ЛЕНИН КАК ПОЭТ И АВАТАР ПУШКИНА . Часть Первая.
Андрей Платонов возводит Пушкина в идейному аттрактору русского мира. В нём собралась вся гениальность. Индусы такое сосредоточение сил-энергий называют «бхагаваном», «брахманом», «вишну» (корень слова «вишну» восходит к общеиндоевропейскому «весь, всё», нам это небезынтересно, так как прародина индоевропейцев – очевидно индоевропейская равнина, север Украины, восток Белоруси, «центральный» регион РФ) . Платонов ясно, хотя не очевидно для устоявшего советского взгляда показывает, что поэзия существует, чтобы воплотить свой идеал. Иначе в ней нет никакого смысла. Поэзия как форма ради изысков формы (вроде Северянина или Бальмонта) для него декаданс. Ленин по Платонову исходит из Пушкина, а не из Маркса, как было принято считать. Как бы это не казалось экстравагантным и пиитичным, но он более прав в своей оценке Ленина, как именно продолжателя Пушкина, а не Маркса, чем те, кто почитают Ленина как аватару Маркса.
Санкскритское слово «аватара» означает, «тот, кто нисходит» или «тот, кто воплощается». С этим термином связано восточное представление о реинкарнации души. Вряд ли Платонов понимал реинкарнацию пушкинских смыслов и энергий так, как понимают современные или средневековые индуисты и буддисты, но осмелюсь предположить, что собственно создатели представления об реинкарнации и аватарах думали также как Платонов: смыслы концентрируются в какой-то отдельной личности (брахмане или царе), потом это максимальное, историческое и богатырское воплощение приходит в мир в частичных аватарах, но лишь изредка в максимальных и полных. Также рассуждает и Платонов. Гоголь, Толстой, Чехов, Некрасов наследуют лишь части максимального воплощения русского народного духа. Наиболее близок к пушкинской полноте Горький. Но даже у Горького много «горького» и «пессимистичного». Тогда как Пушкин – это оптимизм и солнце.
Полной аватарой Пушкина Платонов считает Ленина. Потому что он не просто нарисовал поэтические картины и идеи великого всечеловеческого идеала взаимной любви и братства, он стал их воплощать в форме коммунизма. Толкование Ленина, как приемника именно Пушкина - даже в чём-то более марксистский подход, более материалистический, так как преемство Лениным от Маркса означает некий философско-гуманитарный идеализм, когда книги-идеи Маркса просто прочитываются и усваиваются Лениным и Ко. Платонов как раз и критикует Горького за его «интеллигентские иллюзии». Ленин, как и Пушкин, исходит от гения народа, Маркс лишь помогает, лишь идейно организует народный исход Ленина. Коммунизм – это истина, исходящая от гения миллионов, не от гения интеллектуалов.
Другая мысль Платонова, что коммунизма не может быть без поэзии, без великой поэзии, такой как поэзия Пушкина. У Маркса эта мысль присутствует косвенно, как результат разотчуждения. Ленин же говорит четко: «Нельзя стать коммунистом, не усвоив все знания усвоенные человечеством». Маркс также на это указывает, когда в «Тезисах о Фейербахе» говорит, что в объяснениях мира нет толку, если не происходит его изменения. Поэзия же непосредственно создаёт чувство-желание-толчок любить и действовать. Функция поэтического – воспринять, понять, загореться. Поэзия в чём-то похожа на рекламу (увидел, иди и купи). Великая поэзия - часть коммунизма.
Создатель советской психологии Лев Выготский, похожим образом смотрел на науку. Когда его упрекали в «немарксизме», он говорил: «Быть марксистом – это означает быть как можно более научным». Его научные теории учат: мысль есть интериорация диалогов-общений. То есть, сам феномен человеческого мышления коммунитарен, коммунистичен. Такова же природа бахтинского учения о диалоге. Бахтинский карнавал – есть указание на естественное спонтанное стремление человечества совершать патлач накопленных богатств, хотя бы на время сбросить груз коррумпированной властности-вертикальности.
Юрий Лотман поставил на повестку дня положение «Культура как взрыв». «Взрыв» тут эвфемизм революции, которая на бытовом уровне стала приниматься как гражданская война, кровопролитие, а не в исконном смысле социального преображения. Человек, гомо сапиенс - коммунист в своей видовой сущности. То есть, культура как адаптивный механизм гомо сапиенс, делает социализм проблемой жизни и смерти. Главная наука - не физика, а наука социальная, где «профессор» - человек труда (социология – термин, камуфлирует, замазывает более точный изначальный термин «социализм», который означает именно науку об обществе).
Платонов замечает, что даже Горький колеблется, не совсем понимает, что нет иной социологии кроме социализма, и создаёт Клима Самгина, именно как позднее разочарование в своих упованиях на подвиг интеллигента. Платонов пророчествует, что Горький дал дорогу новому великому аватару Пушкина без извилин, совсем как Иоанн Предтеча - Христу. Ответ один: таковой поэт-аватар - собственно Ленин.
