Глава 5. Праздный разговор на берегу лимана

Игорь Поливанов
      Дед слышал шорох шагов, но оглянулся, только когда над ним раздался голос:

      - Что дед, интересуешься лошадью? – возле него остановился высокий, худощавый мужчина лет тридцати пяти, с мальчиком лет десяти, - покупай, продам вместе с жеребенком. Недорого возьму, как с пенсионера и бывшего члена профсоюза – полтора куска. Весной месячный поросенок стоил триста гривен, а тут тебе лошадь, да еще с жеребенком за полторы тыщи – лови миг удачи, пока я добрый.

      Мужчина говорил с тем веселым безразличием к собеседнику, с каким говорят, обычно, взрослые с детьми и стариками. Мальчик, между тем, подбежал к жеребенку, и тот доверчиво ткнулся острой мордочкой ему в грудь.

      -Мартын, Мартын, ты хороший, - мальчик стал оглаживать его голову, шею.

      Дед с удовольствием смотрел на двух детенышей – человеческого и лошадиного, и, поддавшись возникшему желанию продолжения разговора, спросил:

      - А что ж сам избавляешься?

      -О, это долгая история, одним словом не объяснить. Но из уважения к твоим сединам, так и быть - расскажу.

      Дед с тенью зависти проследил, как мужик шагнул и легко присел рядом с ним на корточки.

      - Видишь ли, когда я покупал кобылу, у меня были далеко идущие планы. Я решил забрать с колхоза свой земельный пай, чтобы самому хозяйничать на своей земле. Справил телегу, упряжь, успел, даже, немного сена заготовить. На пол зимы смело бы хватило. Уже собирался идти в контору насчет пая, а тут кобыла пропала. Вот тут же, под кручей, была привязана. Вырвала штырь и убежала вместе с веревкой. Думал, может вернулась к прежнему хозяину, съездил – говорят, не приходила. С месяц искал ее, все ближайшие села объездил на велосипеде – нету. Решил, что все, с концами, видно к мясникам в лапы попала. К весне продал сено и телегу с упряжью, и поехал с другом в Польшу на заработки.

      Сезон проработал на пана, и вроде неплохо получилось. Правда, вкалывать пришлось с темна до темна. Пан попался еще тот. Так все время рядом со мной и проработал. Сам пашет целый день, как дурак, без перекуров, ну и я, естественно за ним поспеваю. Не сядешь же отдыхать, если хозяин рядом работает. Но я на него не в обиде. Все равно, я здесь столько не заработал бы за год, даже если бы работал так же, как на него.

      Приехал с долларами, ну и решил ремонт своей хате сделать, а весной договорились с другом снова ехать. Но какой ремонт зимой. Весна наступила – я все с хатой своей вожусь. Друг сам уехал, деньги все вышли, пошел по шабашкам. Соседу сарай построил, потом, одному дом нанялся забетонировать, а тут и кобыла моя нашлась. Сосед мой ездил к родственникам в Тополевку, вернулся и сообщает: «А я твою Цыганку видел. В Тополевке она. И жеребенок у ней».
Если сказать по-честному, то я не очень-то и обрадовался. К этому времени у меня напрочь пропал зуд, касательно земли. Было достаточно времени, пораспрашивать тех, кто забрал свои паи. Да еще посмотрел, как пан горбатится на своей земле, да на своей шкуре прочувствовал, что это такое, ну и кое до чего дошел своим умом, ну и решил, что на сей момент не стоит и пробовать самому хозяйствовать. Четыре гектара – это хороший кусок – на лошади пахать не будешь. Значит надо идти к директору совхоза, просить трактор. Сеять – опять идти, становится перед ним на колени. А он, в лучшем случае, пообещает прислать трактор, когда сам отсеется, а то и вообще закапризничает, и будешь ходить с лукошком, раскидывать семена в сухую землю. Да сам знаешь, какой тут климат. Из трех лет, один год, обязательно, выпадает засушливый. Короче, зона рискового земледелия. Но как бы то ни было, не дарить же чужой тети свое кровное имущество. Особенно, если денег нет. Хоть продам, да на что будет весной двинуть к полякам.

