. Это недешево…
Она не дала ему договорить.
- Меня поразила Ваша музыка. То соло, что исполняет скрипач, я его уже слышала… много лет назад. Но откуда эту мелодию знаете Вы? – с нажимом спросила его женщина, сменив обращение к нему.
Композитор отошел в тень.
- Не молчите! Это важно! – сильное волнение слышалось в её голосе.
Она пыталась раглядеть в его лицо, словно искала ответ не в словах, а в самом лице.
- Сударыня… какая разница, откуда я её узнал? Вам понравилось исполнение, значит, Вы не зря заплатили за билет…
- Отвечайте на мой вопрос! – не сдержавшись, закричала она. - Никто не мог её знать, слышите, никто! Он умер в тот же день, через несколько часов после того, как она родилась в его душе и слетела со струн ЕГО скрипки!– с жаром говорила она.
Графиня закрыла лицо руками, ярко блеснули тяжелые перстни, слёзы лились из-под длинных пальцев. Она старалась их скрыть и не видела, как дрогнуло лицо её собеседника, впрочем, он быстро вернул ему равнодушное выражение.
- Ваши чувства, сударыня, понятны. Вы скорбите по ушедшему человеку, и поэтому склоны всюду видеть его след и мистические знаки. Но эту мелодию написал я сам. Она родилась в моей голове. Примите мои искрение сожаления и соболезнования, но ничем более я Вам помочь не могу. Вы же не хотите заявить на неё права?
Она в ответ отрицательно покачала головой.
«Как глупо! Действительно, а чего я хотела? Услышать признания, но в чём? В чём? Пора смириться, что мой Эрнандо мёртв. Мой Эрнандо…»
- Эрнандо… - прошептала она сквозь слёзы и вдруг ощутила поцелуй на губах.
Голова закружилась. Отталкивая мужчину, Азель вцепилась в его плечи. Он отшатнулся.
Закричать, залепить пощечину, позвать на помощь… но его взгляд остановил её возмущение. ЕГО взгляд.
- Это я, Азель. Ты верно меня узнала. Но любимая, я не могу тебе всего рассказать сейчас. Вот здесь адрес, прошу тебя, приходи вечером. Время я тоже указал, приходи, я должен многое тебе рассказать. Ты придёшь? Придёшь? – мужчина торопливо покрывал поцелуями мокрое от слез лицо.
Прижавшись к ней всего на мгновение, он с сожалением отстранился и вышел. Ему вновь пора на сцену, ведь выступление должно продолжаться.
Азель промокнула слёзы платком и постаралась успокоиться. Подойдя к туалетному столику, она воспользовалась пудрой артистов, скрывая следы недавней сцены.
Затем она вынула из корсета листок с адресом и прочла вслух:
- Улица Тардье, дом 12…
Он приглашал её в гостиничные комнаты, номер его был указан и время: девять часов вечера. Она залилась краской стыда от мысли, что придётся переступить порог этого дома в столь поздний час, одной, без сопровождающих. Но чтобы отказаться и речи быть не могло.
____________________________________
Cristallo Pulcino - Хрустальный птенчик (итал.)
Hic iacet (лат.)- Здесь покоится
Requiescat in pace! - Пусть покоится в мире!
Dulciter cantans sit, tibi terra levis (лат.) – Поющий сладко, пусть тебе земля будет легка
Имя Канто Тенерезза здесь от Canto -пение + Tenerezza -нежность, мягкость.
beau monde - бомонд, высший свет
Festspielhaus - буквально "Дом торжественных представлений"
От Prima – первая, ведущая певица театра.
Lugubre (люгубре)—мрачно, зловеще
II ГЛАВА
Без пяти минут девять она переступила порог его комнаты. Маэстро ждал её, накрытый столик, белое вино в высоких фужерах и пламенеющие оранжевые розы, которые она раньше так любила.
Их вид тронул её сердце, Азель откинула капюшон и сняла маску, глаза влажно блестели, выдавая чрезвычайную взволнованность.
Мужчина, напротив, был спокоен. Он встретил гостью у порога, помог снять плащ и проводил в кресло.
Отблеск свечей задрожал на хрустале фужеров, когда в них полилось вино.
- Не могу поверить, что снова вижу тебя, – она усмехнулась и отпила, выдерживая паузу.
- Я так долго ждала тебя с какой-то тайной, безотчетной надеждой. Знаешь, я ведь не хотела жить и собиралась броситься с моста, но слепая старуха сказала о нашем сыне. Так я узнала, о том, что частичка тебя осталась в этом мире.
Едва отпив, он присел рядом и молча, слушал.
Она прикоснулась к нему, сначала робко, но вскоре робость и смущение отступили.
Женщина сбивчиво говорила, а её руки гладили его лицо, затылок, спину, после долгой разлуки она не верила в реальность происходящего и ей необходимо было ощущать его присутствие.
Он взял её ладони прижался щекой, закрыв глаза, затем поцеловал и порывисто прижал к себе.
- Любимая моя, ты снова рядом, я вновь вижу тебя, прикасаюсь к тебе, - он осыпал её поцелуями, увлекая к кровати, а руки расстегивали крючки на одежде…
Отвечая на этот порыв, Азель чуть не потеряла голову, но поборов себя, очнулась от сладкого наваждения и выскользнула из рук мужчины, прижалась к стене.
- Тебя так долго не было, я боюсь, что лишь сон и, проснувшись, вновь остро почувствую затихшую боль.
Он смотрел, нет, он созерцал, он любовался женщиной, у ног которой он сейчас сидел - она была прекрасна. Пролетевшие годы оставили след, но ничуть не испортили её красоты, материнство округлило бедра и грудь, сделав их более волнующими и желанными. Не удержался и провел пальцем по дивным изгибам, кожу женщины подёрнула лёгкая дрожь. Улыбка расцвела на припухших губах.
-Эр-нан-до, - медленно по слогам произнесла она, словно пробуя на вкус его имя. - Эрнандо…
Азель прищурив глаза, смотрела на любимого:
- Твоё лицо не изменилось, а я стала совсем старухой, - она смущенно прикрыла лицо рукой.
Зашелестел шёлк постели, мужчина, потянувшись, поцеловал её в губы, а затем резко встал.
Подойдя к окну, он стал всматриваться в темноту ночи, словно пытаясь заглянуть в необозримое.
Повисло тягостное молчание.
Женщина чувствовала, что он собирается с духом, и не торопила его.
-Любимая, то, что я тебе расскажу, возможно, напугает тебя, и ты сочтёшь, что я лишился рассудка, но ты должна знать. Ты спросила меня сегодня, каким чудом мне тогда удалось выжить, так вот чуда не произошло - я умер. Да, любимая в тот день я действительно умер, и меня отпели в часовне св. Марка, я был мертв. Утром должны были закопать моё тело, но ночью случилось то, что я смог понять лишь спустя годы. Я поднялся. Я не ожил, но поднялся и ушел прочь из часовни. Побрёл по улице, не понимая, что происходит. Тело моё было мертво, дыхания не было, как и никаких чувств тоже. Я не ощущал холода, не осязал запахов, все было странным, как во сне, но я-то знал, что это мне не снилось. Когда прошел первый страх, я остановился, поднял какой-то осколок и полоснул по руке. Боли не было, и кровь не хлынула, она просто выступила на месте пореза и всё. Понимаешь, моя кровь не текла. Я по-прежнему был мертв, но мог ходить, мог видеть и говорить. Проверил свой голос. Сначала робко, шепотом, а потом я закричал. Закричал от ужаса, вдруг осознав, что стал чудовищем.
Успокоившись, стал думать, что мне делать дальше. Машинально брел по улицам и не заметил, как ноги привели меня к собору. И знаешь, с каким-то мальчишеским азартом я прикоснулся к дверной ручке и потянул. Мне подумалось, что меня поразит молния или сами двери святого места пнут меня, не давая чудовищу войти внутрь. Но ничего не произошло. Беспрепятственно пройдя в них, я вдруг остановился, там была ты. В слезах ты обращалась к Богу и о чём-то его просила. Пораженный, я не мог разобрать твоих слов. Долго я смотрел на тебя, пока вдруг не испугался, что ты, случайно обернувшись, увидишь меня. Мне не хотелось пугать тебя, ты не должна была знать, что твой любимый отныне исчадие ада, ужасное отродье, которым побрезговала сама Смерть.
Выскользнув на улицу, я побежал обратно, туда, куда положили моё тело после отпевания. Я решил, что пусть уж начатое будет доведено до конца, пусть меня похоронят. Но пока бежал, мне пришла в голову мысль, что я-то совсем не хочу оставаться под землей. После окончания спектакля мне хотелось покинуть сцену, - рассказчик хрипло и невесело засмеялся.
- Пойми, это был единственный выход, так было лучше, спокойнее и безопасней, на тот момент я и сам не знал, что же произошло и мне нужно было время, чтобы понять… принять своё новое существование.
Найти двух забулдыг в порту не составило труда. Посулив им щедрую награду, я подробно рассказал, что нужно делать. Услышав цену, они не стали задавать лишних вопросов и пообещали прийти выполнить требуемое. Оставив их, я вернулся в дом, где прежде жил с родителями. Так как я знал там каждую деталь каждую скрипучую половицу, мне не составило особого труда незаметно пройти, тем более, что все родственники так крепко спали.