Но всё же, хотя и без резкости, но ясно, что Платонов показывает, что будет ещё один аватар. Ведь и впрямь сверхпоэт Ленин со своими спутниками Горьким и Маяковским как бы завершают, подытоживают миссию Пушкина, они уж начинают воплощать, уже от слов переходят к делу, уже даже не просто зовут дело, а славят сбычу мечт, поют свершившееся. Но… Но судьба Платонова, упомянутого нами Выготского, также и Маяковского, а также и самого Ленина с его апостолами, с его СССР ( и великий, и восхитительный, и победоносный, но с массой проблем и трагедий, продержался целых 74 года, тогда как Парижская коммуна просуществовала 72 дня) говорит об опережении времени, об ещё лишь катакомбном состоянии коммунистической идеи. То есть, СССР Пушкина-Горького-Ленина – это пока лишь «ветхая песнь», но Платонов пророчествует за «новую». Собственно уж и не пророчествует, а поёт. В своё время он, Платонов, как и Лев Выготский, был не понят, был чуть ли не дворником и кто-то из кремлевских красных брахманов, когда видел Платонова, метущего двор, мог таинственно изречь: «Вон он самый великий русский писатель». В брежневское время его уж стали любить, видя в нём диссидента, сюрреалиста, авангардного экстравагантного советского прозаика. Но он был лишь настоящим коммунистом, слугой народа, игравшим «на флейтах водосточных труб», скромным подмастерьем Маяковского, Горького, Ленина, Пушкина. Но Пушкин для него именно великий ученик Арины Родионовны, а Ленин – ученик рабочих и людей с ружьём, хитрован, научившийся пить нектар мудрости, текущий от простых людей труда. Маркс остался с Мартовым и Плехановым, а Ленин увидел в великом немецком интеллектуале то, что тот и сам не всегда замечал, но, в конечном счёте, всё ж самостийный Ленин был более марксист, чем буквоеды марксизма меньшевики. То есть, Платонов уже и сам выступал великим (но чрезвычайно скромным) пророком чистого, «небесного» коммунизма, устройство которого оставлялось потомкам, когда звуки чистой музыки коммунизма будут восприняты их слухом.
НЕБОГАТОМУ ЛЕГЧЕ ВОЙТИ ЦАРСТВИЕ НЕБЕСНОЕ
«Тайна эта заключается в том, что бедному человеку — крепостному рабу, городскому простолюдину, мелкому служащему чиновнику, обездоленной женщине — нельзя жить на свете: и голодно, и болезненно, и безнадежно, и уныло, но люди живут, обреченные не сдаются; больше того: массы людей, стушеванные фантасмагорическим, обманчивым покровом истории, то таинственное, безмолвное большинство человечества, которое терпеливо и серьезно исполняет свое существование,— все эти люди, оказывается, обнаруживают способность бесконечного жизненного развития».
(здесь и далее цитаты из очерка А. Платонова «Пушкин и Горький»)
Здесь Платонов не выделяет крестьянина от рабочего, но сущностно он рисует именно труженика и труженика бедного. И Платонов рисует такого человека как тайный источник истины. В Евангелие богатый не может войти в Царствие Небесное, но «блаженный нищий», каким-то образом сдавленный цепями безнадёги, имеет какие-то принципиальные преференции, чтобы понять тайну мира. И Платонов не столько выстраивает философию или психологию такой природы пролетария, он её поэтически рисует. Он делает её понятной для простых и обычных носителей языка. Он и сам оттуда, из этого мир, и не бежит из него, а приближается ещё теснее. Это его метод – поэтизировать с позиции тех, кто не имеет «двух одежд чтобы одеться».
БОГАТСВО «БЕДНОГО ЧЕЛОВЕКА»
«Для нас важно здесь, что “бедный человек”, Татьяна Ларина, которой жить печально, одиноко и душевно невозможно, находит силу своего счастья и спасения в собственном жизненном развитии, ассимилирующем всякое горе, в естественной тайне своего человеческого сердца, в женственном чувстве, которое верно бережет другого человека и до сих пор хранит и сохранило целое неистовое человечество — руками и сердцем многих Татьян Лариных,— человечество, много раз бывшее готовым пасть духом и склонить голову к земле, к могиле».
Вот это коммунизм Платонова. Очевидно, что он нисходит из народного христианства. Тут не ни слова коммунизм, ни христианство. Он закачивает понятие «бедный человек», не только потому что Татьяна не бедна, а потому что «бедный человек» означает здесь для него то, что богатство не может породить в принципе. У пролетария нет иного богатства, средства инструмента пути, нежели «тайны человеческого сердца». Это не утешение, не «опиум», не обряд, уводящий от страдания. «Бедный человек» не уходит, не может уйти от страдания. Он живёт другими, живёт трепетно, тепло, бережливо, спасая. Такой человек выходит из иллюзии счастья в своем для себя достатке и находит иную жизнь, иной счастье в жизни для всех, для других, для общего. Это не только долг, обязанность и повинность, это счастье и великая перспектива человечества и уже, и локально, и масштабно, исторически.
РЕАЛЬНАЯ, ЗАРАБОТАННАЯ ИСТИНА ЖИЗНИ
«Как человек действительности, Пушкин понимал, что народ (в широком смысле: от Татьяны Лариной до цыган и нищих, поющих в ограде Святогорского монастыря) — народ живет особой, самостоятельной жизнью, связанный с “высшими” кругами, со “светом” лишь цепью своей неволи. Народ обладает своими скрытыми, “секретными” средствами для питания собственной души и для спасения жизни от истребления “высшими” людьми. Эти жизненные средства не имели ничего общего со средствами времяпрепровождения аристократического, элитного общества (хотя некоторые, лучшие представители этого общества в критическое время своей жизни обращаются именно к народу — в лице старой няни, крепостного человека и т. п.). В народе своя политика, своя поэзия, свое утешение и свое большое горе; все эти свойства в народе более истинные и органические, чем в паразитических классах,— просто потому, что трудящиеся люди имеют действительный, реальный и притом массовый опыт работы, нужды и борьбы со злодейским классом своих эксплуататоров. В “высшем” классе этот опыт почти сведен к нулю, и поэтому там не может иметь места реальная истина жизни — ее там не зарабатывают, а проживают и делают бессмысленной».
Реальность дана народу. Без реальности политика, поэзия, истина, победа невозможны а принципе. Там пути ошибочны изначально, отчуждение может быть преодолено только против мейнстрима сытого класса. «Богатым» трудно обрести правильный путь, потому что они получают успехи, приобретения, зеленые улицы и раскрытые двери без больших усилий, легко и в почти готовом виде. Богатый не проходит этапов, а стало быть, не осознаёт вполне происходящего: богатство для него лежит в шкатулке, шкатулка в тумбочке. Он живёт в мире мелких интриг, игр в гольф, волнений за преферансом. Поскольку его класс не просто прожигает, но и забирает достояние других и многих, то такой «мироед» неизбежно десоциализируется и его человеческая природа ущербна и даже благотворительность не позволяет вполне утешиться, так богач соединяется с миром через процесс «покупки» этого единства, иначе как порвав со своим классом, для чего, нужно немалое развитие, большой характер, в любом случае общество простых людей, причем таких, которые не смотрели бы на него как слуги, тогда как «бедный» имеет эти условия вполне и всегда.
