Пальцы озябли, и боль острая резала голые руки, но Прасковья бежала, не замечая её, тонула в снегу глубоком, слёзы горючие глаза застили, еле дорогу различала. К пруду бежала она.
Ни мороз, ни боль в стылых пальцах не имели значения, в голове лишь одно звенело – слова ей Фёстом брошенные: «хороша ты для девки, Прасковья, сладкая ласковая, но в жёны тебя теперя только дурак возьмёт. Пойми ты, мне с тобою хорошо было, но женюсь я на Глафире, блюдет она себя и до свадьбы не путается»...
Обида жгла душу её прутом калённым, ведь он до него ни с кем она не была, он в сердце вполз змеем хитрым, наговорил ей слов ласковых… а сам. Одного теперь хотелось ей –сгинуть со свету белого, чтобы никто впредь попрекнуть не смел её, и не видеть больше глаз его синих-синих, душу крадущих. К Еланьевскому пруду бежала, где мужики лунок прорубили для рыбалки подледной.
Зимнее солнце торопиться к закату, темнеть начало уже, когда Прасковья к пруду пришла, прислонилась она к дубу широкому, дыханье перевести, что от бега долгого сбилось, да сердце, в груди стучащее, успокоить. Вдруг послышался лёгкий звон в ветвях, замерла девушка, слух насторожила и вот чудиться ей, словно поёт кто-то песню печальную:
Красной осени платье сношено.
Листья алые в грязь затоптаны.
Белым саваном скрою чувства я,
И застыну в зиме распутная.
Губы грешные в кровь искусаны.
Слёзы смешаны со жгучим уксусом
Упаду на снег, что мне станется?
Даже след к утру заметается.
Режет пальцы мне корка льдистая,
Искупаться бы – я нечистая.
Только снег с души и не выведет,
Грусть-кручинушку, да с обидами.
Я во льду найду прорубь круглую,
Утоплю свою любовь глупую.
Студеной водой окачу я стан -
Не гореть самой, не пылать устам.
Пляской огневой не смущать тебя.
Только быть другой не умею я.
Стылою душой не смогу любить,
И зачем такой мне на свете жить?
Не ищи мой след, не зови в ночи,
Коль прощенья нет, больше не кричи.
Не услышать зов мне под слоем льда -
На лицо покров и как снег бледна.
Обмерла Прасковья бедная, песня-то про неё сложена, утопиться пришла она сегодня, студёной водою грех смыть. Но кто, же прознал про это, кто душу её прочёл, словно книгу раскрытую?
- Кто здесь? Покажись? – дрожащим голосом вопрошала она певца невидимого.
Зазвенели вновь ветви дерева, и голос послышался тихий:
-Меня видеть не дано тебе, но я твою душу вижу и того достаточно. Зря ты топиться, надумала, зря. Что даст тебе это? Помянут, да забудут потом, что на свете ты жила, у них жизнь чередом пойдёт, а твои кости в земле сгниют и следа от тебя не останется. Женится твой возлюбленный, а про тебя никогда уже больше и не вспомнит. Лишь иногда слово недоброе на ум и придёт, может быть. Этого ты хочешь? Этого заслуживаешь?
Молчала Прасковья, на снег белый смотрела, а перед взором её Фёст Глафирку обнимал и глаза его счастьем светились. Очнувшись, отвечала она духу невидимому:
- Твоя правда! Не того я заслуживаю, да и ему подлецу не счастье положено, отомщу я ему. А тебе за науку спасибо. Теперь-то жизнь моя бесследно не пройдёт.
Собрались девки у Глафирки, припасли свечи, сапожок сафьяновый и пшено, петуха в избу внесли, Глафирка кольцо достала, собирались они нынче гадать.
Марфа тайком притащила брагу ядреную, для храбрости они, малость, выпили.
Затянули девки песню тягучую, грустью души им она кутала, да сердечки младые тревожила.
Петь кончив, помолчали они. А посля запели потешки обрядовые, к гаданию приуроченные. Но вот полночь настала, замолчали они, свечи восковые зажгли, гадать начали.
