Юрий Иванович, так звали пасечника радушно встретил усталых, промокших до нитки путников. Он привык, что его крошечное жилище часто используют в качестве гостиницы. Ничего не поделать, на таможенном пункте людей не разместить, до ближайшего населенного пункта не близко. Вот и в это раз, назвал цену за ночлег, дал ключи от чердака и собрался войти в дом. Когда Анатолий произнес:
– Юра, это я – Толя. Ты меня не признал, что ли?
Старик-пасечник сбросил надвинутый на глаза капюшон и принялся разглядывать Анатолия, а потом полез обниматься. Распахнул дверь, пригласил в свою лачугу:
– Ну-ка, скорее идите в дом. Я, Толя, тебя точно не признал. Богатым будешь. Ты вроде у нас всегда один путешествуешь. Подвозишь, что ли, кого?
– Нет, Юра. Знакомься, это Тая.
– Нашел, значит. Он, Тая, вас давненько ищет. Ну чего стоите? Давайте быстрее в дом. Я же почему чердак предложил? Тебя жду, комнату берегу. Сегодня гроза людей к нам загонит. Вот помяните еще мои слова.
Домик пасечника стоял на берегу небольшого озера, в зеркальной глади отражались вековые ели. Ходили слухи, что пасечник сам вырыл озерцо, чтобы сподручнее было разводить ондатр. Зверьки действительно полюбили это место, но Юрий Иванович не смог превратить выращивание ондатр в прибыльную статью дохода, жил пасекой, а как давно, этого уже никто точно сказать не мог. Человек он был легкий, общаться любил и умел. У него постоянно кто-нибудь гостил. По одной из легенд, был Юрий Иванович по совместительству еще и костоправом, но демонстрировал это свое умение крайне редко и неохотно.
Тая вошла в дом и ужаснулась – запустение, стены с обвалившейся штукатуркой, на гвоздиках вперемешку инструменты, одежда, пучки сухих трав. На земляном полу стружки, хлебные крошки, пачки старых газет. Уютно потрескивали горящие в печи поленья, наполняя неказистое жилище теплом и негой. За окном бушевала стихия, грохотал гром. В избушке было сухо, тепло, светло. Кроме большой комнаты, в доме имелась еще крошечная каморка, там было на удивление чисто. Ничего лишнего – кровать, заправленная шердаком (пестрым двухслойным одеялом, сшитым из разноцветных лоскутков), беленые стены, ситцевая занавесочка на окне. У кровати стоял, выкрашенный синей масляной краской табурет. Над кроватью, в самодельной деревянной рамочке, висела пожелтевшая фотография молодой женщины – умершей много лет назад жены Юрия Ивановича. Вот и вся обстановка гостевой комнаты.
Едва успели загнать мотоцикл под навес, как пожаловали первые гости. Веселая компания молодежи.
– Дядя Юра, мы уже возвращаемся, – с порога заявили парни.
В лачужке стало тесно от набившихся в нее людей. На веревке, натянутой над печью, развесили мокрые вещи, расчехлили гитару.
– Дядя Юра, тебе Визбора петь?
– Визбора, Визбора.
Толя устроился у печки, подкидывал дрова, курил трубку. Тая на правах хозяйки делала бутерброды, разливала кипяток в алюминиевые кружки. Народ прибывал. Зашли просить приюта два рыбака, их Юрий Иванович отправил на чердак. Таможенник привел женщину с двумя детьми. По дороге в Алма-Ату у них сломалась машина. Автомобиль дотащили до таможни, муж остался в машине, а Их, посовещавшись, решили определить в гостевую комнатку.
– Толя, я вот что думаю. А не определить ли мне вас в кунг. Он у меня, правда, ульями с пчелами загружен, но все лучше, чем тут. Гроза бушует. В такие ночи у меня проходной двор. Сам-то я на веранде, на раскладушке лягу. Сухо, и ладно, под одеялом не замерзну.
– Тая, ты как? Пчел боишься?
– Не знаю.
– Скоро узнаешь. Нам Юрий Иванович предлагает в кунге с пчелами заночевать.
– Да ты соглашайся, они, когда холодно, смирные.
Взяли фонарь «Летучая мышь» и пошли смотреть кунг. Фургон был действительно заставлен ульями, не считая двух узеньких деревянных не то полок, не то кроватей. На каждой лежали толстый ватный спальный мешок и набитая сеном наволочка. Пахло медом, сеном, воском и мазутом. Устроились каждый на своей полке. Тая с головой закуталась в спальный мешок и все равно не могла сомкнуть глаз. Было грустно, жалко себя, пасечника, не понятно, как можно вообще жить в таких местах. Да еще одному старому человеку. Мучил страх, казалось, что тепло тел разбудит пчел и они бросятся жалить незнакомых людей. Потом вспомнила, что видела при входе в кунг шляпу с сеткой, такими пользуются для сбора меда. Осторожно выбралась из спальника, нашла шляпу, одела на голову и только тогда смогла уснуть.
Проснулась Тая рано. Однако Анатолий в одной майке уже сидел на скамье и наблюдал за ползающими по его ладоням пчелами. Всего на его теле сидело в общей сложности десятка два насекомых.
– Не боишься, что ужалят?
– Нет, не боюсь. Я думаю, они это чувствуют, удивительные существа с неведомой нам системой мировосприятия. Знаешь ли ты, что в Древнем Египте иероглиф пчелы ассоциировался с правительственным порядком.
- Может быть потому, что пчелы символизируют трудолюбие, продуктивность сотрудничество? И вот я очень опасаюсь, как бы они не приняли меня за трутня и не решили убить. Например, закусать до смерти.