      Приехал я по указанному адресу, смотрю, правда, моя Цыганка, и жеребенок при ней. Хозяйка - одинокая женщина, правда, баба здоровая, ее саму можно было бы в телегу запрягать, потянула бы за милую душу. Захожу к ней, и объясняю: так и так, дескать, лошадь моя, и я приехал забирать ее. Она в крик: «Ничего не знаю, я ее купила, и убирайся, пока я тебе не наладила отсюда». Ну и в таком роде еще наговорила. Я переждал, пока она выдохнется, и спокойно так говорю: «Давайте поговорим спокойно. Вы намного старше меня и, может, разумней меня. Не хочу вам доставлять лишних неприятностей, и надеюсь, что поразмыслив хорошенько, вы согласитесь со мной и мы расстанемся друзьями. Ну представьте, что из этого выйдет, если вы заупрямитесь и не захотите вернуть лошадь. Я, естественно, буду вынужден пойти в милицию, потом в суд. У меня пол села будет свидетелей, которые подтвердят, что кобыла моя. И еще пол села знают, что она пропала, потому что я год целый приставал к каждому встречному с расспросами, не видели ли они случайно мою лошадь черной масти. Начнут вас допрашивать, откуда у вас лошадь. Купили. У кого? Никто не поверит вам, что вы не знаете, и ни когда раньше не видели того человека, у которого купили. Тут и к бабке не ходи, ясно, что лошадь краденая, и если вы не сообщница, то уж точно скупщица краденого, и за это, насколько мне известно, по уголовному кодексу тоже что-то причитается. Я не юрист, всех тонкостей юридических не знаю, не могу точно и подробно сообщить, что там вас ожидает, но гарантирую, что все судебные издержки повесят на вас. Не говоря уж о том, что это будут убытки сверх того, что в любом случае вы потеряете лошадь. Не говорю уж о таких мелочах, как расходы на проезд до города и обратно, не известно сколько раз. Да еще потеря времени на стояние у кабинетов. А уж о состоянии вашей нервной системы после всего этого говорить лишне. Обратите внимание, что я совершенно спокоен, даже после того, что вы мне наговорили, а вы завелись с пол оборота, только я открыл рот. Представляю, что  с вами будет, после всех этих волнений и нервотрепки. Пожалуй, и руки будут дрожать и голова трястись. Может даже заикаться начнете».

      Короче, моя железная логика ее сломила.  Она еще немного покапризничала, чтобы хоть что-то из меня вытянуть. Ну, там, что она за жеребца заплатила, чтобы ее обгулять, стала считать, сколько за телегу и упряжь заплатила, на корма. Ну, во-первых, говорю, на упряжь и телегу я не претендую, можете оставить себе на память, а во-вторых, вы более года эксплуатировали мое движимое имущество. Я, когда давал кому лошадь пользоваться, мне за это платили не меньше червонца. Представляете, сколько червонцев вы должны накидать мне за это время? И эти убытки лишь незначительная часть айсберга. В настоящее время я был бы точно законным землевладельцем, работал бы на своей земле. В будущем мои внуки с гордостью бы обо мне говорили: «Наш дед землю пахал». А в настоящее время. При этом новом строе, кто я такой? Презренный пролетарий, вынужденный батрачить на панов. Короче, кончилось тем, что я сел на свою Цыганку и потихоньку доехал до дома. Ну, забрать, я ее забрал, а что теперь мне с ней делать? Тут, если за май не успеешь накосить траву, то забрасывай косу на чердак до будущего года. В июне владельцы коров уже и кусты все в лесополосах обшарят с серпами. И телеги нет, и упряжи нет. Ну и настроения уже нет. Может, поезжу еще в Польшу, подзаработаю долларов, куплю трактор, может,  тогда и заберу свой пай.

      Сынишка, который все это время стоял рядом, и, улыбаясь, с детским восхищением, слушал отца, торопливо сказал, воспользовавшись паузой:

      - А тогда мы снова купим лошадь, да пап?