Я взял деньги, свои часы и старые тетради с нотами, которые не успел перевезти в наш с тобой дом. Да, смешно, но их я не мог оставить, ведь музыка, ты знаешь, всегда для меня была смыслом жизни. Много денег я не брал, знал, что семье отца они нужнее. Но чтоб скрыться, мне нужны были средства. Так вот, я вернулся в часовню и лёг на прежнее место. Вскоре пришли люди и начались приготовления к похоронам. Никто ничего не заметил, ведь мне не нужно было дышать и я ничем себя не выдал, всё прошло как положено. Меня закопали.
Мужчина замолчал, услышав сдавленные рыдания, но повернуться к ней не посмел. Он чувствовал себя сволочью, заставив свою возлюбленную вновь пережить те ужасные часы. Сжав кулаки, продолжал всматриваться в темное окно и рассказывать свою невероятную историю.
- Я следил за временем, поглядывая на часы, ты помнишь их, циферблат и стрелки имели фосфорическое покрытие. Закончился день и близилась полночь, наше условленное время. Легкое волнение охватило меня, думалось, а что если они не придут разрывать могилу? Испугаются или попросту забудут в своем вечном хмельном угаре. Но всё, же они пришли, видно, побоялись упустить такую сумму или нарушить данное слово. Неважно, они своё дело сделали и ладно.
Когда крышка гроба была сбита и отброшена в сторону, я продолжал лежать неподвижно. Мы условились, что деньги я положу моему покойному брату в карман сюртука. И я продолжал лежать неподвижно, пока они шарили по мне. Но почувствовав, что они, взяв обещанный кошелек, продолжают искать и вынимают часы, я открыл глаза и жутким голосом произнес: «Уберите грязные руки, подонки. Иначе проклятье падёт на вас, и вы останетесь лежать в моем гробу навечно!» Для пущего эффекта я выпучил глаза и протянул к ним руки. Эти двое рванули прочь быстрее, чем можно было вообразить, впрочем, кошелек они прихватить успели. Оставшись один, я громко рассмеялся, пугать уже было некого, мне просто стало смешно. Они наверняка вообразили, что я сам Сатана. Хотя не так уж далеки от истины они были.
И вот с тех пор я брожу по свету, как будто живу, но, скорее, просто существую. Могилу свою я аккуратно закопал, чтоб никто ни в чем не усомнился, и покинул родной город.
- Посмотри на меня, Эрнандо, посмотри на меня, - слышать её голос, звенящий от слёз, было невыносимо. – Посмотри на меня, - столько мольбы было в нём, что
мужчина подчинился просьбе женщины и повернул к ней лицо, мёртвое сердце сжалось: она сидела на постели, едва прикрывшись простынёй, заплаканная, с волосами, рассыпанными по плечам, и смотрела на него. Он подошёл и присел рядом, потянулся, желая коснуться её лица, но рука замерла. В её взгляде было столько муки.
-Зачем ты мне врёшь? Ты больше не любишь меня? Скажи, тогда ты ведь просто сбежал? Я просто не знаю, что мне думать, не нахожу объяснения…
Он взял её руку и прижал к своей обнаженной груди:
- Ты чувствуешь моё сердце? Нет, оно ведь не бьётся, я не стану пугать тебя и резать свою плоть, но присмотрись ко мне, прислушайся, я уже не дышу.
Всё ещё не веря, женщина покорно положила ладонь на его грудь, пальцами ощутив странную сухость его кожи и неестевенную твердость, холодность. Ей вдруг стали неприятны эти прикосновения и она брезгливо отдернула руку.
Теперь в её взгляде были ужас и отвращение, она начала ему верить. Порывисто вскочив, Азель принялась одеваться.
Одевшись, она подошла к двери, стараясь избегать его взгляда, словно не желая на него смотреть, и тихо заговорила:
- Я столько лет тебя ждала! Вопреки всему лелея дикую надежду, что когда-нибудь ты вновь будешь рядом. Знаешь, мне было очень тяжело! Я одна воспитывала сына, пока не вышла за Карла. Видела в мальчике только тебя, все это время я жила тобой, а ты… ты просто подло сбежал, ты нас бросил, тебе было наплевать, что со мной, что с нами! Всю жизнь я хотела, чтобы наш сын был похож на тебя, я рассказывала ему, какой прекрасный у него был отец, а на деле его отец оказался просто ни на что не годным трусом! Просто трусом и предателем! Если бы я вот так могла сейчас подумать, мне было бы чуточку легче, ненависть к трусу и предателю освободила бы меня от любви. Но ты мне не даёшь даже права обвинять тебя, ты не солгал мне, ты умер. Но ты солгал смерти, обманул её. Парадокс, ты жив после смерти. Но ТАКИМ я не могу тебя принять…
- Это дико, это нереально и омерзительно. Никогда, слышишь, никогда не приближайся ко мне, не касайся меня! О Боже!
Женщина остановилась и побледнела, кинулась к умывальнику, её стошнило.
Оставшись один, Эрнандо всматривался в темное окно, где-то там на улице от него убегала его Азель, он вновь её потерял, теперь уже навсегда…
А она брела по ночной улице и, не таясь, плакала. Свидетелями слёз были лишь звёзды и помертвевшие клёны. Багряные деревья, пытаясь утешить, протягивали к ней алые ладони, но ветер, обрывая, швырял их оземь. Горьковатый запах палой листвы обволакивал её, он так соответствовал горечи тихих слёз. С реки прилетел холодный ветер, приподнял с мостовой листья, чуть покружив, покинул, словно пресытившись этой игрой. Тронул прохладой разгоряченное лицо Азель, заглянул в широкие рукава и, казалось, проник внутрь её тела, до того стало вдруг ей холодно. Женщина остановилась и обхватила себе руками, то ли пытаясь согреться, то ли успокоиться. Вдыхая свежий холодный воздух, пропитанный ароматом осени с привкусом скорой зимней морозности, она отчетливо почувствовала себя живой, и так обрадовало это ощущение, она словно поняла вкус жизни, всю её прелесть. «А Эрнандо лишён этого, его тело не терзает холод и его не волнуют запахи ни вот такие горькие, ни сладкие… никакие». Под опадающим клёном она долго стояла и думала о нём, слёз больше не было, их унёс холодный осенний ветер.
Распахнулась дверь его комнаты, на пороге стояла бледная Азель.
- А твои певцы знают об этом? Они знают, что их маэстро мертвец?!
- Да. Да и они тоже… подобны мне. В моей труппе нет ни одного живого артиста. Все они очищены Вечностью от налета мелких страстей и печалей. Может поэтому их пение так чисто, ведь они вкладывают в него всю свою душу, кроме него у них больше ничего нет. Их голоса переливаются всеми оттенками, кои есть в абсолютной природе, но вам они не доступны, вы даже и не догадываетесь об их существовании и никогда не узнали, если бы не услышали моих певцов. К тому же Смерть является отличным консерватором, теперь безжалостное время не властно над их телами, голосовыми связками.
- Ты чудовище, ты чудовище! – женщина замерла с ужасом вглядываясь в лицо улыбающегося мертвеца.
От потрясения у неё началась истерика.
Эрнандо поднес к её губам фужер вина:
- Выпей, прошу тебя, выпей.
Когда она залпом выпила всё содержимое фужера, он, взяв ладонями её голову, прижал к себе и гладил по волосам.
В душе женщины боролись противоречивые чувства, она хотела радоваться близости с дорогим человеком, но он ее пугал. Его слова были нелепы и фантастичны, но ведь это был он. Как ей его сейчас принимать – ответа она не могла найти. Страх и сопротивление всё же уступили место усталости.
Спустя некоторое время она, наконец, затихла и успокоилась.
- Скажи, а вы боитесь солнечного света и святого распятия?
Эрнандо расхохотался:
- Ты ещё спроси, спим ли мы в гробах! Дорогая, ты рассуждаешь как деревенская кумушка! Что за глупые выдумки! Поднимайся, пойдем, я тебя с ними познакомлю.
Он вывел её из своей комнаты и проводил по коридору до конца. Азель остановилась перед дверью, всё же мысль о том, что там, в комнате, сидят мертвецы, её пугала. Но она вспомнила, как они пели на сцене, вспомнила их поразительные голоса и волшебную музыку, да и Эрнандо был рядом.
В это мгновение из-за дверей донеслось нежное звучание скрипки, женщина сама толкнула дверь и вошла.
Музыка оборвалась, все присутствующие в комнате замерли и насторожено следили, как она проходит мимо них.
Никогда раньше маэстро не приводил к ним никого, никогда раньше он их не показывал. Молчание нарушил сам Эрнандо:
- Азель, дорогая, позволь познакомить тебя с самыми лучшими музыкантами и певцами на этой грешной земле. Их пение и виртуозную игру ты слышала сегодня днём, - и он плавным движением руки указал на мужчин.
Затем он обратился к ним:
-Друзья мои, это моя Азель, самая лучшая из всех женщин, - он поцеловал её руку.
И снова воцарилось молчание. Женщина разглядывала друзей Эрнандо, ища признаки их «безжизненности». Бледные лица и больше ничего, такое бывает и у живых людей, возможно им не хватает блеска в глазах, эмоций – женщина растерялась, ничего экстраординарного она не находила. Если она встретила бы их на улице, вряд ли чего заподозрила.
Она остановилась рядом с юношей, почти мальчиком. Рука Эрнадо легла на её плечо:
- Канто Тенереза, Хрустальный Птенчик, - представил он ей певца и ласково ему улыбнулся. – Он совсем недавно в моей труппе.
