10 Побег, из повести На золотом краю России
На золотом краю России,
За далью половецких веж -
Мой инкубатор самостийный
И родина моих надежд.
Не знаю почему, но всё вокруг запомнилось полинялым, блёклым, белёсым: и небо, и пространство вокруг, и чахлый терновник в бАлочках. Лето было жарким, знойным, сухим. Полевой стан представлял собой две землянки (жильё!), колодезный журавель и возле колодца громадный чан, наполненный водой. А вокруг – в любую сторону до горизонта – пусто. Ничего. Кроме упомянутого терновника.
По всей вероятности полевой стан был местом обитания бригады людей, занятых обслуживанием большого стада бурёнок на летнем выпасе. И была, наверное, какая-то – как бы сказали сегодня – инфраструктура: баз (огороженное место загона скота), бочки для молока, телеги, доёнки (вёдра для сдаивания молока). В землянках жили, хранили продукты. И всё это хозяйство называлось почему-то полигоном.
Смутно помнится, мать рассказывала: «Перед войной на полигоне проходили стрельбы. И одна шальная пуля попала мне вот сюда (показывала на бедро). Так приезжали военные, извинялись». – «А пуля?» - «А пулю вытащили». Может и было это место тем самым полигоном, пуля с которого ранила мою мать. Может тот, а может другой. Но – полигон.
Летом 1946 года моя жизнь круто изменилась: я обрёл отца, Фёдора Ивановича, и ещё одного брата, Анатолия, на три года старше меня. Переменилась жизнь и у отца с матерью: отец оставил пожарную команду, а мать – школу. Мать, по довоенным навыкам и привычке, снова стала дояркой. Может, ещё какие житейские мотивы были – не знаю. Но факт: лето сорок шестого – мы на полигоне.
Взрослых никого нет. Нас только трое: я, Толик и какая-то девочка такого же возраста, или чуть старше. Да, и ещё – несколько свиней – чушек. Они обитали вольно, не взаперти: бродили по территории стана, чесались об ограду база или умиротворённо валялись в горячей луже, похрюкивая от удовольствия. Взрослые нам никакого задания не давали, кроме одного: не забывать держать закрытыми двери в землянки. «Не дай бог свиньи заберутся в землянку и съедят хлеб», - наставляли нас. А хлеб привозили только раз в неделю.
Во что мы, дети, играли – не помню. Но заигрались так, что прозевали свинское вторжение в землянки. Мало того: мы не видели, как они и ушли оттуда. И случилось то, что не должно было случиться ни при каких обстоятельствах: в землянках был полный разгром, как фашист прошёл. Всё было перевёрнуто, разбито, растоптано. Хлеб – самое важное – частично съеден, а остальной затоптан, пережамкан – стал несъедобен. Мы знали, что свиней здесь держали на дармовых кормах для заклания ближе к зиме. А нам теперь до зимы не дожить: преступление мы совершили и расплата неминуема. Сегодня же, а не зимой. До этого дня я не помню такого, чтобы родители нас физически наказывали, били. Но теперь, мы были уверены, кара будет, и будет жестокой, физической, хотя и справедливой. И нам стало страшно. И избежать наказания был только один путь: побег в Армавир, домой. Мы не знали, что до Армавира 18 км, мы не знали дороги, но были уверены, что дойдём. Тем более, что от полигона вела только одна дорога, пыльная, ровная, наезжанная десятками бричек.
На полигоне мы оставили девочку. Она проводила нас «за околицу», помахала рукой и мы отправились. Босые, в майках и трусах.
Мы шли быстро, время от времени оглядываясь на покинутый полигон. А когда он стал слабо различим, размытый знойным маревом, показались собаки. Ниоткуда. Они бежали вдоль дороги следом за нами. Их было штук пять или шесть. Собаки догнали нас и трусили рядом, угнув головы, одна за одной, гуськом.
- Хорошие собачки, - сказал я, - красивые.
Толик шёл молча.
- Давай возьмём их с собою, домой, они охранять нас будут.
- Нельзя, они дикие, - ответил Толик.
Собаки ещё какое-то время бежали рядом с нами, затем ушли вперёд и скрылись в терновнике.
Мы знали серого волка по сказкам и никогда не видели воочию. Поэтому и приняли стаю волков за бродячих собак. Уже потом, после, когда мы рассказали родителям, что нам было не страшно, потому что нас сопровождали собачки.
- Собачки?
- Да, дикие, - ответил Толик.
- Все серые, одинакового роста, красивые, - добавил я.
Отец с матерью переглянулись. Отец крякнул, а мать
побледнела.
- Это были волки, - сказала она. – Больше не убегайте и не ходите без взрослых, а то вас волки съедят.
Почему нас волки не тронули во время побега – не знаю. Может сытыми были.
…Путь до Армавира не закончился одним приключением с волками. Где-то на середине пути Толик наступил на шип колючей акации (гледичии). Колючки эти длинные (10-15 см), острые, твёрдые. Ногу и насквозь прошить может. Брат наступил на колючку пяткой, загнал глубоко, но, слава богу, колючка не сломалась. Мы её выдернули, засыпали ранку пылью, чтобы остановить кровь, посидели. Мы уже устали, ослабли психически, а потому ссорились.
- Пойдём через мост?
- Нет, - сказал Толик, - через Уруп.
- Я не умею плавать, - заволновался я.
- Я тоже, - ответил Толик. – Мы пойдём через перекат.
Я согласился. Если идти через мост, то надо делать большой крюк (наверное, километров пять). Идти «кругаля» уставшим не хотелось. А так – через Уруп, «пороховой» лес, и – дома.
Но переката мы не нашли. Толик несколько раз посылал меня на разведку вброд:
- Мне нельзя: у меня рана, - говорил он.
Оскальзываясь и падая, я заходил в стремительное течение
Урупа по пояс и со страхом и радостью возвращался на берег.
Третий раз я в разведку идти отказался.
- Трус, - сделал вывод мой новый брат.
- Да, - согласился я.
Измотанным и голодным нам пришлось идти «кругаля», через
мост. К дому мы подошли в сумерки.
В нашем домике на окраине, за весовой, оставалась Тамара, старшая сестра Толика. Когда мы подошли, окно светилось от огня лампы и мы убоялись заходить: а вдруг отец уже здесь, прискакал на лошади? Лошади видно не было, но мы всё равно боялись. Поэтому мы забрались под люк технологического колодца недалеко от домика, посидели там, пока голод не сломил нас окончательно, и отправились на расправу, как нам казалось. Тамаре мы дружно рассказали, как отец довёз нас до города и вернулся. А Тамара всё удивлялась: что же отец домой не заехал?