      - Может, тогда и купим, - согласился отец. – Так что сам понимаешь, лошадь на данный момент, прямо сказать, ни к чему. А вот вам бы не помешала. Чем пенсионеру заниматься. Надо – привезли бы дровишек. Колхоз убрал кукурузу – поехали, пособирали бы на поле кочанов. Подсолнечник убрали – опять, съездили, пособирали шляпки, виноград убрали – навозили винограда, надавили вина, зима пришла – сиди, топи печку, лузгай семечки да попивай винцо собственного изготовления. Я бы тебе в придачу, так и быть, отдал бы кое-какие заготовки на телегу, да кое-что из упряжи. Помню, что-то там, на чердаке лежит. Так что бери дед лошадь – не прогадаешь.

      - А я чем буду ее зиму кормить? – улыбаясь, спросил дед. Он не принимал всерьез разговор, но невольно поддавшись настроению хозяина кобылы, попытался поддержать беседу.

      - Ну, это не проблема, - заявил мужик уверенно, как будто, забыв то, о чем только что говорил, - с месяц еще можно смело привязывать ее под кручей или в лесополосе. А потом можно соломы в совхозе выписать, да может сенца прикупить у кого-нибудь.

      - Ну вот нашел миллионера – это купи, да то прикупи. Лошадь полторы тысячи, да телега с упряжью гривен пятьсот – не меньше, да корму на пятьсот. Это сразу придется тысячи три выложить. Ну еще бы жеребенка потянул бы. Он еще маленький – много за зиму не съел бы. А пока подрос бы, гляди, денег поднакопил и на телегу и на упряжь.

      -Ну-у-у, - протянул мужик, - одного жеребенка, это не серьезно. Хороший хозяин скорей бы лошадь взял бы. Зиму как-нибудь перебился, а весной – запрягай, бери косу, вилы и за травой. А жеребенка, самое малое, два года нужно кормить, на чем-то возить ему сено. Да еще прежде, обучи его, пока сможешь запрягать… Ну, а вообще, - перебил он себя, - дело хозяйское. Бери жеребенка. Триста гривен. Весной поросенок столько стоил. А жеребенок – это тебе не поросенок.

      - Знамо дело – не поросенок, - улыбнулся во весь рот дед. – Поросенка месяцев шесть покормил – и под нож. Насолил сала бочонок, набил холодильник, остальное продал – и ни каких забот, а тут…

      Дед умолк, вовремя сообразив, что после того, что сказано, лишне было пояснять, что он имел ввиду под словом «а тут». Мужик помолчал, глядя в землю перед собой, потом быстро, пружинисто поднялся и сказал:

      - Так дед, с тобой все ясно. С тобой каши не сварить, - и не оглядываясь пошел к лошади.

      Резко прерванный разговор слегка огорчил деда, и он, будто еще надеясь поправить дело, поплелся за ним. Он тяжело, помогая руками, опираясь о землю, поднимается, и неловко ступая после долгого сидения непослушными ногами, следит ревниво, как легко, упруго ступает хозяин лошади, как легко, вприпрыжку, бежит мальчик, видно, так же не замечая, что он бежит, как не замечает своего дыхания, работы своего сердца.

      Когда он подошел к ним, мужик уже выдернул штырь и собирал кольцами веревку, жеребенок подошел к матери, мальчик – к жеребенку, и обхватил его за шею. Деду тоже захотелось прикоснуться, погладить это маленькое животное. Он протянул руку, но жеребенок отпрянул, вырвавшись из объятий мальчика, прижался к кобыле, оскалил зубы, постукивая угрожающе ими.

      - Ишь ты, гроза. А сам за маму прячется, - улыбнулся дед.

      - Это он вас боится, а так он добрый, - заступился мальчик за  своего приятеля. – Он мне разрешает на себя садиться.

      Он помолчал минуту, и добавил, следуя непонятному деду течению своих мыслей:

      - А когда его искупаешь, он становится черный-черный, правда папа?