«Он не так давно умер», - перевела для себя Азель.
-Здравствуй, Канто, - её голос задрожал, и слезинки блеснули в глазах.
Дивный голос коснулся её слуха, когда Канто ответил на её приветствие.
Отчего-то представилось вдруг кладбище, и он такой юный, трогательно-хрупкий в гробу, обложенный прощальными цветами, зелеными венками, увитыми скорбными лентами. Невольно ощутила то невыносимое горе, которое наверняка охватило его близких в тот черный день, его мать, конечно же, выплакала все глаза.
К горлу подступил ком, Азель почувствовала, что снова готова разрыдаться. Схватив Эрнандо за локоть, она сдавлено прошептала:
-Уведи меня отсюда, я хочу домой.
Эрнандо обнял её за талию и, кивнув мужчинам, покинул комнату, уводя свою Азель.
Он проводил её до дома, они шли пешком, так она пожелала. Ей хотелось прогуляться, насладиться свежим осенним воздухом и прогнать дурные впечатления. А он был рад подольше побыть рядом с ней.
По дороге они мало разговаривали, она была погружена в свои мысли. Эрнандо понимающе молчал, она сегодня много пережила.
Возле её ворот они остановились, мужчина окинул взглядом большой богатый дом.
- Я вижу, дела у тебя идут неплохо, рад за тебя.
-Да, я снова вышла замуж, мой муж богат. Но я устала от разговоров и очень хочу спать.
- Конечно, дорогая, - он замер раздумывая, может ли её поцеловать на прощание.
Женщина догадалась о его желании, но отстранилась и скользнула в боковую калитку ворот. Мужчина чуть вздрогнул от металлического лязга засова – словно это от него она закрылась.
Яркое полуденное солнце заливало светом спальню и пробивалось сквозь сомкнутые веки. Спящая женщина нехотя открыла глаза и сразу же зажмурилась. Натянув одеяло на лицо, она подумала, сколько же сейчас времени и почему она до сих пор в постели. Затем она вспомнила произошедшее этой, ночью, но того панического страха уже не испытывала. Пребывая в безопасности своего дома, вдали от этих мертвецов, она могла подумать спокойно. Мысли текли размерено, их уже не подгонял панический страх. Вспомнились картинки Страшного Суда, ужасающие изображения Смерти, Дьявола и чертей. Стал ли Эрнандо приспешником Дьявола? Стал ли он жутким монстром, очнувшись от вечного сна? Как сумел он остаться живым после своей смерти и почему по прошествии стольких лет, плоть его не тронута тленом? Внешне он мало отличим от живых и уж исчадием Ада его не назовёшь, но осталась ли прежней его душа? Или её постигли некие ужасные метаморфозы, а эта его нежность и кротость лишь маска? Нам не дано узнать, что происходит с человеком в момент смерти, как меняется его личность и тело, нам это неведомо, до того момента пока сами не переживем этого. Или не переживём… Азель улыбнулась получившемуся каламбуру: «пережить момент смерти», - как ни крути при любом исходе живым уже точно не будешь.
Когда она спустилась в гостиную, большие напольные часы показывали без четверти три. Подошла Мари и поинтересовалась, будет ли она обедать.
-Да, пожалуй, немного поем. А где Луиджи? Он уже обедал?
-Нет, мадам. Ваш сын ушел рано утром, сказал, что пойдет к самому лучшему композитору на земле. Он был чрезвычайно взволнован, мадам.
Азель улыбнулась, представив горящие восторженным блеском голубые глаза. Она была рада, что он так любит музыку и находит в ней свое счастье.
Сев за стол, она пила душистый вишневый компот и ждала, пока Мари подаст ей обед. В уютной, залитой солнцем столовой было так спокойно и безмятежно, беспечно улыбались херувимы на самом верху резного буфета, на окне безмятежно спал рыжий Вальзер, успокаивающе тикали большие часы, с каждым шагом стрелки отделяя её от странной ночи.
«К самому лучшему композитору, это он так о своём учителе Жибеле?» - подумала женщина и вновь легкая улыбка тронула ее губы: перед глазами всплыл образ смешного седого старичка.
Самому лучшему на земле, скажет тоже! Этот мальчишка уж очень привязан к нему поэтому так его высоко превозносит.
«…с самыми лучшими музыкантами… самая лучшая из всех женщин…», - внезапно вспомнились слова Эрнандо, её словно ударило током и холодок пробежал по телу.
- Мари! К кому пошёл мой сын? К кому? – закричала графиня.
- Я не знаю, мадам. Его слова я Вам передала, ничего более месье Луиджи мне не сказал.
Дурное предчувствие закралось в её душу и она до боли закусила губу, пальцы скомкали белоснежную салфетку, и всё её существо словно сжалось от удара. Подошла Мари с блестящим подносом и принялась расставлять приборы. Взглянув на хозяйку, горничная смутилась и поспешила вернуться на кухню.
- Приятного аппетита, мадам.
Азель механически подносила вилку ко рту и ела, даже не понимая, что она ест, не ощущая вкуса еды. Мысли её были далеко, а сердце сдавила тревога. Взгляд замер на золотистом желе, вздрогнувшем в хрустальной вазочке, когда она резко поставила бокал на стол, расплескав компот. Яркие брызги обагрили белую хрусткость ткани. Азель, задумчиво, наклонила бокал - на скатерти расплылось тёмно-красное пятно. Женщина закрыла лицо руками, её охватило ощущение нереальности, как бывает во время ночных кошмаров. Но спасительной мысли, что это лишь сон, не приходило.
Затем она поднялась в комнату, ей не хотелось, чтоб кто-то видел её состояние, тем более скоро должен был вернуться её супруг. Вчера он гостил у приятеля и, как водится, перебрав вина, заночевал у него.
В своей комнате Азель села в кресло рядом с большим окном и не сводила глаз с дороги. Отчего-то стало страшно, что Луиджи не вернется.
Спустя примерно час в ворота въехал экипаж. Азель с облегчением увидела, как её сын выходит из него. Она поспешила привести лицо в порядок и спустилась вниз.
Молодой граф обрадовался, увидев мать, и взяв ее за руки, закружил по комнате.
- Матушка! Матушка, Вы не представляете с кем я сегодня беседовал! Я был у маэстро Люгубрэ. Вы помните мы вчера были на его концерте, Вас ещё чрезвычайно тронула его музыка? Помните?
У Азель замерло сердце.
- Так вот, я исполнил для него Impromtu* , и он похвалил меня! Он сказал, что у меня удивительно чистый discant* и он был бы рад такому солисту. Слышите, матушка?! Маэстро восхищался моим пением! И он намекнул, что готов принять меня в свою труппу.
Любимый сын радовался, а у неё перед глазами стояло метрвенно-белое лицо юного Канто, ей почудилось, что это её Луиджи.
«В моей труппе нет ни одного живого артиста. Все они очищены Вечностью от налета мелких страстей и печалей».
Ей стало дурно, и она бы упала, если бы юноша не удержал её. Азель поборола слабость и высвободилась из его заботливых объятий.
- Где он сейчас? В котором часу они сегодня выступают? – спросила она севшим голосом.
Смутившись, Луиджи ответил:
- В гостинице. Сегодня они не выступают, а на завтра их ангажировал…
Азель, не дослушав, ринулась к дверям, но, спохватившись, подошла к платяному шкафу за плащом, чтобы прикрыть простое домашнее платье.
Луиджи молча следил за её метаниями по дому, не решаясь поинтересоваться у матери, в чём причина её смятения.
Оказавшись за воротами, Азель бросилась бежать на улицу Тардье - воспользоваться своим экипажем было рискованно, а искать наёмный не было времени, да и денег она не взяла. Впрочем, расстояние было не столь велико.
Яростным ураганом она ворвалась в маленькую гостиницу и поднялась в знакомую комнату. Никто не успел остановить разъярённую женщину, да и не смог бы.
- Мерзавец! Чудовище! Ты хочешь убить моего сына! – закричала она и сильно ударила по лицу сидящего в кресле Эрнандо.
Он поднялся и протянул руки, намериваясь успокоить женщину. Она ударила его по руке.
Она била его и билась в истерике сама, обрушив на него поток ругательств и жестокие обвинения. Колотила кулаками в его грудь. Схватив большую вазу с оранжевыми розами, движимая вдруг обуявшей ненавистью к этим цветам, швырнула её об пол, залив водой пёстрый ковер, а потом рухнула в кресло и разрыдалась, закрывшись руками.
___________________________
Impromtu - Импровизация
discant (дискант) – певческий голос мальчиков.
III ГЛАВА
Он, молча, ждал, пока она выплачет свою ярость, отошел к маленькому столику у стены. Вернувшись, поднёс к губам рюмку вязкой, терпко пахнущей жидкости.
- Пей! Сейчас это тебе необходимо, - он буквально заставил её сделать глоток. – Этот… «чай» принесет успокоение. Здесь только молоко и трава, выпей всё, прошу тебя (1).
Перечная мята почти перебивала неприятный привкус странного напитка, поморщившись, Азель допила и откусила дольку апельсина.
Когда она затихла, Эрнандо, глядя на её подрагивающие плечи, тихо заговорил.