Все, как положено, сделали, и кольцо на нитке крутили, и воск плавили, по воде пускали затем, петуху пшено сыпали, выбежали сапожок за ворота бросать.
Каждая бросала его да сторону примечала.
- Ну, что подруженьки, уже все сделали, на всё погадали, по домам пойдём? – спросила Софья, с затаённой надеждой, что они в баню не пойдут как договорено было.
-Неа, Сонька, не всё проделано, мы еще в баньку не бегали. Иль страшишься ты голый зад духу-банщику показать, чтоб он ладошкой его погладил? – со смехом спросила Глафира. Пойдём девоньки, в нашу баньку, я нарочно сегодня дорожку подчистила, чтоб мы с вами в снегу не увязли.
И подсмеиваясь, над смутившейся Софьей, девки к бане пошли на конец огорода.
Долго уже сидела Прасковья в тёмной бане, хоть и страшно ей было, но уйти не смела ревность острая смелость ей придавала, поджидала она разлучницу, знала, что придут скоро девки гадать.
Рядом лежала рука скелета, её нынче днем из заброшенной штольни принесла. Задумывая кабы проучить Глашку она вспомнила как случайно скелет нашли они с Фёстом, когда туда любиться бегали. Мертвец под грудой камней лежал и песком плотно присыпан. У них тогда огарочек, на балку прилаженный свалился, пока его доставали ногу мертвячью увидали. Испугались тогда оба, опрометью оттуда бросились и никогда старались не упоминать.
А днём Праша туда сбегала, раскопав камни, увидала она кости тела человечьего, страх поборов, ударила она булыжником по плечу и отколола руку, завернув её в платок, домой понесла, под кровать спрятала, вечера дожидаясь. Видала она, что Глашка к баньке дорожку чистит, знать точно они гадать там будут.
Наконец голоса послышались, глянула она в щёлку и увидела толпу девушек, ярко в лунном свете красный платок Глафиркин виделся она последняя шла.
Вот к самому предбаннику они приблизились, Прасковья старалась и не дышать вовсе.
- Машка, ты смелая, давай первая заголяйся. – Говорили подружки.
Засмеялась та, да повернувшись задом к двери задрала сарафан:
- Дядька банщик, вот те зад. Рукою погладь, дай характер мужнин узнать.
Все девки уже погадали, остались Софья с Глафирою. Сонька наотрез отказалась и к забору прижалась, не обращая внимания на смешки подружек и уговоры. Отступились от неё, плюнули.
Подошла Глафира, зад оголила и к двери приблизила.
Прасковья сжала покрепче руку костлявую и, высунув ее, сильно стукнула по заду. Ойкнула Глаша, а девки разглядев, что это скелет заголосили и прочь кинулись, а Прасковья тоже в страхе дверь захлопнула, да вглубь бани забежала. Испугалась на миг, вдруг они войти захотят, но девки домой умчались, громко визжа на всю округу.
Выждав немного собралась Прасковья выйти, ведь они могли с парнями вернуться, те бы враз догадались, что это чья-то проказа.
Толкнула девушка дверь, но та не открылась, навалилась она плечом, дверь не поддаётся, сильнее толкает её, но без толку.
Тут не шутку встревожилась Праша, что бы это могло значить. Вдруг озарилась баня светом зеленым и видит она, что рука брошенная обрастать начала, вскоре весь скелет появился, а затем плоть нарастать стала и вот уже покойник перед ней целиком лежит.
Прижала девка руки к лицу, от страха дышать перестала, хочет молитву творить, но в голове пусто ни одну не помнит.
Вдруг открылись глаза у мертвеца и вперил он в неё взгляд зловещий, разлепив губы, проговорил жутким голосом:
- Кто ты? И почто меня потревожила? Зачем руку мне оторвала?
Ничего не смогла ответить девушка лишь заскулила жалобно. Мертвец медленно поднялся и к ней пошёл.
- Знаешь ведь, что нельзя ночью в бане быть, наше это время. А вам за это смерть, - протягивая к ней руки, прохрипел – от голоса его мурашки по спине врассыпную бросились, а душа, комочком вниз ухнула.
Зажмурилась Прасковья, слёзы брызнули, пыталась она вымолвить, но лишь пропищала:
- Пощади.
