Пролог:
Играет тревожная музыка.
Экспозиция:
Меня зовут М. и я историк кино. Раннего европейского периода. Носферату там всякие, мабузе, фрицы ланги, мурнау, дзиги вертовы, львы кулешовы, и первая кооперативная студия «Межрабпом-Русь».
И вот что я могу сказать.
Любой рассказ описывает жизнь идеальную, если не волшебную. В том смысле, что улучшенную автором до границ счастья. Потом все это дело переносится на экран, и ожившие картинки ставят точку в превращении текста в модель поведения.
А дальше жизнь повторяет искусство.
И никогда наоборот.
Завязка:
Довольно часто люди, доведенные до отчаянья и не имеющие сил справиться с ним, шантажируют близких самоубийством. В той или иной форме. Напрямую или в завуалированной форме. Но, сужу по себе, это очень затягивает.
Первые мысли о самоубийстве приходили ко мне в виде несерьезных мечтаний, в значении: «ну вы еще пожалеете, что не ценили меня при жизни». «Вы» было относительно безадресным, обращенным ко всем. Потом самоубийство стало работать универсальным утешением в тяжелые моменты. Мол, если что, то выход всегда есть. По-моему, Борхес именно об этом писал: «я принял решение и стал свободен». Я тоже защищался тем, что всегда могу его принять.
На следующем этапе я уже прикидывал, где удобнее всего привязать веревку и как это обставить. Удивлялся себе и понимал, что все это пустое. Слабость и мягкотелость, потворство нежеланию преодолевать душевную боль или лень. Дальше, привязывал веревку в выбранном месте и долго на нее смотрел. Интересно, думал, во время очередного приступа, я накину ее на шею, чтобы почувствовать невесомую тяжесть петли? А потом слегка затяну на шее?
Смотрел, думал и ощущал, как по ногам из ступней поднимается ужас, ударяет в живот, волной проскакивает грудь и взрывается в голове.
Это был – омут. Пусть утешительный, даже сладкий, но омут заглатывающий все глубже.
Развитие действия:
Допустим, это произойдет дома. Жена вернется с работы, а я болтаюсь в петле. Естественно с расслабленными мышцами сфинктера, то есть весь в говне. С высунутым черным языком и выпученными, налитыми кровью глазами. С синюшным оттенком кожи на лице. Наверное, она закричит, позвонит в «Скорую помощь», в полицию, моим родителям, немногочисленным приятелям. В квартиру набьется народ, на лестничной площадке будут судачить соседи, которых я и при жизни-то терпеть не мог. Все это будет неумно и отвратительно.
Не лучше ли покончить с собой вне жилья. В лесу или на заброшенной стройке, в старых вскрытых сараях. Тогда придется положить в карман паспорт, чтобы облегчить опознание и оставить предсмертную записку и координатами места самоубийства. Бред. «Дорогая, ты не пугайся, но я сегодня кончаю с собой. Искать меня надо в овраге за железными гаражами. Как пройдешь последний, сверни направо, спустись и пробеги вперед еще метров сто пятьдесят. Там увидишь редкую лесопосадку. Третье дерево с конца. По-моему, это липа. Я там».
Вообще, с запиской было не очень понятно. Ясно, что нужно оставить, но не ясно зачем. Облегчить страдания близким, внести ясность? Но если ты такой заботливый, живи дальше и не еби мозги, а если дальше не можешь, зачем записка? Что за излишняя галантность на пороге одного из самых ужасных и отвратительных поступков (в моих условиях).
Сигануть с моста? Но труп может унести течением черт знает куда и, до тех пор пока его не найдут, ни в чем не виноватые люди будут гадать: «куда он нахрен делся»? А могут и вовсе не найти. Хотя, тебе будет уже без разницы (пошлость). Или повеситься на перилах моста? И болтаться пустой куклой (без вылетевшей в реку души), как в ужастике категории «Б».
Кульминация:
В тот день с утра все шло не так. Сначала меня уволили с работы в связи с сокращением штата, потом, когда я приплелся домой, жена заявила, что уходит и принялась собирать огромную спортивную сумку, попутно высказывая накопившееся. Я попросил ее не торопиться, но она назвала меня больным дебилом, посоветовала лечиться и хлопнула дверью. Тогда я прошел на кухню, сел на табурет и закурил. Привычные мысли были на месте. В комнате я отворил дверцу боковой тумбы стола и вынул приготовленную веревку. Записку решил не писать. Некому.
Развязка:
Крепление, выбранное мной, труба в ванной комнате, не выдержало. Пятидесятилетняя насквозь прогнившая железка, тоньше фольги, просто разорвалась под мои весом и, мокрый от хлынувшей горячей воды, я упал на пол. Мало того, что ударился головой о батарею, так еще получил ожог второй степени. Лежал одуревший в луже, вода хлестала в противоположную стену, а я был счастлив. Дергал веревку на шее и дышал. Кашлял, хрипел и орал от боли и желания жить. Через некоторое время, во входную дверь забарабанили соседи. Я кое-как выбрался в коридор и открыл.
Постпозиция:
Меня зовут М. и я пациент желтого дома. Городской психоневрологической больницы номер три. Первое мужское отделение, палата номер шесть (совпадение).
Эпилог:
Я хорошо себя чувствую. Николай Васильевич говорит, что возможно меня выпишут через год или два. Может быть, через пять или десять лет. Может быть через двадцать. Но здесь очень уютно и я могу подождать.
Сегодня на ужин овсяная каша.
Вкусная.