Вы любите театр? Я – безумно. Каждую свою минуту я готов уделить этому великому сооружению. Я готов отдаваться ему полностью. Хотя, нет. Готов ли я? Вопрос. Сейчас газеты пестрят заголовками о моей великолепной игре. Но что они знают обо мне? Я был раньше обычным молодым человеком. Впрочем, не до конца обычным. У меня был математический склад ума. Как только я познакомился в школе с двумя прекраснейшими девушками, я полюбил их обеих, как родных сестёр. Я понял, что именно им хочу посвятить всю мою жизнь. Но в этом союзе всегда найдётся повод для ревности. И они обе меня ревновали, и обе пытались заманить на свою сторону. Оружием одной оказались прекраснейшие слова, причудливые фигуры и до ужаса простые пояснения. Другая же заманивала меня безумием чисел и знаков, непостоянством и загадочностью всего написанного ею. Что уж говорить о том, что я чувствовал себя – как на войне. То одна из них побеждала на этом воображаемом поле боя, то вторая вновь и вновь отвоёвывала территории моего сердца. А знаете что самое страшное? Что я никак не мог определиться, кого из них я люблю больше. Быть может моё неожиданное решение могло бы изменить мою судьбу, но этого не случилось. После школы я сразу бросился в математику. О да, несомненно, это же моё призвание. Но вскоре денег на моё призвание стало катастрофически не хватать. Я вдруг осознал всю систему этих «университетов». Ведь вовсе не важно – есть у тебя мозги или нет, тебе придётся платить за своё обучение. Платить намного больше, чем если бы ты пошёл на контракт. Жаль, что я понял это слишком поздно. Из университета меня отчислили на третьем курсе, из-за «катастрофической неуспеваемости по всем предметам». Что уж тут сказать – вся моя жизнь пошла коту под хвост. Вначале я продал свою небольшую двушку на окраине центра города. Затем купил маленькую квартирку на окраине города. На самой окраине. Дальше только деревня. Нашёл неплохую работку. Относительно неплохую, само собой. Ну, я и этим могу насладиться. А работа была не простая, а осветителем в театре. Да кстати, как меня туда взял, для моего разума до сих пор осталось нерешённой загадкой. Но не это главное, как любил повторять мой однокурсник. Однажды великий актёр нашей труппы, заболел. А замены не было. А спектакль на носу. А у меня, видимо, на лице было написано, что я знаю всего Гамлета от корки до корки, а даже если и не знаю, то, как минимум, смогу его выучить за одну ночь. На том и порешили. Честно признаюсь, я так не перед одним экзаменом не волновался. Но, спектакль прошёл на ура. Даже больше того, на Ура Ура Ура! А на утро все газеты нашего городка пестрели статьями, восхвалявшими мою «великолепную актёрскую игру, отточенную, видимо, в каком-то великом театральном училище, а быть может даже университете». В общем, стоит ли говорить о том, что вся труппа, у участников которой действительно были «вышки», меня возненавидели лютой ненавистью. Я хотел было вернуться к своей обычной работе, но как выяснилось, у нашего начальства были на меня иные планы. Они, видимо, по доброте душевной, решили отдать мне самый сложный и сложно запоминающиеся роли. Что и говорить о том, как я намаялся с Шекспировскими стихами! А с Чеховскими текстами! В общем, как бы там ни было, но я выжил и стал ведущим актёром нашенского театра. А того, кто так не вовремя заболел, просто уволили. Не сомневаюсь, он тоже слал много проклятий в мой адрес. Впрочем, кому это уже нужно? Главное, что открыли такой великий талант. Между прочим, всем вдруг стало наплевать на то, что думаю я. Мой разум пытался отказаться от всех этих ужасных ролей, от всей этой богемной религии, но увы! Меня просто не слушали. Такое чувство, будто я и моя игра – это нечто раздельное. Отдельно существую я, отдельно мой талант. Да, не спорю, быть может я действительно неплохой актёр, но мне куда как милее математические формулы, нежели вся эта театральная суета.
Но затем, со временем я начал замечать странные вещи. Я вдруг начал закрываться в себе, уходить в какой-то иной, нереальный мир. Я словно проживал за своих персонажей всю их жизнь. И это было как-то мучительно пугающе. Я прекрасно осознавал, что это нереально, что это невозможно, но подсознание вновь и вновь заставляло меня переживать эти моменты. Мне не нужно больше было перечитывать текст по сто раз. Я просто запоминал его и проговаривал в своём мозгу раз, эдак, триста. И каждый раз он вызывал у меня разные чувства, разные эмоции. То ужас, то безумие, то какую-то всепроникающую депрессивную грусть. Это невозможно описать словами. Ты словно улетаешь в какой-то иной мир и в нём приходиться выживать. Словно нирвана, только хуже. И больнее. А потом словно возвращаешься на грешную землю. И возникает какое-то непреодолимое чувство опустошённости. Это пугающе. Я действительно боюсь этого.
А потом, вдруг, я начал видеть повсюду персонажей из пьес. Разговаривая с человеком, я мог неожиданно заметить позади тень отца Гамлета. Где-то повсюду мелькали лица, фигуры, имена. И всех их я заочно знал. Вот только остальные их не знали. Не просто не знали, но ещё и не видели. Страшно? А то! Что мог сделать я, просто осветитель, против таких поворотов разума. Лишь пялиться на эти галлюцинации и пугать остальных людей. Что ещё я мог предпринять? А потом, я вдруг начал проваливаться в какой-то иной мир. Резко, во время беседы с постановщиком, театр вдруг преображался в средневековый дворец, а я же был, кем-то, вроде короля Лира. И это было странно. Как только я начинал проявлять хоть какие-то признаки жизни фигуры, скользившие в этом призрачном замке, вдруг начинали кидаться на меня, словно я – главнейший их враг. А затем, я резко возвращался к реальной жизни и видел перед собой немного удивлённое лицо моего знакомого. В общем, это было очень даже неприятно.
А затем, однажды, я проснулся и понял, что я – это уже не я. У меня словно вырвали частичку сердца. И, кажется, даже не одну. Я даже не знаю, есть ли у меня сердце. Я испуганно вскочил с кровати и понял, что это далеко не мой дом. Красивый пейзаж, высота птичьего полёта и эти крыши, которые так любил описывать Гюго. Это Париж, определённо. А сзади я услышал скрежет чьих-то зубов. А впереди увидел сцену повешенья Эсмеральды. А на себе увидел рясу священника. О да, я и священник – это несомненно одно и тоже. У меня из груди вырвался нечаянный смешок. Видимо, он и стал причиной всех моих дальнейших несчастий. Грубейшим образом меня столкнули вниз. Если вы читали «Собор Парижской Богоматери», то вам не сложно представить себе, что я испытывал тогда. Мне абсолютно не хотелось умирать. Тем более в этом странном мирке.
Но, в конце концов, это ведь всего лишь игра. Всего лишь спектакль… это ведь… всего лишь игра…?