БОЛЬШЕ ЧЕМ ПОЭТ
«Он, Пушкин, явился ведь не от изобилия, не от избытка сил народа, а от его нужды, из крайней необходимости, почти как самозащита или как жертва. В этом заключается причина особой многозначительности, универсальности Пушкина и крайне напряженный и в то же время торжественный, свободный характер его творчества».
Пушкин создавал не игрушки, он «больше, чем поэт». Когда Евтушенко сказал эту фразу, он уже таким образом «паразитировал» на престиже поэтической касты, возникшей после Пушкина. Но Пушкин-то не рядится ни в пророка, ни в «больше чем поэта», ни в поэта. Он сам нашёл отраду в «сладких звуках», подобным молитвам. Ему и чернь, которая ему рукоплескала не нужна, он её даже гонит от себя. Он признает лишь мир друзей, мир бескорыстия. Путешествую в Арзрум, мы видим, как Пушкин легко общается с простыми людьми, даже если они не понимают по-русски и имеют иные, чем он, интересы, но как «чиновник» не высокого ранга он, Пушкин, отделен от генералов и высших офицеров, и они от него отделены. Даже слава, признание, покровительство царя не сблизит, как мы помним из истории, его и их. «Они» даже славу поэта понимают как актив, как капитал, как вексель иного рода. Шопенгауэр полагает, что гений есть аристократ духа. Но «аристократизм духа» и просто аристократизм лишь просто аристократу кажутся вещами родственными, в чем заблуждался Шопенгауэр. Пушкин не чувствует родства такого родства. Даже и чтя своих почтенных предков, он делает это иначе, он чтит их, а не себя наследника. Арина Родионовна ему ближе всех летописных предков, и дед арап Ганнибал ему дорог своей безродностью, своим рабством и сиротством. Пушкин не наследует, он создает себя и своё сам. Сам, самозвано, по-плебейски, по-пугачевски посвящает себя в российские пророки.
РЕИНКАРНАЦИЯ ПО ПУШКИНУ
«И Пушкин в скромной тайне остается удовлетворенным от этого сознания, точно будущие поколения всего лишь его младшие братья, которые не оставят его памятью».
Пушкин как и Платонов касается идеи реинкарнации. «Нет, весь я не умру». О чём это? О реинкарнации. Решается также как и у Платонова. Перевоплощаемая душа есть священная лира поэта, традиции русской поэзии, ментальности, мы не говорим «философии» или «идеи», потому что то, что завещает будущему Пушкин, есть вообще речь («молва») . У Бунина: «Молчат и мумии и кости, звучат лишь письмена…». То что сотворяется русским миром, не есть философия или религия. Это нечто большее – это некая сверхпоэзия – литература, но такая в которую как в матрёшку помещена и история, и философия, и вера. Но поэзия как «выразительное», то есть институт, который мысль делает зримой, яркой, понятной, ясной, приятной в смысле воспринимаемой и принимаемой, она все эти отправления человеческого ума по-матерински обнимает и собирает вместе.
СУПЕРРЕАЛИЗМ ПЛАТОНОВСКОГО СТИЛЯ
«Пушкин был слишком скромен. Он несколько переоценил нас, будущие поколения. Его светильник, его нетленный пророческий “угль, пылающий огнем”, завещанный всем нам, не сразу был перенят другим поэтом. Больше того, Пушкину и до сих пор нет еще вполне достойного преемника и продолжателя. Дух его, творческая торжествующая и оживляющая сила, заимствованная некогда у народа, после смерти поэта опять как бы получила тенденцию возвратиться в свою первородную сферу, в рассеяние безымянных душ, в “энтропию”. Это беда, а не обогащение народа, потому что сам Пушкин был коллективным произведением народа, качеством, трудно превращенным из количества,— и вот Пушкин погиб, пылающий “угль” вновь как бы разделен на тлеющие лучинки».
Платоновский дискурс – на грани. Он как бы и метафоричен, плетёт символы, но есть и другое, знакомое нам по его прозе, он очень косноязычно, незатейливо, своими словами рассказывает, как живёт, развивается общество, его культура, человечество реально, реалистично, копирует то, что видит, понимает. Кому-то покажется, как Хлестакову, что Пушкин - тр-трр пером…, но он возжег «угль». И он пылает, культура живёт, не потому что Пушкин волшебник-чародей, потому что культура нужна человеку и её не из чего сделать, кроме как из «культуры» же, её только нужно не затушит, что и пытается делать Платонов. И то, что угадал, создал, сделал, нашёл Пушкин, то же угадал и Платонов. Эти байки, речи, предания, разговоры «жителей села Горюхина» - это лучинки, почти утухающие, но Пушкин-Ленин – это контрэнтропия. При этом всё же не нужно забывать, что дело не всегда именно в Пушкине или Ленине, дело в идее-чувстве самого Платонова для которого Пушкин-Горький-Маяковский-Ленин – лишь благодатная священная палитра, а свою мысль, своё полотно Платонов всё же создаёт сам. Платонов – коммунист в самом «небесном» смысле. Для него Христос - не бог, ни Ленин - не вождь, Пушкин - не гений, все они - просто друзья, просто товарищи, как Арина Родионовна - для Пушкина, как бабушка - для Горького.
ПУШКИН КАК КОММУНИЗМ
«Представим себе на мгновение две силы — Пушкин и фашизм. Разве есть что-либо более противоположное, более исключающее одно другое?.. Есть лишь одна сила, столь же противоположная, антагонистическая фашизму, как и Пушкин,— это коммунизм. Из одной этой краткой мысли видно, насколько для нас ценен Пушкин — не только как поэт, но и как человеческая натура, абсолютно не поддающаяся угнетению, натура, способная быть отравленной и даже погубленной, но сама не способная кого-либо отравить и унизить».