- Моя любимая Азель. Ты называешь меня чудовищем, и в этом ты права. Ты называешь меня мерзавцем, в этом тоже ты права, но лишь отчасти. Ибо это понятие более чем условно и значение его зыбко. Ты судишь обо всём очень узко, как все вы, не шагнувшие за грань человеческой жизни, не познавшие величие вечности и вселенской гармонии. Поверь мне, я знаю, о чём говорю. Раньше я был подобен всем вам и страшился неизведанного, страшился смерти, наивно полагая, что с её приходом наступает всевечный мрак и пустота. Но это не так. Умерев тогда, я не вознесся небеса и не провалился в ад, а застрял где-то посередине. Поначалу я очень испугался, примерно так же, как ты сейчас, но потом понял, что отныне мне нечего бояться. Ведь чего боятся все живущие? Смерти! Они боятся умереть, а мною это уже было пройдено, значит, ничего страшнее со мной уже не случится. Отринув эти пустые сомнения и глупый страх, я успокоился и мог уже не спеша наслаждаться… - Эрнандо запнулся, но продолжил: - …своим бытием, наслаждаться миром вокруг меня, вечностью. Я познал саму сущность этого безграничного мира, словно вдруг, в одно мгновение слился с неким всеобщим разумом - Абсолютом, и мне стало известно, многое, то, чему в вашем мире нет и не может быть объяснений, но ровно столько, сколько я готов был постигнуть. Могу сравнить с бедуином, бредущим по пустыни, который вдруг находит оазис, нечаянно, неожиданно, но так вовремя, и припадает к источнику, и жадно впитывает в себя эту живительную влагу. Но испив ровно столько, сколько ему необходимо, отказавшись от лишнего, он прекращает пить и отдыхает, а бесценная вода, сама находит путь по его жилам и насыщает все его органы. И ему нет нужды следить за её движением и постигать то, как каждая его клеточка принимает эту жидкость. Он просто чувствует, что жажда его утолена, и он более не томим ею. Так и я припал на мгновение к этому источнику и взял ровно столько, сколько мог, сколько хотел. Спустя некоторое время я с удивлением осознал, что обладаю некой силой, магической энергией. Мне стало интересно, насколько протираются мои новые возможности, я жаждал найти способы практического применения. Но к кому я могу обратиться за ними? Не в вековые хранилища мудрости – монастыри и не в университеты же, к ученым мужам! Они просто бы не поняли, чего я хочу, в человеческой речи нет этому определения, а если приводить аналогии и показать на примере, то меня бы сочли безумцем. Пришлось пойти к чернокнижникам, их-то ничем не удивишь, а в потрепанных книгах всё же имеются знания. Там-то я узнал, что мне подвластно управлять умершими и что я могу точно также продлевать пребывание в этом мире других людей. Так я стал тем, кого вы называете пугающим словом «некромант». Управлять абсолютной энергией я мог, они лишь показали мне свои ритуалы, но, знаешь, это в большинстве случаев лишь фикция – они, в основном, шарлатаны и не могут пробудить усопшего. А вот у меня обрядец эффект возымел. Может он всего лишь помогает мне сконцентрировать свое сознание и уловить из надмирной, неосязаемой вами материи энергетику покойника, может и так. Но ты могла сама убедиться в действенности обряда - все мои музыканты ныне присутствуют здесь благодаря нему.
Посеревшие сумерки вдруг побледнели и комнату залило мягким светом – за окном начался снегопад, первый в этом году. Крупными хлопьями заботливо осыпало небо землю, спеша укрыть ее до морозов, но как рано оно засуетилось, еще не все листья сорвал осенний ветер и почва не тронута ледяным дыханием.
Азель, не поднимая головы, с каким-то безотчетным наслаждением внимала его бархатному, мелодичному голосу, позволяя окутывать себя мягким коконом внимания. Меж тем, слова его пугали, но всё же она не могла прервать его, ей не хотелось перестать слышать этот дивный и такой родной голос, слегка закружилась голова. Проникая в её сознание и оседая крупными хлопьями свежего снега его слова, заметали её страхи и прежние представления обо всём сущем на земле и на небе. И она словно созерцала этот причудливый танец и любовалась хрупким покровом новых знаний, готовым тотчас же растаять, раствориться в неверии и сомнениях, как первый снег от дыхания теплой земли. Вот также и всё, ведомое ранее, что она усвоила с детства – все суеверия и страхи перед смертью и мнимой загробной жизнью - было глубоко и незыблемо, как сама матушка Земля, а его слова – всего лишь снег, столь же дикий и невероятный, случись ему выпасть летом. Но ей понравилось эта белоснежная, легчайшая и едва уловимая пороша и вдруг стало страшно потерять это, прогнать неверием, неприятием того, что говорил ей Эрнандо, а он продолжал говорить о материях и о взаимодействиях между ними, о течении жизнетворной энергии.
Азель повернулась к окну и поразилась снежному вальсу, царящему на улице. «Мистика? Или совпадение, стоило мне представить снег и вот он, пожайлуста…» голос Эрнандо отвлек, вернул ее к невеселому разговору:
… - Но я не мог бездумно распоряжаться этим даром и тогда я решил поделиться им с самыми достойными. Я ездил по городам, и, если мне случалось прослышать, что где-то умер талантливый человек, я незамедлительно отправлялся на кладбище, замечал, где его хоронят, и возвращался в полночь. Конечно же, меня интересовали те, кто служит Музыке. Таким занятным образом я и собрал свою труппу.
- Эрнандо, но ведь наш сын жив! – хрипло прошептала Азель. – Ты же не хочешь… - произнести вслух это страшное слово она не смогла.
- Он обладает талантом. Его голос поразил меня, но ведь ты и сама понимаешь, что это ненадолго, совсем скоро он сломается и утратит своё дивное звучание. Что тогда будет с ним? Да, он сможет вновь его поставить и научится петь с новым голосом, став обладателем заурядного тенора. Но будет ли он довольствоваться этим? Вряд ли! Сегодня я познакомился с ним и увидел в нём тот же пыл, коим и сам обладал, я бы на его месте не смирился. Но у меня не было его голоса, лишь способность слышать музыку, витающую вокруг, и заключать её ноты. Я хочу, чтоб его волшебный голос навсегда, слышишь, навсегда остался в этом мире. Ars longa, vita brevis (2).
-Замолчи! – Азель резко его оборвала.- Я тебе не позволю этого совершить. Не позволю! Не смей приближаться к нему, не смей даже думать об этом! Никогда! Ты сам чудовище и хочешь моего сына уподобить себе! Я не дам тебе этого сделать.
Поднявшись, женщина подошла к нему вплотную и заглянула в глаза:
- Но почему это происходит со мной?! Чем я так прогневала Бога? Почему для этой странной игры он избрал меня? Я так тосковала по тебе, и лишь робкой, какой-то призрачной надежде позволяла проникнуть в мой разум, но тут появляешься ты, во плоти, казалось, быть бы мне счастливой, но ты рушишь мою жизнь, рушишь привычный, знакомый и правильный мир! И грозишься отнять у меня самое дорогое – моего сына, и лживо успокаиваешь меня, суля ему вечную жизнь, а сам обрекаешь его быть каким-то ужасным выродком, противным всему живому. Это ужасно! Я прошу оставить нас в покое. Мне было плохо без тебя, но мне было спокойно.
Азель вышла из комнаты, оставив его одного.
Дорога домой заняла намного больше времени, нужно было переварить услышанное и придумать, как спасти сына. Ей сейчас вспомнился крохотный младенец, трогательный комочек, коим она впервые прижала к груди Луиджи. Тёмно-фиалковые глаза фантастичного цвета тогда внимательно осматривали мир и её саму с какой-то невообразимой мудростью. Это потом ей повитуха сказала, что младенцы не сразу умеют видеть, но ей, как и всякой матери, он казался особенным. Вспомнилось невероятное, неописуемое чувство, когда впервые крохотная ладошка крепко схватила её палец, и его первая улыбка озарила маленькое, ангельское лицо. Женщину окутало теплым облаком воспоминаний, но его, словно резким порывом холодного ветра, унесла прочь страшная мысль, что она может потерять своего сына. Человек, давший когда-то ему жизнь, вознамерился её сейчас оборвать в каком-то безумном своём решении.
Она решила всё рассказать мужу.
Вернувшись, домой, Азель поинтересовалась, дома ли её супруг и, услышав положительный ответ, прошла в его кабинет.
Карл полулежал в своём большом кресле и читал газету. Женщина внимательно посмотрела на него, оценивая его состояние и настроение. Он уже был гладко выбрит и переоделся в домашнее, никаких явных признаков вчерашнего кутежа и похмелья не виделось, на лице читался стыд. «Женщина! - поняла Азель - Что ж это мне даже на руку, сейчас он готов для меня на многое, лишь бы вину загладить». Граф поднял на жену виноватый взгляд и смущено улыбнулся:
- Здравствуй, дорогая!
Азель плотно закрыла дверь и произнесла:
- Карл, мне нужно с тобой поговорить, это очень важно, - заметив, как он напрягся, она поспешила успокоить его: - Нет, это не по поводу твоего похода в гости, это намного важнее. Ты помнишь Эрнандо, моего первого мужа?
Мужчина удивлено вскинул брови, его он хорошо знал и при жизни и ненавидел своего соперника, но не мог понять, к чему сейчас его она вдруг вспомнила.
- Я прошу тебя, выслушай и отнесись к этому со всей серьёзностью.
