из воспоминаний «Прорабские вехи».
От пишущего эти строчки: Компьютер, Интернет для моего поколения – фантастика! До конца не ведая о природе электричества, человечество так «оседлало» это электричество – фантастика! С экрана компьютера такой поток информации – фантастика! Но порой сведения напоминают слухи и сплетни околотка моего детства, позднее – подъезда жилого дома. Ну, вот: широкоизвестная примадонна, уже перешагнув через шестидесятилетие, связывает свою судьбу с молодым человеком цветущего возраста. И тут неудержимо пытается слететь с моих губ слово – «фантастика»! Хотя…
… Они работали на приобъектном бетонно-растворном узле строительства элеватора – нагружали скипы бетономешалок песком, щебнем, цементом. Она, Марья Ивановна, уже оставила позади возраст ягодки; чуть ниже среднего роста, широкое скуластое лицо, открытые серые глаза, растянутый толстогубый рот, большой, прямой, расширенный к низу нос, тёмноватые волосы. Он, Валентин, небольшого росточка – по плечо Марье Ивановне – маленькое личико, тёмненькие глазки, на лице незаметные редкие белесые усики, светловолос, не более двадцати пяти лет.
На стройку приехали вместе, поселились в двухместном купе вагончика – на сожительство мужчин и женщин в жилых вагонах прораб смотрел «сквозь пальцы». Марья Ивановна и Валентин всегда были неразлучны – и на работе, и в быту, от других держались на расстоянии. И казалось, будто от происходящего вокруг они прятались в своём мирке, стараясь не пускать в него никого.
Валентин был молчалив – то ли от своего косноязычия, то ли от природы. В их разговорах главенствовала Марья Ивановна. Нередко можно было видеть их, идущих на работу или возвращающихся с неё – Марья Ивановна вышагивает бросающейся в глаза походкой: наклонив вперед туловище, слегка покачивая бедрами, и что-то рассказывает, не поворачивая головы к Валентину, который, притиснувшись к её плечу и глядя снизу вверх, чем-то напоминал ученика начальных классов, не сводящего с молоденькой обаятельной учительницы восхищённого взгляда, ловя каждое её слово. Но порой проскальзывало его желание выглядеть мужиком: Валентин расправлял плечики, ходил не спеша, даже степенно, говорил грудным голосом.
Зимой в вагончике для обогрева они сидели, прижавшись друг к другу, обычно молчали, водя глазами по разглагольствующим. Верховодила в мирке их Марья Ивановна, и, как видно, подчинение ей Валентину было по душе. Об этом знала вся стройплощадка. Но когда кто-либо пытался проникнуть в их мирок, то Валентин, несмотря на своё щупленькое тельце, горой вставал на его защиту. Как-то зимой, перед обедом последующего дня после выдачи аванса, он вошёл в прорабскую и, стоя у двери, пришепетывая, стал возбужденно говорить, размахивая кулачком. К косноязычному говорку Валентина прораб привык и понимал; слушая его, он только успокаивающе ронял: «Я поговорю с ними. Больше не повторится». Находившийся в прорабской главный инженер управления, долговязый мужчина в черном полушубке и ондатровой шапке, куря сигарету, переводил взгляд с одного на другого и, когда Валентин вышел, прорабу: «Переведи». Тот ответил ему, о чём говорил Валентин: вчера вечером к ним в купе ломились подвыпившие мужики, требуя квашенной капусты на закуску; что это не впервой; что если ещё раз повторится, он за себя не ручается – башкИ отрубит топором.
Летом в перерывах приготовления бетонных смесей и растворов Марья Ивановна и Валентин обычно отдыхали снаружи на скамейке под навесиком, сидели молча, взирая на сутолоку стройки, или разговаривали; а иногда, повернувшись вполоборота, смотрели друг на друга затуманенными ласкающими глазами и, приблизив лица, целовались, отрешённые от гомона стройплощадки…
С тридцатиметровой высоты бригадир монтажников кричит стропальщику подать необходимый элемент. Тот, не понимая его, только и произносит: «А…, а…?». В ответ бригадир режет воздух матом: «… на!» - и указывает рукой в сторону лежащей детали. Стропальщик кивает головой: «Понял, понял!»… Они целуются… Молодая симпатичная крановщица в белой кофточке, открыв переднее смотровое окошечко кабины башенного крана, зазевавшемуся монтажнику, очутившемуся под перемещаемым грузом: «Что раскрыл хайло?»… Они целуются… Им отпускали плоские шутки, они же – одно молчание. Только как бы виновато вопрошающая улыбка Марьи Ивановны выдавала её душевное беспокойство: что же вам от нас надо, мы никому не мешаем.
Со временем на стройплощадке свыклись с этим, как привыкли к возводимым сооружениям элеватора, к бетонно-растворному узлу, к вагончикам отдыха в перерывах в работе. Открытая нежность Марьи Ивановны и Валентина на работе особенно приводила в изумление молоденьких сотрудниц отдела труда и зарплаты, посещавших стройку элеватора. Они, с округленными глазами, говорили прорабу: «Ты видел? Они целуются!». Тот равнодушно отнекивался: «Ну и что же? Это для нас не новость».
Как-то в один из летних дней в прорабскую заявилась Марья Ивановна, и с порога ярко накрашенные, как и всегда, помадой, толстые губы расползлись в улыбке, что рот стал в полтора раза шире. Пройдя к письменному столу и присев на лавку, она промолвила: «А Вы знаете, я во фронтовой труппе была?» - и стала рассказывать, как пела перед бойцами, как ей хлопали, как добирались на «полуторке» до воинских частей, попадали даже под обстрелы. При этом лицо её как-то молодело, глаза блестели теплым светом, и Марья Ивановна, при кажущейся её странности, если ближе присмотреться, вызывала удивление – прорабу трудно представлялось: Марья Ивановна и фронтовая труппа. Он был старше её возлюбленного года на четыре, а когда она с труппой колесила на «полуторке» по фронтовым дорогам, только что начал неуверенно, с перерывами шлёпать по земляному полу мазанки в поселке, затерянном в бескрайних казахстанских степях. А тут свидетель минувшей войны! С живейшим интересом слушал прораб Марью Ивановну, а навязчивые мысли проносились одна за другой: как складывалась её судьба, что она под пятьдесят лет очутилась в купе жилого вагончика с намного моложе её человеком, к которому была то ли нерастраченная материнская привязанность, то ли, действительно, поздняя любовь? Отношение же Валентина к Марье Ивановне просматривалось более понятнее: очевидно, она у него первая и единственная женщина, с которой он познал очарование сладских ласк и которая видела в нём мужика. А если это тоже любовь?
Они оставили стройплощадку до сдачи первой очереди элеватора в эксплуатацию. В последний раз прораб их видел, идя на обед на квартиру. Видел со спины, направляющихся к станции. Весь их скарб вмещался в чемоданах и рюкзаках. Марья Ивановна, с рюкзаком, шла своей походкой, что-то говорила; Валентин, в руках по чемодану, на спине рюкзак, слегка наклонив голову, не отставал от неё. На ходу он изредка поворачивался к Марье Ивановне и снизу смотрел на неё, как подумалось прорабу, тем же влюбленным взглядом. Они скрылись в здании станции. Прораб спустился с насыпи железнодорожного полотна; думка о Марье Ивановне и Валентине не покидала его: «Так и кочуют со стройки на стройку; на новом месте обустраивают свой мирок и взирают из него на протекающую жизнь вместе со своей, вызывающей попервой недоумение, любовью».
март 2012 года