Засмеялся мертвяк смехом страшным.
- С чего это я пощадить тебя должен? Ты покой нарушаешь, руки мертвецам отрываешь, в баню не в урочный час приходишь. Убить я тебя должен. Хотя, - продолжил он, помолчав, - могу и пощадить при одном условии, ежели согласишься - жива останешься и я даже помочь тебе могу.
Молча, кивнула девушка.
- Не успел я при жизни женщину познать, стань моею сейчас. А откажешь - растерзаю тебя и в печь по кусочкам затолкаю, придут баню топить и сожгут твою плоть разодранную.
Заревела Прасковья, но жить ей хочется, согласилась она с мертвецом побыть.
- Одевайся уже, - сказал опосля покойник.
Всё это время лежала она, зажмурившись, от страха и омерзения плакала.
- Хорошо мне с тобой было. Стань мне женою, черти нас поженят, будешь прибегать ко мне в час условленный для этого дела, а я тебе помогать буду. Могу подсказать, где клад зарыт или обидчика наказать.
Утираясь платком, молчала девушка, думала. И, наконец, решилась.
- Поможешь мне их со свету сжить, буду твоей, - и рассказала ему про Фёста с Глафиркою.
- Хорошо, вот и условились, - ответил он ей, выслушав её историю.
- Когда мышь летучая в окно твоё стукнется, приходи ко мне в штольню, там и встречаться будем.
Сказал он это и исчез, словно и не было. Торопливо оделась Праша и домой побежала.
Уже не один раз прилетала к ней мышь летучая и звала на свидания с мертвецом, уже не один раз ночевала она в старой штольне. Привыкнуть даже успела, не казался он уже ей мерзким, тошнотворным, нутро не сжималось больше в рвотном позыве от запаха его и тела тленом тронутого.
Иногда забредали туда души неприкаянные, так запросто, словно старые приятели в гости заходили на огонёк.
Утопленники или в лесу замерзшие и все те, кто покоился в неосвященной земле. Слушала Прасковья их истории, сочувствовала.
Вскоре лето наступило, да не торопился её мертвец обещанье своё исполнить.
Вот подступилась она к нему с этой просьбою, напомнила.
- А что ты хочешь? Что именно я должен сделать?
Выпалила она в ответ:
- Пусть сдохнут оба. Топиться я из-за него собиралася, пусть лучше он водой захлебнется, как я слезами когда-то. А из-за неё я душой мучилась, сердцем терзалась, так пусть её сердце и разорвётся.
- Так тому и быть, - отвечал ей мертвец.
Но придя домой узнала она, что Фёст с братьями до осени уезжает, на дальний промысел. Кинулась она обратно, еле успела, пока время было тёмное, новостью поделилась.
- Там я его достать не смогу, не моя земля. Обожди, как назад воротится, тогда и свершу задуманное.
Деваться некуда, согласилась Праша.
- Пусть и эта пока поживёт тогда, всё равно теперь тосковать будет, пусть страдает, мне даже это отраднее быстрой смерти.
Пёстрокрылой птицею пролетело лето красное, осень золотая близилась, не возвращался Фёст. Уже убрали хлеб с полей, огороды почистили, забороновали под зиму, не возвращался Фёст.
Праша всё также бегала ночами к своему покойничку, миловалась с ним, да посиделки с нечистой силой устраивали.
Однажды утром, как только вернулась она от него, столкнулась у ворот со снохою. Та на сносях была и часто по нужде на двор бегала.
Хотела Праша мимо проскочить, но та схватила её за локоть и прошипела:
-Давно я приметила, что ты по ночам сбегаешь, того и гляди в подоле принесёшь, всю семью опозоришь. Говори с кем путаешься, шалава?
Вывернулась Праша и злобно зыркнув на сноху ответила:
-Не твоего ума дело! Ты с моим братом тоже до свадьбы крутила, вот теперь на своё пузо и любуйся! А меня не трожь! – и вбежала она в избу.
Но услыхала, как вослед ей угрозу бросила:
- Я отцу твоему всё расскажу, когда он в воскресенье вернется. Мой грех венцом покрыт, я мужняя жена, а ты девка порченная, никто тебя не возьмёт. Пусть тебя со двора прогонят, чтоб твой позор семью не пятнал.