      Отец ни чего не ответил, и дед посмотрел на жеребенка, и нашел, что он на самом деле не совсем черный, как показалось ему вначале, а скорей шоколадного цвета. Собрав веревку, мужик повел кобылу к воде поить. Дед постоял немного, и пошел к тропе, ведущей в сторону дома.

      - И никаких забот, – повторил он вслух свои слова, но мысли его уже были о другом.

      Перед глазами все еще было сильное тело мужика. Он видел, как легко, упруго он присел, и потом так же легко поднялся, как шел, и почувствовал печаль, какая невольно овладевает при виде чужого счастья, недоступного тебе. «А знает ли он, что счастлив», - подумал дед, и тут же ответил с грустью: «Нет, не знает», - как не знал он сам в его годы, когда был таким же сильным, ловким, неутомимым. Спроси его, он скажет, что ему очень много надо, чтобы почувствовать себя счастливым. Отремонтировать дом, или лучше построить новый, купить трактор, машину и еще много, много чего, что пока находится в поле зрения его. А когда все это у него будет, поле зрения его станет гораздо просторней, втягивая все более и более желаемого, но пока еще недоступного ему, и так до бесконечности. Нет предела человеческим желаниям, и именно исполнение этих бесчисленных желаний, почему-то в сознании человека представляется как счастье. А на самом деле счастье проще, незаметней, обыденней, и человек чаще не видит, не понимает, что он счастлив. Оно незаметно, когда оно есть, как незаметна молодость, пока не начнешь стареть, как незаметно здоровье, пока оно есть, забываешь, что у тебя есть сердце, пока оно исправно работает. Как не чувствуешь воздуха, которым дышишь, пока его достаточно. Как начинаешь понимать, что даже обычный простой хлеб может быть предметом мечты, условием для настоящего счастья.

      Он не знает, что так беззаботно болтать, упиваясь своим красноречием, беспечно тратя время в бездумной уверенности, что впереди его бесконечно много, может только по-настоящему счастливый человек. Счастье, когда тебя слушают с тем восторженным вниманием, как слушал его сынишка, уверенный в душе, что его папа самый умный, самый сильный, самый хороший. А может, все, что он говорил, предназначено было не ему, незнакомому старику, случайному собеседнику, а этому мальчику.

      Мало, наверное, кто понимает, что чтобы быть счастливым, нужно не так уж много, а все остальное, это всего лишь плоды человеческой фантазии, иллюзии, вызывающие чувство неудовлетворенности, новые и новые желания, мешающие человеку чувствовать себя счастливым. «Человек рождён для счастья, как птица для полёта» - вдруг выплыли из его памяти слова героя одного из рассказов Короленко, известные , кажется, ещё с детства, но только сейчас открылся ему смысл их с такой ясностью, что он удивился, что как это раньше не замечал его, принимая слова эти как парадокс, как и назвал его Короленко. Надо было прожить жизнь, чтобы понять их смысл. « Да, да» - радостно думал он: «Человек  на самом деле рождён для счастья и ему даётся всё необходимое для этого в самый день его появления на свет». И дети по-настоящему счастливы. До тех пор, пока взрослые не вмешиваются, нарушая тем самым душевное равновесие, спокойное ощущение неудовлетворённости, не осознанную радость от созерцания, чувствования всего окружающего их мира. Почему-то именно Короленко это открылось. Какими качествами души нужно обладать, чтобы прозреть эту истину? И понял он это рано, может с детства, и прожил с этим знанием всю жизнь, потому его произведениям присуще то особенное свойство, как неуловимый, тонкий аромат малозаметного цветка, свойство, оставляющее в душе ощущение благочестности, благожелательности, простодушия, надёжности. И поразительно то, что слова эти он вложил в уста калеки, урода, казалось бы лишенного всего, что в представлении большинства людей необходимо для счастья. Ведь,  наверное, знал он точно, что не здоровому, цветущему, удачливому должно было открыться это, а именно калеке, и, стесняясь своего знания, смущаясь перед теми, которые были не способны понять, назвал слова калеки парадоксом.