Пушкин – это коммунизм. Его суть. Если взглянуть на эту мысль, как на помпезную метафору, каких, наверное, немало было в сверхэнергичные 30-ые годы, то мы должны были бы отказать Платонову во вкусе. Но коли у нас самих таковой имеется, мы услышим, почувствуем, что Платонов не витийствует, он так думает. По Марксу капитализм зол тем, что отчуждает личность, превращает пролетария и не только в машину-робота. Максимальная степень такого отчуждения – узник фашистского концлагеря (Платонов ещё не знает по факту всей бездны фашистских зверств, но понимает как ясновидящий). Пушкин – не просто складно складывает слова в ямбы и хореи, он являет дух свободы, которая всегда суть свобода личности, эта свобода есть её величие, её контрэнропия, её щедрость, её не гордость-гордыня, а беспримесное дружелюбие.
ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ ПУШКИНА
«Понятно, не появись теперь почему-либо “новый Пушкин”, то коммунизм все равно справится с фашизмом, потому что — пусть более рассеянно — во всех действительных, трудящихся людях, есть нечто пушкинское и пророческое, но дело в том, что одна пушка все же сильнее многих тысяч кулаков, и в том, что без сосредоточенного, пылающего в одном раскаленном угле выражения своего истинного существа народ (и решающее человечество) не может ощутить самого себя во всем своем качестве и достоинстве, он не будет воодушевленным и, следовательно, могущественным. Поэтому “новый Пушкин” неизбежен; он есть необходимая, а не только желательная сила коммунизма. Коммунизм, скажем прямо, без “Пушкина”, некогда убитого, и его, быть может, еще не рожденного преемника — не может полностью состояться. Великая поэзия есть обязательная часть коммунизма».
Каждый человек труда имеет нечто пушкинское, нечто пророческое. Гомо сапиенс криативен в своей сущности. Пушкин для русских, это то, что Чайтанья для индусов. Но может и Чайтанья приходил вовсе не для того, чтобы задать эволюцию индийскому вайшнавизму, а чтобы «темницы рухнули и свобода нас встретила у входа». Чайтанья предрекал приход своего «генерала» через 500 лет, а Гоголь, великий ученик Пушкина, предсказывал пришествие человеческого типа способного вполне осознать Пушкина через 200 лет. Удивительное совпадение. И духовная революция индийских мистиков и духовное наводнение поэтического русского духа указывает на наше время.
ЧАСТИЧНЫЕ АВАТАРЫ
«Лермонтов, Гоголь, Гончаров, Чернышевский, Щедрин, Достоевский, Тургенев, Толстой, Чехов... Никто из них не заменил Пушкина целиком; каждый взял на себя лишь часть его “нагрузки”, и все вместе они обязаны Пушкину своим художественным совершенством».
Все русские писатели после Пушкина были лишь частичными аватарами золотого Пушкина. Индия выстраивает свои эгрегоры в терминах восточной религиозной метафизики. Ну Руси «дао», «бхакти», «шакти» назывыается «художественным совершенством». Слово «художник» оно не случайно, не рядовое. «Художественным» называют и искусство и поэзию, всякую организованную фантазию и утопию. Слово не имеет в русском языке широкой парадигмы, хотя не ощущается как заимствованное. Оно давно укорененное слово. Оно, как показывает этимологический словарь, старославянское, близкое английскому Hand. Художник – то, что у Булгакова означает «мастер».
НЕВОЕННОЕ УСТРОЕНИЕ ОБЩЕСТВА
«…и Пушкин стал учить Гоголя, о чем и как надо писать. Он дал Гоголю темы “Мертвых душ” и “Ревизора”...»
Пушкин буквально и сознательно направлял-учил Гоголя. Белинский сознательно направлял сознание широко читателя, что Пушкин «больше чем поэт», он – учитель, аттрактор народа. И хотя поныне общество выстроено военно-государственным образом, но человек вообще, в перспективе, в сущности, в своём неусеченном завершении-свершении есть существо, выстраивающееся не законами, полициями, тюрьмами, банками, танками, а «Мертвыми душами», «Ревизором», Евгением Онегиным», «Дубровским», «Сказкой о рыбаке и рыбке», «Чевенгуром» Платонова, пьесой «На дне» Горького, «стихами партийных книжек» Маяковского, «Гамлетом», «Приключениями Гекльберри Финна», «Обломовым» и «Идиотом».
НЕГЭНТРОПИЯ
«Гоголь констатировал “грустную Россию”, а жить в ней было нельзя — не только Пушкину и Гоголю, но и крепостным крестьянам, и даже Татьяне Лариной, на судьбе которой отраженно, через Онегина, сказалась все та же “грустная Россия”. Пушкин быстро почувствовал, что он переоценил Гоголя».
То есть, Гоголь ухватил некую поверхность. Увидел что «нехорошо» то, что отлично «пушкинской солнечности», но внутри этого «мёртвого мира» Гоголь не увидел негэнтропии Пушкинского оптимизма.
ПРОСТОЙ КИТАЕЦ
«Интеллигенция, в том числе и писатели, никогда в России не была занята обслуживанием лишь одних господствующих классов. Даже в эпоху полного рабства было несколько интеллигентов, которые служили всецело народу; достаточно хотя бы назвать А. Н. Радищева».
Интеллигенция столько же, сколько классов, - говорит Платонов. Класс – это нечто, что направляет: либо к истинному, либо к «себе любимому», либо к какому-то миксу. Разум может думать в любую сторону. В дзэнской поговорке «простой китаец и есть святой человек». Рабовладельцы свирепствуют, когда их господство просвечивается иначе, нежели хвалебной одой.
ПРОГРЕСС И РЕГРЕСС
«Но даже эта истинная интеллигенция была смущена, пала духом, когда из объективного исторического процесса стало ясно, что эксплуатация человека человеком имеет тенденцию возрастать, а не убывать. Для пессимизма появилась обильная питательная среда, созданная таким развитием общественных, производственных отношений. Уже Гоголь это чувствовал ясно: ведь его Чичиков, “предприниматель и организатор”, более хищен и жесток, чем Собакевич, Петух, Коробочка, Ноздрев и даже Плюшкин. (Плюшкин хоть и морил своих дворовых крестьян голодом, но и сам не ел.)»