Обмерла от этих злых слова Праша, спиной к двери прижалась.
Через два дня к ней в окно мышь летучая стукнулась, нетерпеливо бросилась девушка прочь из дому.
Прибежав в штольню, рассказала она всё своему мертвяку.
Полоснул он ножом по своей руке полилась гнилая кровь, подставив скляночку, собрал он её и протянул девушке:
- Вот, подмешай ей это ничего она рассказать не успеет.
Домой воротившись, подкараулила, когда сноха отлучиться и подмешала она кровь неживую в квас, стоял у неё в горнице и ждала когда выпьет. Утром донёсся крик из их комнаты. Поспешила Праша на крик и видит, стоит мокрая кошка в луже, а вокруг черепки валяются, оказывается, прыгнула животинка и опрокинула кувшинчик с квасом.
Не довелось это несчастной женщине выпить.
«Хорошо, что я не всю склянку вылила, чуток оставила» подумала Праша, и стала вновь удобный момент поджидать. Между тем суббота уже кончалась, завтра отец возвращается.
Но тут ей на ум пришло, что ведь и кто другой этой смертной гадости испить может, брат к примеру, не хотелось ей его губить, надо другой способ найти.
Вспомнилось ей, что сноха живот свой маслом теплым мажет, чтоб не так сильно чесался он от растягивающейся кожи. Змеёй бесшумною пробралась она снова к ним в горницу и нашла баночку с маслом, все, что осталось туда и вылила.
«Потемнело масло, авось не заметит она» - понадеялась Праша.
Вечером, перед сном сноха живот свой маслом помазала, и спать легла. Ночью весь дом проснулся от крика нечеловеческого, благим матом орала бедная женщина и на кровати корчилась - боль дикая крутила её, полные белые ляжки развела страдалица в стороны, силясь дитя вытолкнуть.
Столпились вокруг неё, что делать не знают, посылают спешно за повитухою, хотя вроде и не срок ещё.
Но пока бабка повивальная подоспела всё кончено было, в страшных муках умерла роженица, а из чрева её чёрная кровь с зеленоватою пеной, рекой текла, а ребенок не смог на свет появиться.
Смотрела Прасковья в глаза её стеклянные, от боли адской выпученные, на лицо её перекошенное и не страшно нисколечки не было, наоборот радость в душе у неё была.
Пролетела и осень, не вернулся Фёст, лишь письмо прислал с оказией, что они до санного пути задержатся, а там как вёрнется, хочет свадьбу сыграть и просит мать сватов к Глафире засылать и передает ей подарок: колечко серебряное да отрез на платье подвенечное.
Это всё поведала Праша своему полюбовнику, отвечал он ей на это:
- Ну как он вернётся, я его поджидать буду и свершу давно обещанное.
С той минуты жила Прасковья ожиданием того часа, когда отомщена она будет и погибнет обидчик её лютой смертью.
Глафира тоже в ожидании томилась, одинаково долго для них часы текли.
Платье она уже сшила, приданное подготовила, колечко, украдкой одевавши, любовалась. И грезила, как счастливы они с ним жить станут.
Белым-бело замело всё вокруг, снег толстым одеялом лег на землю стылую, со дня на день ожидали Фёста с братьями.
И вот зазвенели за околицей бубенцы, подъезжали к деревне сани, выбежали люди навстречу. Только Фёста среди них не было.
Отвечали матери братья так:
- Велел он кланяться и прощенья просить за задержку долгую. Решил он в городе покупки сделать, подарки тестю и тёще будущим, да себе одёжу нарядную, послезавтра прибудет сам.
Прасковья об этом проведала и к сроку вышла сама за деревню с рассветом.
Наконец показался всадник одинокий. Вот он уже к Еланьевскому пруду подъехал, вдруг чудище страшное из лесу выскочило, испугался конь и в сторону рванул, прямо на хрупкий лёд.
Не ступил и двух шагов - копыта пробили твердь белую и стал он под воду погружаться вместе с мужчиною.