Азель присела на краешек кожаного дивана и принялась рассказывать. Закончив, она выжидающе посмотрела на мужа.
После недолгого молчания тот, наконец, заговорил:
- Однако удобно он устроился. Кормить поить их не нужно, играть могут без передыху, сплошная экономия, - мужчина пытался схохмить, но, встретив её взгляд, полный боли и отчаянья, осёкся.
Он встал и вынул из ящичка на столе сигару, откусив кончик, зло сплюнул в корзину для бумаг и, пальцами сняв крошки с языка, закурил. По кабинету поплыло сизое, ароматное облако.
- Он прав, скоро у нашего сына, - он намеренно подчеркнул «нашего», зная, что это тронет Азель, - сломается голос. Удивлен, что этого не произошло ранее. Так вот, после этого он престанет его интересовать как певец, нам нужно просто на время его спрятать, вот и всё.
- Но где, Карл? – в голосе женщины звучала надежда.
- В монастыре. В пригороде есть аббатство Сен–Этьен, и я намерен поместить Луиджи туда. Под предлогом, кхм… да просто дам им денег и никто ничего не спросит.
- Но Эрнандо сказал, что он не боится святых мест и может спокойно пребывать на освященной земле.
-Дорогая моя Азель! Стены монастыря прочны и весьма надежны и безо всяких прысканий вокруг водой и размахиванием кадилом. Это ведь по сути своей крепость. Так что иди, собирай вещи сына. Ты знаешь, если я решил, то откладывать не намерен.
Вечером следующего дня Карл вернулся домой. Взволнованная Азель выбежала ему навстречу.
Граф обнял её за плечи и чмокнул в прохладный лоб.
- Всё в порядке, дорогая, наш мальчик принят в монастырь и надёжно укрыт от всяких безумцев и выходцев с того света.
Со слезами на глазах женщина схватила его руку и поцеловала, крепко сжав.
- Спасибо, Карл, спасибо!
-Ну, всё, всё. Долг отца – заботиться о сыне. Пойдём ужинать, я чертовски голоден.
Потянулись тихие, спокойные дни. Их вереницы, кружась, обрастали неделями, месяцами. Труппа Люгубрэ покинула столицу и по слухам отправилась в длительный тур по Европе. Эрнандо был далеко. Азель наслаждалась покоем, изредка приходили письма от Луиджи. Они были сухи и коротки, по-видимому, он сильно обиделся на мать и отчима за то, что его так внезапно и неожиданно отослали в монастырь.
Матери была неприятна эта обида, и она чувствовала себя виноватой, но утешалась тем, что её мальчик жив.
Свежим весенним утром она сидела в саду подле небольшого пруда с белыми лилиями и писала письмо сыну. Думая, как бы его успокоить, подбодрить она перебирала в памяти все радостные и счастливые моменты, проведенные рядом с ним.
И она поняла, что очень соскучилась по сыну и хочет его увидеть. Азель решила навестить его в монастыре. Поднявшись в кабинет мужа, женщина сказала ему о своём решении.
- Конечно, дорогая. Поезжай к сыну, передавай ему от меня сердечный привет. Я сейчас распоряжусь, чтоб тебе приготовили экипаж и подарки для Луиджи, - граф солнечно улыбнулся своей супруге.
Азель пошла собираться в дорогу.
Подъезжая ближе к старому замку, женщина высунулась в окно кареты. Стены монастыря поразили её своей мощью и неприступностью. Серым исполином старый замок Сен-Этьен возвышался на изумрудной равнине и действовал подавляюще на маленькую женщину, эта громада серого камня, заставляла ее все отчетливее ощущать свою слабость и беспомощность, ничтожность.
Настоятель тепло принял графиню и долго восхвалял все достоинства её сына. Его похвалы бальзамом ложились на ее сердце и заставляли её трепетать от гордости за сына. Затем её проводили к Луиджу.
Открыв дверь, Азель замерла на пороге, перед ней стоял молодой человек, в котором она едва узнала своего сына. Его прекрасные волосы были криво острижены, фигура оплыла, даже пополневшие лицо стало как будто чужим.
Он усмехнулся, заметив её растерянный взгляд.
-Вы не узнаёте меня, матушка? – его голос болью отозвался в её сердце. – Вас смутили мои волосы? Я их остриг, уж слишком много восторгов они вызывали у некоторых. Или может, мой голос? Да, он теперь стал другим и мне уже не быть певцом. Скажите мне, матушка, за что Вы меня упрятали в этот чёртов монастырь? Если я Вам мешал, то не лучше ли было отпустить меня с маэстро Люгубрэ? Помнится, тогда он восхищался моим талантом и предлагал место солиста. Так почему же Вы не сплавили меня ему, раз уж Вам так этого хотелось? Твой Карл, не потрудился мне объяснить, для чего меня сюда запихнули, он просто сказал «это для твоего же блага». Для какого блага? – Луиджи не сдержавшись, закричал, напугав свою мать.
- Ты прав, я должна всё тебе объяснить, тогда просто не было времени, да ты бы и не понял.
- Уж окажите любезность, матушка, поведайте мне причины сего крайне странного поступка, - нарочито подчеркнутая вежливость звучала как издёвка.
Азель не обратила внимания на его тон и начала свой невесёлый фантастический рассказ.
- Да, верится с трудом… но если это даже и так, почему именно Сен-Этьен?! Неужели вы не знали репутацию это гнилого места?!
- Сынок, что ты такое говоришь? – Азель испугано посмотрела на сына.
Он глубоко вздохнул и постарался успокоиться. Криво усмехнувшись, он произнёс:
- Этот так называемый монастырь на самом деле гнездо разврата, это позорное пятно, бросающее порочащую тень на всех служителей церкви. Здешний настоятель просто купил себе это место, дабы потакать своими слабостям, надежно укрывшись за прочными, глухими стенами. А деньги подавляют любой протест и ропот. Здесь маленькое независимое царство, и он здесь царёк. Не являясь священнослужителем, он, смеясь, попирает законы божьи и людские… Матушка, если так было нужно, чтоб голос мой сломался, уж лучше бы вы заперли меня в борделе мадам Суити… по крайней мере я бы остался мужчиной, – с горечью тихо произнес Луиджи. А может Вам не надо было решать за меня? Может, мне было бы лучше рядом с маэстро… отцом?! Простите, матушка, но я не хочу Вас более видеть, - и он собрался покинуть маленькую комнату, оставив её одну.
Но мать вцепилась в его руку, не давая уйти.
- Что ты такое говоришь?! Если ты выдумал это нарочно, чтоб помучить меня, то знай, что твоя жестокая месть удалась! Но если это всё правда… да я собственными руками размажу ему голову и подниму шумиху вокруг! Собирайся сейчас же! Едем со мной, сынок. Давай покинем это место, я поговорю с Карлом и его юристами, вернусь позже. Но сейчас я хочу увезти тебя домой…
Он резко перебил её:
- С Карлом? Так он же сам упрятал меня сюда. Нет, матушка, я никуда не поеду. Хватит распоряжаться мной и манипулировать подобно куклам на вашем комоде. Хватит! – он снова сорвался на крик, но быстро успокоился и продолжил, - что мне теперь делать там, в вашей жизни? Кому я нужен, такой? А здесь всё же меня любят, ценят и холят. Я хоть кому-то важен и нужен, пусть и так. Уезжайте, хватит с меня ваших указаний, матушка. Передавайте привет Карлу. Но не вздумайте, слышите? Не вздумайте, вредить Себастьяну. Забудьте всё что я сейчас сказал, а лучше забудьте меня и живите спокойно. Будьте счастливы, матушка. Прощайте!
Азель вернулась домой подавленная. Увидев встречающего мужа, его притворную слащавую улыбку, она брезгливо скривила губы и молча, поднялась в свою комнату, закрыв дверь на ключ…
… Спустя неделю она, наконец, пришла в себя. Ослабевшая, с осунувшимся лицом Азель полулежала на высокой подушке, а Мари заботливо кормила её с ложечки бульоном и рассказывала о происшедших событиях.
- На следующее утро, Вы, мадам, не спустились, граф забеспокоился и постучал. Не дождавшись ответа, он выломал дверь и нашел вас без чувств. Он побрызгал водой, дал понюхать нашатырю. Когда Вы очнулись, у вас начался бред. Он тотчас послал за доктором, Вам сделали инъекцию морфия и прописали капли. Доктор сказал, что у Вас нервный срыв, но опасности для здоровья нет.
- Сейчас покушайте и на свежий воздух. Доктор сказал, что прогулки очень полезны, я поставлю кресло в саду.
Через несколько дней Азель набралась сил и выходила гулять на бульвар. Капли, которые она исправно пила, оказывали на неё благотворный, успокаивающий эффект.
А на весенних улицах было чудо как, хорошо! Тёплые ласковые лучи солнца озаряли цветущие каштаны и липы, волнующий, упоительно-сладкий аромат плыл, унося на своих волнах печаль и грусть. Держась за руки, гуляли парочки, рядом прогуливались торговки с корзинами цветов и улыбались кавалерам, призывая купить букетик для дамы. И те они покупали и все становились чуточку счастливее.
Нарядные женщины, не спеша прогуливались, радуя взор нежными яркими цветами своих туалетов.
Азель этой весной не учувствовала в этом ежедневном праздничном променаде, она теперь была зрителем.