      Ведь и ему самому открылось это, когда  он лишился многого, что было ему дано, когда он почти достиг того состояния героя рассказа, обезображенный старостью, больной, никому не нужный. А ведь был и он счастлив, но, почему-то, всю жизнь думал обратное, и чаще вспоминал моменты, когда ему было особенно плохо, когда он мучился, страдал. Если б он это понял раньше, жизнь его была бы другой. Счастливый человек не может быть злым, завистливым, жадным. Зачем желать ему ещё что-то, если он и так счастлив. Да и сейчас, разве мало осталось у него, чтобы если не чувствовать себя счастливым, то, по крайней мере, не считать себя несчастным, обиженным, обделенным судьбой. Он еще способен видеть, слышать, двигаться, работать. В конце-концов у него есть книги, которые хоть на время дают возможность отвлечься, забыться, раствориться в чужой жизни, когда на душе нехорошо, тяжело.

      «Ну, что касается хондроза – это поправимо. Я сам виноват, позволил себе расслабиться», - думал он. В прошлом году, когда была корова, у него не было никакого хондроза, потому что ему некогда было болеть. Потому что он был всё время в заботе, в движении. В происхождении его болезни для него не было тайны. В феврале они продали корову, оставив бычка, и работы у него поубавилось. Он перестал ежедневно ездить в город с молоком. Правда, забота с добыванием корма для бычка тоже отнимала немало сил, заставляла двигаться, и он чувствовал себя неплохо. Хотели подержать бычка подольше, но наступила жара, трава высохла. Выкопав картошку, он засеял участок кукурузой, рассчитывал покормить еще осень, но потом решили, что нечего они не выгадают, что пока кукуруза высохнет, бык от жары и на скудных кормах успеет потерять в весе, что навряд ли кукуруза восстановит его. И они сдали быка за девятьсот гривен городскому мяснику, и это было началом его болезни.

      Ведь знал, всю жизнь знал, что движение – жизнь, знал слова Амосова, что чем старше, тем больше надо двигаться, и все же поддался слабости, лени и был наказан. Пора возвращаться на путь истинный, увеличивать нагрузку. По утрам увеличить время зарядки. «Может начать бегать?», - подумал он с сомнением, потому что уже несколько раз принимался, но скоро бросал. Бегать надо регулярно, что бы вошло в привычку, но летом некогда, а зимой то снег, то дождь, то гололед. Конечно, все это лишь уважительные причины для своего оправдания, когда уж слишком неохота вставать и идти во двор. Когда была корова, ни какая погода не мешала вставать в четыре утра и идти с Катюшей доить ее, кормить, убирать.

      И в любую погоду он ехал в город на рынок с молоком. Если не велосипедом (пятнадцать километров туда и обратно), то нагружался сумками и шел на остановку автобуса. Скотина не дает расслабиться, заставляет шевелиться, дисциплинирует. Даже в городе разумные люди держат в квартире собак, которых регулярно, в определенное время каждый день выводят на прогулку. Как-то он слыхал по радио в новостях, что в Англии провели такое исследование, которое показало, что люди, которые держат животных, ухаживают за ними, живут дольше тех, кто предпочитает жить без лишних забот.   Может на самом деле купить жеребенка?

      Дед заметил, что все это время, пока он шел, размышляя таким образом, он словно продолжал видеть жеребенка на высоких, тонких ножках, мальчика, обнимающего его за шею. «Это хорошо, когда жеребенок воспитывается в семье, где есть дети, - подумал дед, - он не просто привыкает к людям, он более ручной, это не то, что если бы взял с фермы». И еще подумал, что будет кому скормить поднявшуюся кукурузу. Уже хорошая поднялась, и завязались початки. Пожалуй, на месяц хватит кормить. А, пожалуй, и на дольше, если ходить подпасывать его. После последнего дождя в лесополосе, пожалуй, уже вылезла травка.
А там, у соседей, весеннего сева кукуруза стоит как лес, уже сохнет. Обламывают кочаны, куда будылку девать им, если у них скотины нет. Да и у Потаниной тоже хороший кусок кукурузы на кочаны – тоже отдаст будылку. Гляди, и хватит на зиму. Много ли ему, малышу надо.

      Продолжение следует...