Вмиг подскочила Праша к тому месту, Фёст хватался руками за лёд, силясь ноги освободить от коня своего, но ломалась поверхность хрупкая под его тяжестью. Шарили его пальцы судорожно, ища за что бы ухватиться, но ничего не было, лишь снег со льда прозрачного рукава его разметали.
Наблюдала это Праша со счастливой улыбкой – оскалом звериным, потому как душа уж давно у неё человеческой быть перестала. Не дрогнуло сердце от жалости, не кинулась она руки подать, тому кого любила раньше больше жизни.
Фёст умудрился ноги высвободить и, на локтях подтянувшись лёг животом на лёд, замерев, стал вперёд ползти осторожненько, но словно сила неведомая его под воду утянула, вмиг скрылся он подо льдом.
Сквозь толщу прозрачную, видела девушка лицо его с глазами выпученными, бился он головой, кулаком большим бил, желая, разбить преграду и вдохнуть воздуха живительного, но не под силу было… и вот затих он, успокоился. В последний раз взор его на Прашу обратился, как завороженная смотрела она в глаза эти мёртвые.
Долго стояла она, глядя на лёд порушенный, какие мысли на ум пришли никто не ведает.
Ночью стукнула в окно мышь летучая.
Прасковья пришла в штольню и замерла на пороге, рядом с её мертвецом сидел Фёст с посиневшим лицом и глазами стеклянными.
- Ну, здравствуй, Праша. Это ведь тебя должон я благодарить за смерть свою.
Осмелела Прасковья, ведь и раньше она здесь с утопленниками встречалась и заговорила с Фёстом. Все, что было у неё на сердце, всё высказала и о том как любила его и как терзалась ревностью, как слова его обидные душу ей вынули и том, что он жизнь ей сгубил тоже сказала.
Молча слушали её оба покойника, не перебивали, а когда она речь закончила попросил её любовник Фёста завтра днём явиться в деревню и дал выпить ему полбутыли мутной жидкости.
- Душа твоя неприкаянная ныне мотаться до весны будет, пока тело с талой водой не всплывёт. Тебе всё равно где ходить, а мне нужно слово данное сдержать. Выпей это и будешь на живого походить, синь с лица спадёт и одутловатость. Завтра на свадьбе своей гулять тебе нужно.
Хотел Фёст поспорить, но рукой махнул, дескать, делайте теперь, что хотите.
Явился утром ранёхонько, ещё затемно Фёст домой, словно только из города вернулся. Обнял мать, отца и спросил всё ли готово к венчанию.
И вот уже в полдень шумным гулянием свадьба по деревне шла, молодых все славили, долгих лет желали.
Пройдя длинную улицу, подошла процессия к дому родителей жениха, где столы их ждали. Отец их с иконою встречал, мать каравай держала, рядом батюшка стоял со святой водой.
Благословили их, стал он водой их святить, как только попала она на жениха захрипел, посинел он и помертвевшим к ногам молодой жены упал. В одно мгновение лицо его подурнело, обратился он в утопленника страшного. Вскрикнула Глафира и упала замертво, сердце её не выдержало.
Заголосили тут бабы и девки, а подружки её враз вспомнили как год назад на святках её на гадании костяная рука стукнула. Жутко им стало, страшно до смерти.
Во всей ей суматохе Праша незаметно убежать сумела.
Куда несли её ноги она не ведала, бежала слёзы с лица утирая. Не заметила, как у штольни оказалась и навстречу к ней мертвец вышел, ждёт её.
Закричала она ему в сердцах:
- Поди, прочь нечистый, ненавижу тебя! Омерзительны мне твои объятья не приду к тебе больше. Каждый раз я грезила, что это он меня ласкает, а теперь нет его в живых и не стану я отныне с тобою ночевать.
Ничего не ответил ей мертвец, внутри скрылся...
Утром сестра Глафиры покойницы пошла баню топить, нужно было в доме всё помыть. Открыла она дверь, дрова в предбанник бросила и внутрь вошла, но споткнулась обо что-то, глянула вниз, а там лежит мёртвая Праша. Горло её костяной рукой сдавлено, глаза выпученные в потолок глядят.