Объективный прогресс ведёт к регрессу. Но русская правда-истина, которую увидел Пушкин, что добро-счастье есть уже, есть изначально. К той же простой идее-гатхе пришёл и Шестой Патриарх: «Зеркало сердца уже чисто». Лишь когда есть изначально «ген» правды, тогда прогресс приведёт к прогрессу. У Пушкина-Ленина этот солнечный ген есть. У коммунизма есть. У России есть. У простого китайского даоса есть.
ГЕНОМ ДОБРА И СВЕТА
«…то теперь пришел в мир Инквизитор, и его не выживет отсюда никто; больше того, он, Инквизитор, даже прав. Мы легко угадываем здесь глубокое предчувствие Достоевским фашизма».
Если изначально нет «гена» добра, света, торжества свободы, тогда приходит фашизм инквизиций. То есть, истина-добро - в этом императивном оптимизме, в «дерзновении» жить-быть счастливо, даже если социальная и прочая материя придавливает, раздавливает. Общинность советского сознания сумела понять и оградить от фашизма вообще всех. В этом признался даже и Черчилль. Не ясно, понимал ли он, почему только СССР может победить Гитлера, но как-то Черчилль высчитал этот правильный ответ. Платонов видит и глубинную причину.
ЛЕНИН КАК ПОЭТ И АВАТАР ПУШКИНА.
Часть Вторая .
ПОЭЗИЯ - РЕВОЛЮЦИОНЕРКА В СВОЕЙ СУЩНОСТИ
«Куда же делась та светоносная энергия народа, которая, в сущности, еще недавно произвела Пушкина,— неужели эта энергия разделилась на тлеющие лучинки и обратилась в чадящую тьму? И где тогда находится истинная действительность, та, которая рожает Пушкина, или та, которая сводит на нет даже его слабосильных, отдаленных последователей? И еще одно: неужели возможна столь воодушевленная, пророческая, счастливая поэзия, как произведения Пушкина, и русская литература мирового значения после него — без влияния на ход исторического процесса? Ведь и сам Пушкин есть сигнал и знамя истории (иначе из какой же “пустоты” он явился?); наша последняя мысль заключается в следующем: зачем нужны пророческие произведения, если пророчество остается без свершения в действительной жизни, в фактах,— разве единственный смысл таких произведений лишь в том, чтобы вести литературу к дальнейшему совершенству?»
Очевидная и простая мысль, что поэзия также, а может и больше, чем науки и философия направлена на переустройства общественного бытия. Поэзия – революционерка, марксистка в своей сущности.
РАДИКАЛЬНАЯ НАРОДНОСТЬ
«Человеческое действенное воодушевление, направленное к улучшению жизненной участи, имеет в себе все эти силы, оно применяет все средства для своей цели— и поэзию, и политику, и долготерпение, и прямую революцию. И в зависимости от обстоятельств, от требований нужды эти элементы человеческого прогресса проявляются с разной силой».
«Марксизм» Платонова, как бы выразился Илья Пригожин «нелинейный», он не ограничен научным и философским дискурсом. И даже не ограничен прагматизмом революционности. В нём есть поэзия и даже … «долготерпение». Платонов радикально народен. Он не винит народ ни в чём: ни в долготерпении, ни в лубочности. Суть искусства – лубочность, то есть, доступность и понятность, простота и броскость. Даже народный конформизм и долготерпение – это его классовая борьба (если нельзя тирана свергнуть, мы будем прославлять его за несуществующие достоинства с тем, чтобы все увидели-таки их отсутствие, или, может быть, это «легальная» проповедь народных чаяний).
ПУШКИН, А ПОТОМ ЛЕНИН С ГОРЬКИМ
«Одарив Ленина даром, так сказать, действующего пророка, народ, несомненно, и в поэзии не погасил своего света, наоборот... Обратимся к развитию нашей прежней мысли. Когда послепушкинская литература, заканчиваясь Толстым и Чеховым, стала после них вырождаться в декадентство, народ резко “вмешался” и родил Максима Горького — линия Пушкина сразу была восстановлена».
Хотя Ленина – аватара Пушкина, но и Горький – тоже аватара. Платонов указывает как происходит реинкарнация, и что реинкарнируется. Родит Горького народ, а Горький есть верхний уровень языка: фонема, слог, морфема, лексема, синтаксис, текст. Сейчас очень многие как бы причастны «тексту» и не очень отчетливо видна его работа. Но раньше когда ссылали «за текст» Радищева, отправляли «за текст» на каторгу Достоевского, это было виднее. Ленин хотя и не поэт в прямом смысле слова, но текстов у него не мало. Но текст «художественный», такой где совершен синтез дискурсов под эгидой литературы, дискурса наиболее народного и простонародного, чем политический памфлет, социальный трактат или революционная философия. Ведь главное существо народа труд, война – вынужденная охрана. Хотя общепринятая иерархия такова, что вверху Ленин, а уж за ним Горький, но Платонов, не меняя её, всё же ставит поэзию выше политики или почти вровень. Горький и Ленин, таким образом, вместе занимают одну нишу.