-Ну, что то очень пессимистичный прогноз, хотя ты права в Древней Греции пчелы действительно считались символом трудолюбия и продуктивности. А Дельфийском Оракуле пчел ассоциировали с душами.
- Почему?
- Считалось, что души путешествуют по мирам, как пчелиный рой.
- Мне легче согласиться с трудолюбием и расторопностью, а вот с путешествием душ не знаю, другие у меня сейчас ассоциации.
Тая осторожно выбралась из кунга и вздохнула с облегчением. Богатое воображение подсказывало название для фильмов ужасов – «Взбесившиеся пчелы», «Запертые в кунге», «Насекомые мутанты»… Хорошо, что ночь, полная страхов, уже в прошлом. А здесь и сейчас в свои законные права вступало утро. И было оно умытым и ясным. На ветках и листьях сверкали хрустальные капли дождя, пели птицы, в озере плескалась рыба. Хотелось петь и резвиться вместе с черным жеребенком, играющим на лугу. Постояльцы неспешно разъезжались. Часам к одиннадцати за поздним завтраком гости остались один на один с хозяином.
– Ребята, у меня к вам просьба.Не в службу, а в дружбу... Вы меня дня на три не отпустите. Я в город Каракол съездить хочу, на внучку посмотреть. Ей уже скоро год, а я так ее ни разу не видел. Как Вы? Тут, конечно, не Иссык-Куль, но зато тихо и уединенно.
– Ну что скажешь, Тая?
– Я не против.
– Вот и решили. А я вам в дорогу медку дам. У меня майский припасен, душистый. Таможенников попрошу, чтобы к вам без меня никого не поселяли. Ондатр можно не кормить, сами себе прокорм сыщут. А хозяйство я не держу. Один живу, как сыч.
Собрался Юрий Иванович на удивление быстро. Переоделся, снарядил небольшой рюкзачок и налегке заспешил к дороге.
Тишина любит такие места, охотно подолгу гостит в них. Громко играло радио, Тая выключила его, и стало непривычно тихо. Вдвоем они долго стояли на деревянных мостках, смотрели на сосны. Вода в озере была настолько чистой, что было видно плавающих в ней рыбешек.
– Тая, а по-моему, у Юрия Ивановича рыба прикормлена, неси хлеб.
Тая принесла остатки хлеба, раскрошила, кинула в воду. Рыбы только этого и ждали, собрались всей шустрой стайкой. Анатолий вошел воду и опустил сложенные в пригоршню ладони с крошками хлеба в воду, рыб это не смутило, они смело ели крошки из рук.
Толя с Таей пошли берегом и разгадали тайну озера – оно было проточным. Должно быть, Юрий Иванович и впрямь сам углубил русло речного притока. Место для озерца указали старые сосны. За остаток дня выяснилось, что полакомиться в гости к Юрию Ивановичу приходят белки, прилетает стайка синиц, наведывается ворона. А в самый зной выползают погреться на ступени дома ужи, живущие под крылечком. От налитого им молока они не отказались, значит, тоже прикормлены.
Тая только теперь начинала понимать, для кого предназначено содержимое банок и коробок на полках у Юрия Ивановича. Орехи – для белок, семечки – для синиц, корочки от сала – для вороны, а сухари – для рыб. Ондатры тоже вели себя вольно, гуляли по берегу. В часы кормления подтягивались к долбленому деревянному корытцу, напоминали о себе. Если в комбикорме попадалась половинка яблока, брали ее двумя лапами и смаковали. Иногда ко времени кормления ондатр дикая утка приводила свое подрастающее семейство. А по ночам к крыльцу приходила ежиха, ей в блюдце оставляли молоко. На крыше хозяйничали бурундуки – им клали сухарики. С непривычки хлопоты по хозяйству и наблюдения за прирученной живностью заняли весь следующий день. На второй ближе к вечеру осмотрели окрестности, разыскали ягодные места. Чернику можно было собирать горстями, не сходя места. Тишина перестала давить, ушло желание заглушить ее любой ценой. Она стала их частью, их защитой, чем-то необходимым, желанным, притягательным.
Кончился хлеб. Запасы муки у Юрия Ивановича тоже оказались на исходе. Решили съездить в Тюп за хлебом, за мукой. Таких странных магазинчиков Тая еще не видела. В одной комнате в ряд стояли мешки с мукой, сахаром, коробки с крупами, солью, спичками, бочки с подсолнечным маслом. И ни одного холодильника. Купили мешок муки, наполнили трехлитровую банку подсолнечным маслом. С другими припасами у хозяина все было в порядке. Заспешили назад на пасеку, в ее тишину и уединение.
Три дня пролетели как один миг. Тая, снимая со сковородки очередную лепешку, повернула голову, реагируя на тихие шаги, и вместо Толи увидела Юрия Ивановича.
– Хозяйничай, продолжай. Я тебе мешать не стану, к Толяну пойду, – и исчез так же тихо, как появился.
Позавтракали и быстро собрались в дорогу. Юрий Иванович провожал их вместе со своей компанией – ужик грелся под воротником рубашки, ворона сидела на плече, ондатры столбиками стояли у своего корытца. Тая подумала, что этот человек совсем не одинок и, может быть, по-своему счастлив. Никто из прирученных им животных не состоял на полном довольствии, а значит, оставался самостоятельным и независимым существом, как и их друг и покровитель – старый пасечник.
Теперь их путь лежал в село Александровка, на станцию биологическую наблюдения. Анатолий хотел повидать своего старого школьного друга Льва Петровского, поселившегося тут еще со времен институтского распределения после окончания биофака вместе с женой Ларисой, тоже биологом, и младшей четырехлетней дочерью Вероникой.
(Продолжение следует)