Памяти Зиновия Гердта

 
Я всегда любил этого замечательного мастера. Сначала мы слышали только его голос из-за ширмы кукольного театра Сергея Образцова, из-за кадров озвученных, дублированных им фильмов, и только спустя годы увидели его на экранах кинофильмов, как талантливого, изумительного актёра. Он был и прекрасный рассказчик.  Одним из его рассказов не могу не поделиться.

 Всеволод Мейерхольд.

В юности я дружил с Костей Есениным, с сыном великого поэта и актрисы Зинаиды Николаевны Райх, которая в те годы была замужем за Мейерхольдом. Часто бывал у них дома, да и спектаклей в театре Мейерхольда не пропускал.

И вот однажды весной я выехал утром из дома на окраине Москвы ещё по холодку, а в центре вдруг попал в летнюю жару. Мне было так странно, что я в шубе. И я решил немедленно её продать. В Столешниковом переулке была тогда такая дыра - "Скупка вещей у населения". Туда я и направил свои стопы.

Там было темно. Привыкнув к свету тусклой лампочки, я неожиданно обнаружил, что рядом со мной стоит необыкновенная красавица. Необыкновенная ! Разговорились. Она очень удивилась, что я хочу продать шубу с себя. Сказала, что на улице ещё холодновато, - она убедилась в этом, простояв два часа в очереди.

Это была очередь за билетами на 400-й спектакль "Лес" у Мейерхольда. Но ей не досталось - продавали всего сто мест, остальные распределялись среди приглашённых. И она вздохнула ...
Тут я стал жутко, отвратительно врать: "Ну что вы? Мне это ничего не стоит! Приходите к половине седьмого в театр. Буду ждать вас с билетами".

Как только мы расстались, я ужаснулся. Что я наделал? Взрослая женщина, лет тридцати, красавица! Она же придёт! И что скажу ей я, семнадцатилетний наглец? Ноги сами понесли меня в Брюсовский переулок.

Дверь открыл Всеволод Эмильевич. Хорошо ещё, что у меня хватило ума выложить ему всё как на духу. "Это очень интересно, очень интересно!" - сказал он и пригласил в свой кабинет. На старинном бюро лежал блокнот с синим типогравским грифом :

"Директор Московского государственного драматического театра имени народного артиста республики Вс. Мейерхольда народный артист республики Вс. Мейерхольд". На таком вот бланке он написал записку администратору с указанием выдать подателю сего два места поближе к сцене, причём слова "поближе к сцене" были трижды подчёркнуты. И расписался: "Вс. Мейерхольд".

Я помчался в театр, долго канючил перед администратором, размахивая запиской самого Мейерхольда, и получил- таки билеты в седьмой ряд. Вскоре пришла моя знакомая. В глазах у меня потемнело - утром это была её кухарка, вечером явилась царица. Вообще-то я не стеснялся, что ходил в перелицованной курточке старшего брата, но в ансамбле с декольтированным платьем моя одежка выглядела не слишком презентабельно.

Мы вошли, стали дожидаться звонка. Я делал вид, что просто так стою рядом с этой небожительницей. И тут в фойе раздался гулкий шёпот : "Мейерхольд!". В толпе образовался коридор, сквозь который не шёл, не двигался, не бежал, а словно бы нёсся серой торпедой Всеволод Эмильевич. С его мягкой и стремительной пластикой могла сравниться, пожалуй, только молодая пантера.
Это было зрелище!

И вдруг он остановился возле меня и вскричал: "Боже мой! Вы пришли..." Все вокруг замолчали, уставившись на нас. "Я пять дней назад послал вам приглашение с нарочным, - продолжал Мейерхольд, - но совершенно не ожидал, что вы сумеете прийти. Боже мой, как это великодушно с вашей стороны !

Вы мне крайне нужны ! Мне в вас нужда ! Я звоню третий день, но никак не могу прорваться к вам ! Нет, я не отойду от вас , пока не заручусь согласием позвонить мне завтра в любое удобное вам время ! Я буду стоять у телефона весь день! А если отлучусь, поставлю Зинаиду Николаевну, пусть она ждёт, ничего страшного ! Я не отойду без вашего обещания!" "Обещаю," - выдавил я.

"Ловлю на слове ! Какое счастье ! Мне в вас нужда, мой дорогой ! До свиданья, до свидания..." И он исчез так же внезапно, как появился.
Весь вечер публика глазела на меня не меньше, чем на сцену. Я улыбался - все хохотали, я подносил ладони одна к другой - зал устраивал овацию. Я почувствовал себя некоей величиной, на которую всем свойственно смотреть в упор и которой свойственно этого не замечать.

Курточка ? А мне в ней удобно ! Я нёс её, как горностаевую мантию. Ослепительная моя спутница стала всего лишь пристойным обрамлением для столь пышной картины, какую я являл собою.

Наутро, когда я примчался к Косте, Мейерхольд улыбнулся и сказал : "А здорово я подарил вам вашу даму, а ? Красивая женщина. Но я всё-таки очень интересный режиссёр, очень интересный".
Да, это так, разумеется. Но, по- моему, он был ещё и ангельски добрым человеком. Немногие на его месте снизошли бы до подобных мелочей.