РЕПЕРНАЯ ЗНАКОВАЯ ТОЧКА
«Подобно Пушкину, Горький мог бы сказать про самого себя:
Погиб и кормщик и пловец,-
Лишь я, таинственный певец,
На берег выброшен грозою,
Я гимны прежние пою
И ризу влажную мою
Сушу на солнце под скалою»
Само в жизни общества, его культуры ничто не происходит. Всегда кем-то создается. Объективное-то объективно. Но песня хоть и объясняется тысячей внешних, точных, материальных, реальных, объективных причин и ситуаций, но сама не запоётся. И поэтому говоря о революциях (как, впрочем, и контрреволюциях) обходить вопрос о поэтах хотя бы ненаучно. Потому что поэзия – непосредственная организация культурного переустройства, оживления. Без «мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем» никакие организации революционеров ничего не сделают. Фундамент там, где он и должен быть. Если «поэзию, культуру» вытащить (как Вицин в «Операции Ы» потащил нижний горшок), всё обвалится. Коротич, Любимов, всех их уже и не помню, эту пьяную работу и проделали. Нужно укрепить основание, дамбу выстроить, чтобы не подмывало фундамент. Поэтому важны и «сталинобусы», и весь рентген советской и досоветской истории, важен Пушкин и Платонов, и всё что между ними от Гоголя до Ильфом с Петровым, Островскими и Маяковскими. Говорят вот Зюганов какой-то нитакой. Не там ищем. Не такие «Никиты Михалковы», «Евтушенки». «Акунины» с «Задорновыми» немножко пободрее. Но как сказал другой поэт: «Только этого мало…». Кто ныне «таинственный певец»? Не Шнуров же…
ПОЧЕМУ ЛЕНИН БОЛЕЕ ЗРЯЧ
«Тот и другой были великими писателями, но по некоторым признакам это как будто разные люди. Пушкин целиком артистическая душа, человек готического почерка, страстный, впечатлительный, веселый и грустный одновременно, и — недолговечный. А Горький — это “Страсти-мордасти”, это человек круглого замедленного письма, мастеровой с Волги, неуклюжий, добрый и угрюмый, но прочный и терпеливый».
О вкусах можно сколь угодно спорить. Кто-то воскликнет, что Лермонтов выше Пушкина. Кто скажет, что Булгаков великий-великий, а Горький скучный-скучный. Но история, то есть, народ, ибо история – это народ во времени, рассудила именно так: Пушкин, Горький. Ленин воплощает песнь обоих. И именно потому, что Ленин уже не только поэт, но преобразователь мира, практик, он более зряч, чем Горький и Маяковский, Плеханов и Мартов.
ТЁМНАЯ ОТРАВЛЕННАЯ ГЛУБИНА
«Максим Горький вместе с тем глубоко усвоил русскую культуру, созданную в XIX веке, со всем ее добром и со всей отравой. И это обстоятельство объясняет нам долгий, многолетний конфликт в душе Горького, объясняет его некоторые литературные неудачи, а иногда и политические ошибки. Народное, пушкинское “да здравствует разум” стушевывалось у Горького иногда темной глубиной Достоевского».
Тут, конечно, Платонов имеет ввиду и ленинское определение Достоевского как «архискверного». Это словечко, позже ставшее классическим, Ильич употребил в письме Инессе Арманд от 15 июня 1914 г.. Ильичу не понравился чернушный текст. Ему и Платонову не нравится энтропия. Возможно для социальных мыслителей «темная материя» означает именно эту энтропию. У Фромма есть идеи о некрофилии, когда человек, видимо, в плену жесткого рацио не видит сквозь каркас логики никаких позитивных исходов и раз так, тогда для него священным и великим предметом становится смерть и всяческое убиении. Они для него инструмент, «Смерть» становится царем и богом. По большому счёту все эти феодализмы-капитализмы есть именно некрофилия. На уровне милитаристской машины это выглядит с некоторой помпой. А внизу - такой вот кайфец от «труположества» (фильм «Фауст» Сокурова, например, или «Овсянки» Федорченко и т.д.).
КОГНИТАРИАТ?
«Горький объясняет сам:
“Научная, техническая,— вообще квалифицированная интеллигенция, с моей точки зрения, революционна по существу своему”.
Мы теперь на опыте знаем, что это сказано неточно. Такой “механической” революционности на свете нет, и в данном случае как раз В. И. Ленин, а не Горький, является носителем пушкинского начала, пушкинского понимания народа, то есть понимания, что именно народ имеет приоритет перед интеллигенцией в разуме и революционности».
Кургинян к этой общей «интеллигентской» революционности, полагающей что у «пролетариата» нет мозгов, а все сплошь Швондеры и Шариковы добавлял ещё и то, что ныне удел пролетариата в социуме уменьшился, а наука де стала фактором производительных сил. Но дело не в пропорциях и наукофицированности индустрии. Суть пролетарского класса в том, что этот класс в силу своей бедности вынужден наниматься. Низовое и лишенное какой-либо «буржуазной» перспективы положение, обладание «ничем», кроме цепей «эксплуатации», делает пролетария мудрым (специалистом-инсайдером) в социальной области. Интеллектуал, служащий, лавочник может рассуждать на тему, кто кого умнее, кто кого эксплуатирует, он даже может полагать, что негры – «низшая раса», но работающий человек, знает точно, кто его эксплуатирует и справедливо ли это. Он даже не эксперт, он непосредственный свидетель и истец. Это подлинное понимание социальной ситуации не только даёт собственно «знание вопроса», такой человек труда принципиально революционен. Он, конечно, может ошибиться, обмануться, но это будет обман и ошибка, а принципиальный идеолог высших классов не ошибается, а внимательно изыскивает возможности для обмана и особенно обмана валентных революционностью социальных групп. Если понятия революционного класса заменить на «когнитариат», то левое движение затормозится, потому что ИНТЕЛИГЕНЦИЯ НЕ ЕСТЬ КЛАСС. Понятие «класс» и то, что это понятие означает, и есть направление, ведущее к социальным победам, прогрессам, взлётам.
ИНТЕЛИГЕНЦИЯ НЕ ЕСТЬ КЛАСС
«Горький — не всегда, но в некоторые годы своей жизни — верил в разум, лишь конденсированный в интеллигенции,— словно физический народный труд не требует разума и его, этот труд, могут совершать и безумные существа, словно разум не находится как раз ближе всего к практике и будто люди, измученные угнетением, не размышляют о своей судьбе больше любого интеллигента. [...] Кроме того, не было никогда единой интеллигенции».