Внезапно её окликнул знакомый голос:
-Мадам Доленте, голубушка! Доброго дня Вам! – навстречу, радостно улыбаясь, шёл месье Жибеле. Азель ответно улыбнулась учителю Луиджи и поздоровалась с ним.
- Вы знаете, сударыня, я намедни получил письмо от Вашего сына из монастыря Сен-Этьен, он мало рассказывал о себе, но просил исполнить его просьбу. Луиджи передал мне конверт для маэстро Люгубрэ. Вы, наверное, помните, они в прошлом году гастролировали у нас. Так вот, он просил разыскать его и переслать письмо ему. Я уж было хотел отписать Луиджи и огорчить невозможностью это сделать, как вдруг с радостью узнаю, что они завтра возвращаются к нам! Представляете, вот это Фортуна! – старик радостно воскликнул, вызвав улыбки прохожих.
Азель вымученно улыбнулась:
- Господин Жибеле, письмо всё ещё у Вас? К чему Вам утруждаться, я сама передам ему этот конверт, – женщина старалась говорить убедительно, но и чрезмерно настаивать не решалась.
- Да, ещё у меня, - старик похлопал себя по карманам жилета. – Но, увы, не с собой. Вероятно, я забыл его дома, экая досада, а я как раз иду в Гранд… мог бы оставить его там.
-Позвольте всё же мне самой выполнить просьбу сына. Я могу вечером прислать к Вам домой человека. Договорились? – произнося это, Азель ласково улыбалась, хотя у самой сердце было не на месте.
- Да, конечно! – снова воскликнул Жибеле.
Попрощавшись с музыкантом, она отвернулась и поспешила домой. Взгляд уловил мелькнувшую сбоку фигуру в тёмном, но женщина не придала этому значения.
Вечером она еле дождалась возвращения Пино от месье Жибеле. Ей не терпелось узнать, что пишет её сын Эрнандо. Наконец ее посыльный вернулся, но его ответ разочаровал хозяйку.
- Господин Жибеле не дал мне письма, мадам. Он написал Вам записку, в которой дал объяснение.
«Госпожа Доленте, спешу Вас обрадовать и избавить от хлопот. Сегодня сразу по возвращении домой ко мне явился молодой человек и сказал, что маэстро Люгубре уже в городе и он, будучи наслышан о моём преданном служении прекрасной Эвтерпе (3), посылает мне приглашение на сегодняшнее выступление, по окончании которого надеется на личное знакомство. И раз уж сам лично увижусь с маэстро, то и письмо Луиджи передам. Сейчас я заканчиваю это письмо и сразу же иду в Festspielhaus…»
Азель скомкала письмо, но затем, передумав его выбрасывать, расправила и положила в ящик секретера.
Внизу громко хлопнула входная дверь и забегали люди. Встревоженная Азель вышла из комнаты и спустилась вниз.
У двери стоял их кучер, а рядом, закрыв лицо передником, рыдала Мари. Увидев графиню, кучер произнес:
- Господин Доленте мёртв.
Мари громко всхлипнула и зажала рот ладонью.
- Мы уже свернули на нашу улицу, как вдруг навстречу выехала черная карета и преградила дорогу. Я осадил коней. Услышав шум сзади, я обернулся на козлах и увидел, что двое мужчин выдернули графа из кареты, сверкнул длинный нож и вот он уже лежит на мостовой, а эти двое быстро убегают. Его ударили прямо в сердце, он умер мгновенно. Сейчас сюда прибудут легавые, я должен им всё рассказать. Хотя их разве найдешь? Так быстро всё произошло, я толком-то и не разглядел.
Она вошла в кабинет мужа. Проходя мимо дивана, коснулась рукой холодной кожаной обивки, подойдя к столу, провела пальцем по затейливому узору сигарного ящичка. «Осталось четыре штуки», - отметила она про себя. Её взгляд, скользнув, упал на низенький бар-глобус, она откинула крышку. Северный полюс стукнулся о край кадки с Бенжамином, в свете люстры драгоценными каменьями блеснули стеклянные бока бутылок. Азель погладила пальцем каждую, остановившись на небольшой янтарной. Тугая пробка, наконец, выскочила, громко выразив своё недовольство, послышался терпкий аромат. Бокала она не нашла и прильнула губами к узкому горлышку.
Обжигающий глоток, слезы и мучительный вдох, а затем блаженная истома, уносящая боль, приятная лёгкость. Азель провалилась в большое кресло Карла, ей так хотелось… так хотелось, чтоб оно сейчас ожило и укрыло её в объятьях ото всех бед.
Обжигающий глоток и так приятно горят губы, а сознание всё легче и мысли приятнее, тело же наоборот наливается сладкой тяжестью, мягчея. Горьковато- терпкий древесный вкус, и стало лень додумывать мысли, отпускает их в вечность, неоконченными, торопит их полёт, от этого они путаются, замирают и повисают над кружащейся головой, создавая причудливые, многослойные картины. Азель подняла руку, словно хотела коснуться их, отмечая все памятные даты и яркие события, которые теперь так отчаянно гонит вперед её память, вынимая на свет и отбрасывая в сторону как не модные платья из глубин шкафа.
Утром её разбудила Мари и помогла подняться в свою спальню. Она сделала вид, что не заметила пустой бутылки и беспорядка вокруг. Уложив хозяйку в постель, горничная вышла. Азель сосредоточенно рассматривала витиеватый цветочный узор на обоях, стараясь не думать о вчерашнем своем состоянии. Её качало на волнах дурноты, голова взрывалась болью при каждом движении. Женщина отпила воды из кувшина, оставленного предусмотрительной Мари.
Когда она снова проснулась, комната уже погружалась в темноту, вечерние сумерки лились сквозь открытое окно, поглощая очертания предметов, искажая их, придавая им жуткий фантастический вид. После сна она чувствовала себя совсем разбитой, но всё же поднялась с постели.
Азель сидела за столом, когда в холле звякнул колокольчик. «Кто бы мог прийти в столь поздний час?» - мелькнуло удивление.
Послышались голоса и вот уже Мари вводит в столовую человека в рясе. Азель напугал скорбный вид его лица.
- Я только что прибыл из Сен-Этьен. К сожалению, вынужден сообщить прискорбные вести. Ваш сын сегодня покончил с собой. У меня с собою письмо от нашего настоятеля. Вам следует забрать тело сына для захоронения. Вы же понимаете, что самоубийцам нет места на святой земле нашего погоста, - сделав интонационный акцент на «самоубийце» монах тотчас сменил и выражение лица.
Хотелось швырнуть вазой в это надменно-равнодушную маску чёрного вестника.
- Пошёл вон! – закричала Азель.
Тот стушевался и растеряно продолжил:
- Я понимаю ваше горе, под его влиянием вы не ведаете, что говорите. Я прощаю вам эти слова…
- Прощаешь мне?! Что ты прощаешь? То, что вы убили моего сына, а теперь вышвыриваете вон его бедное тело?!
Азель много бы еще кричала, но в столовую стремительно вошёл мужчина. Задев плечом монаха, он подошёл к Азель и обнял ее:
-Дорогая, прими мои соболезнования. Похороны Карла я возьму на себя. Как ты?
- Эрл… Эрл, - она обнялась с братом покойного мужа. – Мой Луиджи сегодня умер, а этот … человек требует, чтоб мы забрали его тело. Да я на руках готова унести из вашего вертепа своего мальчика! Слышите? Чтоб вы не касались его своими мерзкими руками! – она снова кричала в лицо безразличному монаху.
Эрл развернулся к нему и, схватив его за локоть, вывел из гостиной.
- Вы же видите, в каком состоянии бедная вдова! Говорите лучше со мной, что там произошло?
И они покинули её дом. Азель не знала, что делать. Внутри образовалась пустота, все чувства словно вдруг вырвали и отбросили - н и ч е г о! Она сейчас ничего не ощущала, просто стояла посреди нарядной столовой и смотрела на большие часы. Внезапно они огласили дом громким звоном.
Азель вздрогнула, закусила губы до острой боли и зажмурила глаза, не пуская слёзы наружу. Вспомнила, что нужно дышать и, сделав глубокий судорожный вдох, подошла к резному буфету. Не глядя, вытащила бутылку и прихватила фужер. Ей очень хотелось поскорее перелистнуть этот день, вновь почувствовать легкость и дивное кружение мыслей, тающих в странном танце… лишь бы не думать… не думать…
И всё же воспоминания, словно птицы, бились в закрытое окно, оседали на карнизе, ожидая удобного момента – прояснения сознания, и тогда белые голубки из прошлого или чёрные вороны настоящего врывались внутрь и кружили над бедной женщиной.
Свадьба с Эрнандо, цветущий бульвар, небольшое кафе и цветы, цветы повсюду. Он купил ей всю корзинку и они потом, смеясь, раздавали их прохожим.
Маленький Луиджи бежит навстречу, обнимает её колени, она подхватывает сына на руки и кружит, осыпая поцелуями его пухлые щёчки. Малыш заливается счастливым смехом.
Они с сыном на пруду, он крошит булочку уткам и заливисто смеётся, когда они проглатывают угощение.
Луиджи играет на скрипке. Утреннее солнце вливается в гостиную золотым потоком. За окном легкий ветер раскачивает в такт мелодии ветви персидской сирени. Азель наслаждается игрой сына, поглаживая задремавшего Вальзера.
Монах в её столовой, скрив губы, требует забрать из монастыря мертвое тело Луиджи. Она кричит.