Одно оправдание ренегатству Кургиняна. Из-за его участия в запутинской кампании его философский оппортунизм не прополз. Когнитариат – это обманка. Также как и патриотизм Кургиняна. Главное скрыть «классовое сознание». Кургинян любит слово «элиты». Заметим, что Платонов принципиально, «партийно» косноязычен. Если и использует известный термин, то тут же его поломает, исковеркает. Потому что маркировка, стиль языка, зализанность и пёстрые, модные термины - это «импортные шмотки». Вся эта либеральная политическая зачистка стремится социализм загасить «патриотизмом», отсюда «примат территориальной целостности». Им в целом не важно, что. Важно, чтобы вверху оставалась «опытная политическая элита», то есть, всё должно остаться у мирового империализма. Если интеллигенция увиливает от пролетариата в когнитариат, она либо делает свой маленький бизнес, либо працюет на хозяина, либо и то и другое вместе делает. И когда Кургинян применяет для характеристики «грусти» пост-советского человека по советскому быту, в слове «реваншизм» славянский поэтический слух не может ни заметить некоторых обертонов, маркирующих намерение сделать из «советского» что-то очень «несоветское»…
ДОВЕРЧИВОСТЬ – СИЛА РАБОЧЕГО ЧЕЛОВЕКА
«В социализм ведет историческая необходимость и живое разумное чувство; другого пути нет и для интеллигентов.
Но даже такого рода недоразумения Горького доказывают необыкновенное благородство его характера, потому что эти недоразумения происходили из доверия к образованному человеку, из убеждения в честности и серьезности всех сознательных людей, в разумном, хотя и скрытом до времени, величии мира. Присущее ему самому Горький распространял слишком на большой круг действительности. Такая обаятельная доверчивость души часто составляет обязательный элемент характера народного, рабочего человека,— это бывает не от неразвитости сознания, наоборот — от силы его».
Конечно, Горький - не «когнитарианец». Он как истинный представитель народа просто доверчив. Если скорпион кусает за палец, то добрый человек всё равно стремится ему помочь и даже спасти. Также и в интеллигенте он не подозревает коварства и злого умысла. По факту Горького раздражает агрессивное невежество. Конечно, помимо агрессии и невежества существует разум. Простая ассоциация предполагает, что разум связан с интеллигенцией, но это ошибка. Классовыми являются позиции: 1) индифферентно-спонтанная, 2)тырить, 3) разумно организовывать общество по возможности без воров и без обывателей. Интеллигент может работать за любую позицию. Несобственники средств производства со скромной и нестабильной зарплатой заинтересованы в третьей позиции. Это означает в марксистской терминологии «пролетариат».
ОРГАНИЧНОСТЬ ПУШКИНА
«Пушкин же относился к разуму и культуре более обыкновенно: они входили чудесными, но рядовыми элементами в состав его души и мировоззрения».
Интеллигентость как домашнее воспитание, как «аристократизм», «интеллигент в третьем поколении», или результат работы, результат творческих напряжений, поисков. Интеллигентность плебея – истинная рабочая интеллигентность. А переданная папой по наследству вместе с его славой, это раскрепощенность, связанная с социальной классовой позицией над обществом. Такому человеку проще решать социальные вопросы, у него есть визитная карточка и поддержка папиных друзей. Пушкин – аристократ. Но его поэтический «партбилет» говорит о другом: он связан с Ариной Родионовной, арапом Ганнибалом, разорившимся Дубровским, Пугачёвым, жителями села Горюхина, работником Балдой, странствующим волхвом. Платоновская «обыкновенность» Пушкина, Христа, «народная природа» гения в принципе говорит и другой важной (очень тонко и осторожно поднесенной читателю) идее Платонова. Социализм в лице Ленина исходит не из западного Марксизма и даже не из рабочих российских городов (это просто «формат») он исходит из типа ментальности, этнографической, если угодно, специфики. Русская, северная, евразийская, космистская ментальность нашей «советской» цивилизации имеет в свой матрице соборность, всечеловечность, «помочь» и общинность. Когда кризис назрел, ситуация накалилась, антиобщинные прозападнические тенденции обострились, элита потеряла доверие, спутинилась, она десакрализировалась. Народ создал Советы, а интеллигентные слои (марксисты и эссэры) провозгласил культ социализма, что было просто модным, молодежным, «городским» обозначением власти «мира», «схода», «вече», казацкого круга, радищевско-пушкинского-некрасовской идеологии Народа. Марксизм лишь стимулировал идейную и организационную структурализацию древней русской цивилизационной матрицы. Ленин, кстати, это знал, понимал и не скрывал. Его тексты нарочно написаны с апелляцией к народной стилистике. Он неизменно вспоминает о вековечных чаяниях. Начал свой путь Ильич как народник.
И ПУШКИН И ГОРЬКИЙ – НЕ ТОЛЬКО ПОЭТЫ
«… и в “Страсти-мордасти” и очень во многих других произведениях Горького,— роднит их по существу духа с тем же “Пророком” Пушкина, который не является лишь поэтическим шедевром, а особым словом, превращающимся в физическое движение сердца, в практическое действие, в политику...»
Пушкин и Горький строят общественное сознание цивилизации. Слово «национальный», даже слово «суперэтнос» придуманное Л. Гумилевым как-то зависают. Термин «национальный», «нация» как- то неорганичны для русской «нации». Приходится заменять порой русский на «россияне». Но никуда не деться от того образованному человеку известного факта, что Россия в историческом смысле это и Турмения, и даже Финляндия с Польшей… То есть, Россия – это «полюс», «цивилизация», «север» ойкумены. Социализм, «Советский Союз» - самое что ни на есть органичное для России. Этноним «рос/рус», скорее всего, восходит к корню «рос/рост/род», то есть, «Русь» - это «родня», «родственники». «Союз» слово славянское и означает оно как раз «цивилизацию». Матрицей этой цивилизации является «речь».
«СЛОВО» (И. Бунин)
Молчат гробницы, мумии и кости,-
Лишь слову жизнь дана:
Из древней тьмы, на мировом погосте,
Звучат лишь Письмена.
И нет у нас иного достоянья!
Умейте же беречь
Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья,
Наш дар бессмертный - речь.