Эрл, играя желваками, сухо передаёт, что рассказал тот в рясе о смерти её сына. «Выяснилось, что Луиджи отправил кому-то письмо, а этого было нельзя делать. Разговор с настоятелем, где ему поставили это в вину. Вечером в окно Луиджи влетела птица и упала замертво, он сорвал с её шеи записку, прочел и не дал её отнять. Что там было никто так и не узнал. А ночью, когда большинство монахов спали, а остальные были на всенощной в часовне, он пробрался в аптекарский закуток и выпил содержимое одной бутыли. Настоятель не советует проводить расследование и привлекать власти, так как это был его добровольный акт, он сам покончил с собой…»
Ее сын покончил с собой. Что чувствовал её бедный мальчик, держа в руках склянку с ядом? О чём думал он на пороге смерти? Вспоминал ли её, сумел ли простить? Понял ли?
Азель не выдержала и вновь прильнула губами к горлышку бутылки, жалея, что это не яд. Мари спрятала от неё все капли и порошки, абсолютно все, боясь, что хозяйка захочет отравиться. Мудрая и заботливая Мари.
Обжигающий глоток, слезы и мучительный вдох, а затем блаженная истома, уносящая боль, изгоняющая прочь воспоминания.
Обжигающий глоток и так приятно горят губы, а сознание всё легче, и птицы кричат всё тише, тело же наоборот наливается сладкой тяжестью и проваливается в забытье.
_______________________
(1) Здесь под чаем имеется в виду наркотический напиток из вываренной в молоке конопли.
(2) Ars longa, vita brevis - Жизнь коротка, искусство вечно
(3) Эвтерпа или Евтерпа («увеселяющая»)— в греческой мифологии одна из девяти муз, дочерей Зевса и титаниды Мнемосины, муза лирической поэзии и музыки, муза игры на струнных инструментах.
IV ГЛАВА
Похороны были сдвоенные, в один день она хоронила мужа и сына. Всё устроил Эрл. Снова приходил доктор и принёс свои скляночки. Азель послушно пила капли под контролем бдительной Мари, а просыпаясь по ночам, пила… пила. Из бара-глобуса или отворив ажурную дверцу буфета, из кладовой вынимала она бутылочки. Однажды спустилась в винный погреб, да там и уснула.
А потом ей стало невыносимо в этом опустевшем доме, и она стала уходить туда веселье, в поисках компании и праздника. В хмельном, радужном отупении она встречалась с мужчинами, они дарили ей мимолётную радость, угощая выпивкой и называя богиней. Иногда она благодарила их ласками, но чаще алкоголь погружал её в крепкий сон, в сладкое и желанное забытье.
Её никто не ждал и ей не о ком было заботиться, не о чем переживать. Однажды, когда похмельный угар мучил её не так сильно, а погрузиться в новый она ещё не успела, она отписала всё имущество Эрлу и его детям и теперь как бы жила в долг в доме бывшего мужа. Но её никто не гнал, не беспокоил, она никому не была нужна или просто значима, о ней словно забыли. Оставалась только Мари, которой Азель подарила небольшой домик в пригороде, но жалование ей теперь платил новый хозяин.
Однажды очередной поклонник вскружил голову захмелевшей Азель и предложил ей поехать с ним в Сен-Клер она с радостью покинула город, в котором оставалось слишком много мрачных воспоминаний. Феерия этой любви выдохлась быстрее, чем пузырьки в шампанском, роман закончился и страстный любовник растворился в улочках незнакомого города, ничуть не заботясь о том, что дальше будет с женщиной.
DANSE MACABRE
- Проклятье! – ругнулась женщина, запнувшись о подол своего потрепанного платья.
Нетвердой походкой она брела по кленовой аллее в этот поздний час. Прохожих уже не страшно встретить, впрочем, её это мало беспокоило. Рядом вертелась собачонка. Поскуливая, животное старалось прижаться к человеку в поисках тепла и ласки. Азель остановилась, встала на колени, пытаясь обнять собачку.
Дыша в её мордочку винными парами, женщина изливала ей свою жалость и целовала блестящий носик. Подняться сил уже не было, и она повалилась на густой ковёр ярких палых листьев. Накатила дремотная волна и, наконец, разум погрузился в забытье. А собачка прилегла рядом, прижавшись к теплому боку и тоже закрыла глаза.
Появившаяся луна осветила аллею, собачонку и спящую на земле, выпачканную в осенней слякоти женщину. Налетевший холодный ветер, сорвав красные мокрые листья, бросил их в лицо Азель. Она вздрогнула, открыла глаза и недоуменно огляделась, соображая, где находится.
В это мгновение заиграла флейта. Женщина вертела головой, высматривая, откуда доносятся звуки. Но лишь красные клёны и золотые каштаны покачивали ветвями, в круге света жёлтого фонаря. Неожиданно один из клёнов шагнул вперед, взмах ветвью и вот уже по дорожке идет мужчина в развивающемся пурпурном плаще. Следом за ним ожили каштаны и пирамидальные кусты спиреи, и вскоре уже целая процессия двигалась по аллее, пританцовывая под музыку. Азель подняла руку к лицу, чтоб убрать прилипший мокрый лист, но тот словно прирос к ней, плотно закрыв ей рот. Женщина царапала его ногтями, мотала головой, но кроваво-красная ладонь дерева продолжала сдерживать её крики. Пальцы женщины скользили по вдруг отвердевшему листу, а он в отместку больно царапал кожу. Жгучая боль заставила её прекратить тщетные попытки сорвать кленовый кляп, а на руках, выпачканных землей, появились бордовые бороздки.
Звучание флейты стало громче, из густой листвы вынырнул тот, кто на ней играл. Порыв ветра взметнул тёмный плащ, явив к ужасу Азель омерзительную мумию. Дрожа, женщина оглядела танцующую толпу: алые плащи, изумрудные наряды, обшитые золотом. Неуместная, кричащая роскошь. Знатные вельможи кривлялись и гримасничали, как ярмарочные шуты.
Лица – театральные маски Печали: скорбно опущенные уголки губ и глазниц. Руки протянуты в просящем жесте, словно они вымаливают подаяние или норовят вцепиться мертвой хваткой.
Унылые песенки поют они дрожащими голосами, все разом, перекрывая друг друга, выражая сожаление об утраченной жизни и её сладостях, о богатстве, доставшемся никчемным наследникам, о прелестях молодой жены, которая с похорон нырнула в кровать соседа, о роскошных платьях и золотых украшениях, которые достались любовнице мужа, проклятой дурнушке.
От шума проснулась собачонка и кинулась в ряженую толпу, радуясь людскому обществу.
Ветер швырнул холодные брызги, заставил прикрыть глаза. Наряды танцоров потускнели, и вдруг истлели лохмотьями, бледная кожа покрылась кровоточащими язвами, открывающими мел костей, источающими трупный смрад. Ком дурноты, подкативший к горлу, вдруг поднявшийся из желудка перекрыл дыхание, женщина резко согнулась к земле…
Азель вытерла рукавом рот и подняла взгляд, затуманенный пеленою слез, на ближайшую фигуру. Ветер, словно насмехаясь, на её глазах сдул угольную пыль человеческой плоти и рваное тряпье, обнажив скелет, продолжавший неуклюжую пляску. Теперь перед ней уже кости беззвучно выплясывали странный танец. И от того становилось еще страшнее: все звуки, кроме адской флейты, исчезли. Ни топота танцующей толпы, ни шелеста листвы на холодном ветру. Только голос флейты, уносящий куда-то ее разум, поглощающий, парализующий, и стук сердца, с каждым новым ударом становящийся все тише, медленнее.
И вот уже сама Смерть приблизилась к женщине, пристально заглядывая в глаза. Её костлявая свита обступила Азель, призывно протягивая к ней руки, намереваясь втянуть в свой хоровод. Скелет в обрывках красного плаща, явил из воздуха волынку и неумело заиграл – чудились крики банши. Азель вздрогнула и, словно очнувшись, вдруг вновь ощутила ужас. Сердце попыталось вырваться напуганной, доведенной до безумия птицей из клетки, ломающей свои крылья, убивающей в истерике себя. Жуткая колющая боль в парализовала легкие.
Звуки исчезли в пустоте подсознания, и Смерть заговорила с ней, приподняв ее лицо за подбородок холодными твердыми пальцами.
- Однажды ты обхитрила меня, отняв того, кто уже был в моей власти. Своими стенаниями в соборе, ты выторговала его душу. Твои вопли были столь громки, а слезы горячи, и жаркие мольбы оплели его путами, он смог перешагнуть грань бытия, но застрял. Тогда ты победила. Но взамен я взяла твоих близких, а сегодня пришла за тобой.
К Азель подскочил скелет и, согнув руку в локте, галантно пригласил её на последний танец. Женщина отшатнулась и в тот же миг почувствовала, как её схватили сильные руки. Кто-то прижал её к себе, укрывая и защищая от всего на свете.
- Silentium! (1) – властный голос оборвал жалобные песенки кривляющихся скелетов.
- Noli tangere!(2) - Азель узнала голос Эрнандо и бессильно уткнулась в его грудь, погружаясь в сон. Она была не в силах сопротивляться навеянному мороку вечного сна.
Он ещё крепче обнял её и повёл прочь: «Не спать!..» Вновь взвывшая волынка резко оборвала свой крик, и в наступившей тишине донесся шелест деревьев, шуршание листьев под ногами. Они поспешили покинуть это место. Азель наступила на что-то мягкое. Наклонив голову, она увидела собачку. Та лежала бездыханно, липкая гнойная жидкость сочилась из-под шерстки, испачкав ногу женщины. «Если бы он не появился я бы лежала рядом», - подумалось ей.
Эрнандо, рукой прикрыл ей глаза, заставив отвести безумный взгляд от полуразложившейся тушки животного, подвел к чёрной карете и помог сесть в неё, сам сев рядом.
- Что это было? Кто? – проговорила Азель, уже догадываясь об ответе.
Он промолчал.
- Почему ты не отдал меня ей? Я бы хотела…
- Хотела умереть вот так: лежа на земле, в грязном и жалком виде?! Я не могу этого допустить. – И помолчав, он тихо продолжил,- Азель, почему ты покинула город? Зачем сбежала? Ты бежала от меня? – «я настолько тебе противен?!» слышалось в его тоне.
- Нет. Не от тебя. Я так устала от жизни, и хочу уйти сейчас. Ты можешь мне кое-что обещать?
- Да, - он колебался, но не смог перечить.
Она прижалась к его щеке и прошептала на ухо свою просьбу.
- Хорошо, если ты так этого хочешь, я тебе обещаю.
Он, отвернувшись, зажмурил глаза, сожалея, что не может заплакать.
В золотистом свете фонарей тихо спали серые дома, чуть покачивали багряными листьями деревья, незаметно сбрасывая их на стылую землю. Огромный бледный лик луны равнодушно озарял окрестности. По ночному городу ехала чёрная карета, в которой плакала спасённая женщина, а её мертвый спаситель, успокаивая, гладил растрепанные ее волосы и вытирал ей слёзы.
Синий атлас вечернего платья отливал нежным сиянием в свете хрустальной люстры, лихорадочным блеском горели глаза, словно споря со сверкающими бриллиантами в подрагивающих серьгах - Эрнандо позаботился. Сегодня он, подобно художнику, сам создавал прекрасный образ своей возлюбленной. Подкрасил глаза, подсказал Мари, как уложить ей волосы и выбрал для нее это платье.
Азель была королевой и блистала своей царственной красотой, сидя в кресле большого зала. Одна. Сегодня она единственный слушатель. Медленно погас свет, на сцену вышли невидимые музыканты, певцы.
И вот полились дивные звуки, извлекаемые из невидимых инструментов. Азель прикрыла глаза. Зазвучала скрипка, сегодня он сам играл ту мелодию их любви, и вновь тело откликнулось и трепетная волна прокатилась по нему, обратившись сладкой дрожью. Музыка замерла, женщина перевела дух и вновь зазвучала скрипка, но мелодия была новая, незнакомая.
Наполняя душу светлой печалью, она постепенно нарастала, её подхватили остальные скрипки и незаметно влились звуки органа, чтоб постепенно вытеснить их и заполнить всё пространство своим торжественным голосом, подчиняя себе удары сердца, единственного бьющегося в этом зале.
Завороженная красотой звучания, Азель забыла обо всём, на неё вдруг нашло какое-то просветление и успокоение, словно выросли крылья или она вдруг вернулась в безмятежные мгновения детства.
Вступили хористы, их голоса звенели ясно, несколько холодно, но изумительно чисто. Их пение успокаивало, убаюкивало и вселяло непостижимую надежду. Не было осознания как именно, но была вера, что всё будет хорошо. Красивейшие голоса вели завораживающую игру, переливаясь взмывали ввысь, медленно угасали, переплетались, но не спорили, а сливались в унисон. И наконец, растаяли чистым снегом, оставляя светлую влагу, растворяющую печаль и тревоги. И так легко стало на душе, так светло и безмятежно.
Азель робко вдохнула, всё ещё полная этого душевного трепета. Вновь полилась тихая музыка и постепенно влился голос солиста. Нежная улыбка тронула её губы – этот бархатный голос она узнала бы из тысячи, и, закрыв глаза, слушала возлюбленного.
Не пугайся, родная, это лишь закат солнца.
В небесах угасая, в океан он прольётся.
Посмотри, как прекрасен в этот миг небосвод,
Он пурпуром подкрашен, он как роза цветёт.
Я сорву для тебя.
Я сорву для тебя.
Ты закроешь глаза, и твой сон будет вечен.
В твой последний закат.
Помни нежность любви, чистоту своих слез,
Я снимал их губами, не желая, чтоб вновь
Грусть тебя омрачала.
Я хотел бы стать ветром и прогнать все печали,
Осторожно касаясь твоей нежной кожи,
Позабыть бы заставил злую боль и тревоги.
Для тебя стал бы ветром,
Стал ветром…
В лунном свете мерцает глаз пролитая скорбь,
Сердца стук замирает, замедляет свой ход.
Боль уставшей души успокоит лишь сон.
Спи, родная, усни, я задую огонь.
Твой огонь.
Ты уходишь с закатом в мир, где нет пенья птиц,
Ты уходишь с закатом в мир, где нет родных лиц,
Солнца свет не коснется отныне тебя.
Но всё будет с тобой пока память жива.
Соловьиная трель и дыханье цветов,
И цветущий апрель, и наша любовь.
Мои слёзы блестят росой лепестков,
Кто любил, тот и свят, скинул грязь всех грехов,
Искупил мукой сердца.
Искупил мукой сердца.
Твоё сердце не бьётся… боль ему не страшна.
И нет больше печали.
И нет больше печали.
Sopor Aeternus(3) …
На последнем аккорде струна задрожала и звук, пронзив тающий воздух, стремительно проник в единственное живое сердце, точным выстрелом прошив насквозь.
Эрнандо замолчал и смотрел, как в зал тихо входит прекрасная женщина в длинных жемчужных одеждах, овеянная сиянием волшебства медленно приближается к сидящей Азель и с улыбкой протягивает руку. Азель поднимается, готовясь уйти вместе с ней, но что-то её держит. В этот миг женщина замахнулась серебристой косой и вот уже душа Азель потеряла связь с бренным телом.
Ушла Смерть в ореоле своих сияющих одежд и увела её с собой в своё Царство Вечного Сна.
Нежными серебристыми переливами сами зазвучали маленькие колокольчики, провожая их. Мелодичный звон медленно растаял и благоговейное оцепенение прошло.
- Красивая, - вздохнул скрипач в капюшоне, вспоминая свою, в образе страшного всадника на чёрном коне, проломившего ему череп копытами.
- Да, – согласился Эрнандо, хотя сам-то он свою не успел разглядеть.
И каждый на сцене задумался, в тишине они почтили память бедной Азель и вспоминали жнецов, оборвавших их жизни. У всех они были разные, особенные, но таких, как сегодня, никто из них не видел. Столь прекрасная смерть редко к кому приходит и если бы не Эрнандо, то вскоре за Азель вероятнее всего явилась бы другая – ужасающая и омерзительная.
- Боже всемогущий, Отче небесный, в Своей премудрости и милости окончивший тяжёлое странствование в этой жизни раба Своего, даруй нам, ещё живущим посреди опасности в жизни этой, всегда находить охрану в милости Твоей и, в конце, прийти на небо славы вечной. Во имя Иисуса Христа, страдавшего и умершего за наши грехи, но воскресшего из мёртвых, чтобы даровать нам уверенность того, что и мы воскреснем. Аминь.
Говорящий осенил гроб крестным знаменем и продолжил:
- Земля к земле, пепел к пеплу, прах к праху: в надежде на воскресение к жизни вечной во Христе Иисусе.
Закончив свою речь, пастор громко закрыл требник, словно подал знак об окончании своей работы.
По толпе прошелестела легкая волна скорбных слов и сдавленных рыданий, стебли прощальных цветов ударялись о крышку гроба.
Небеса изливали скорбь холодным дождем, но всё ж на кладбище было многолюдно - проводить в последний путь графиню Доленте, прекрасную Азель пришли многие, не по велению сердца, лишь соблюдая светский этикет вежливости, будь он не ладен. Помочь ей при жизни выбраться из ямы, в которую она сползала, они побоялись, ибо легко можно запачкать свою репутацию, якшаясь с падшей женщиной, а вот почтить память после ее смерти – святой долг каждого уважаемого человека.
Искренне заливалась слезами Мари, хмурился, чтоб скрыть слезы Пино, мрачно молчал Эрл, лишь изредка кивая в ответ на дежурные слова сочувствия.
Но вот и всё кончено. Скорбящая толпа медленно схлынула с кладбища, лишь небольшая группа мужчин в черном осталась на погосте. Один из них подошел к могиле и возложил на холмик свежей земли две оранжевые розы. И застыл, глядя на них.
К нему приблизился молодой человек:
- Ты ведь оживишь её? И она будет вместе с нами?
- Нет, Луиджи. Твоя мать взяла с меня обещание не возвращать её в этот мир.
-Но отец!
-Луиджи, она хотела покоя. Пойми, мой мальчик, душа её много выстрадала. Так пусть же спит спокойно. Спокойно…
Налетевший вдруг ветер разогнал тучи и выглянуло солнце, озарив золотым светом кладбище, на котором не упокоенные мертвецы прощались с умершей навсегда.
__________________
1 Silentium!- Тихо!
2 Noli tangere! - Не трогай! / Не прикасайся!
3 Sopor Aeternus – вечный сон
Fin