«Матрицей» Ближнего и Среднего Востока являются «религиозные писания», «великая традиция». У Китайцев - иероглифика. Для Запада «матрицей» служит рационально-теоретическое мышление на основе логики и математики. В четвертом мире юга царствует «арьергардная традиция». А для России матрицей выступает Речь. Художественная, особенно устная, особенно концентрирующаяся и оседающая в языке, речь управляет Речью Евразийского Мира в целом. Поэтому Пушкин, Горький и вся братия литературных оракулов «священны» для России.
ДРУГ-ТОВАРИЩ
«Он был фактически сирота (мать его не любила), но сироты сами находят себе матерей, они без них тоже не живут. Для Пушкина женщиной, заменяющей мать, была няня, Арина Родионовна. И он не только любил ее нежным чувством, как благодарный сын, он считал ее своим верным другом-товарищем. Пушкин так и называет ее:
Подруга дней моих суровых,
Голубка дряхлая моя.
В этих двух строках сразу дается отношение Пушкина к Арине Родионовне — как к товарищу: “Подруга...” и как к няне-матери: “Голубка дряхлая моя”. Няня-мать рассказывала сказки, а Пушкин сказки сам писал. Они и по “профессии” были товарищами — оба поэты».
Друг-товарищ – это принципиально важная модальность для Платонова. В индуистской классификации «Чувства» внизу стоит нейтральное восхищение, выше «преданность лидеру», а ещё выше стоит чувство к Другу-Товарищу. В брежневской номенклатуре «товарищ» превратилось в сухую норму бюрократического этикета, огнь изначального «товарищ» исчез. Мать у Горького – друг. Товарищ - тоже что брат. Социализм по Платонову – дружба, простая, обыкновенная , такая о которой пелось «с хороших и верных товарищей, живущих в соседнем дворе», и одновременно сакаральная, как любит говорить Проханов, мистическая. Но Мать ещё и Мать. У индуистов выше дружбы стоит «родительская забота». То есть правое левое дело российских социал-демократов имеет некую родственную задачу. Близкое родство – парадигма социальной мечты-перспективы. Слово « Россия» родственно корню «рос/род». То есть, Россия - родня. Социализм, Союз, Россия этимологически синонимичны. Родство же связано с матерью. Социализм - когда люди советуются, совещаются, сотрудничают, а не порабощают, убивают других, чужих, инокожих. Мать любит всех детей и не желает их вражды, она одна способна призвать их к братству. Поэтому у христиан - Богородица, Дева Мария, у индуистов – Шри Мати Радхарани. У Горького – «Мать». Это символ братства и вытекающего из него идеала социализма.
ВЕЧНАЯ ЖЕНСТВЕННОСТЬ
«Пелагея Ниловна Власова (“Мать”) родила и вынянчила сына Павла, обласкала его товарищей — целое поколение большевиков, вольно и невольно воспитала в сыне революционера и сама научилась у него, как нужно жить, вошла вслед за сыном в рабочее движение и была в нем не только ради своего сына».
Горький Революция материнским чувством, простой человеческой добротой заботой. Социализм и есть материнская забота. Радхарани выше Кришны, потому что Она именно любовь, а не объект Любви. Владимир Соловьев, возможно первый русский философ, выдвинул понятие «вечной женственности» в центр своей философской системы. В сущности женственность относительно мужественности предстаёт как слабость. Эта слабость однако относится лишь к физическому, к управляющему алгоритму. Энгельс , кстати, тоже прочитывал социализм в матриархате, и генезис эксплуататоризма - в патриархате. В женственности нет эксплуататоризма. Там только намерение, желание. Насилие, необходимое для победы, чревато его автономизацией. Энергия насилия без «слабой» доброй истины социализма может снова выстроить «класс великих мужей». Женщина слаба. Она плачет: «Этот Путин лучше, ярче нашего Зюганова, Генка он хороший, но он никогда не победит. Социализма не будет больше никогда…» И она улыбается, чтоб не заплакать, но потом всё ж плачет, по-бабски, по-струшачьи, заражая своим плачем и мужиков… Капиталист Прохоров, намереваясь подкузмить Зюганова, назвал программу КПРФ «Плачем Ярославны». Может быть, действительно это «плач», есть такой жанр в русском фольклоре. «Плачь» рождается от утраты. Утрата рождает любовь самой сильной, подлинной, императивной глубины. Поэтому-то фон Бисмарк сказал, что русские медленно запрягают. Сначала должно выстроиться чувство социализма. Потом оно наводнит всё и Кощеева смерть, хранящаяся в яйце, будет уничтожена мышиным хвостиком.
ТЕМНАЯ МАТЕРИЯ
«об убывании человека под влиянием “темнеющей” действительности».
Даллес и прочие фашики «знают», что для того, чтобы поработить человека, его надо убавить, действительность должна «потемнеть». Их стратегия – смерть и тьма. Их капитализм незатейлив. Создаётся резервная армия труда, чтобы иные сильно не возмущались, кто-то должен просто подыхать, если не от голода, если не от бедности (многие вполне способны жить аскетично, но их надо оскорбить, унизить, не дать им покоя даже в их скромном жилище), то от наркотиков, от жуликов, от воров). Плохо – это не просчёт путлеров, не плата за свободу рынка, не щепки на лесоповале. «Плохо» - это инструмент, энергия «темной материи».
НЕГЛАМУРНАЯ СИЛА
«“Другое”— это и есть пушкинское “да здравствуют музы, да здравствует солнце”. Агрессивная сила деда, в котором дана вся русская кулацко-буржуазная
действительность, десятки лет боролась с бабушкой — музой — и не победила ее, потому что бабушка — это сама волшебная жизнь, осознанная еще Пушкиным».
Для «темной энергии» с её мертвяческим упорным безумием гламур с его поверхностно беззаботно игрушечными запросами, конечно, самый удобный враг («мальчик для битья»). Он создаётся затем, чтобы «темным» было кого презирать. Гламур, канкан, проститутки – не враги «темных», как бы враги. Гламур – это рюшечки, виньетки, сервировочка вокруг «темной материи». Неагрессивность гламура – это не есть вполне «темная материя», но это бессильная периферия «темной материи». «Другое», «другая сила» - это совсем другое.
МЕССИАНСТВО РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
«Но был ли Максим Горький писателем, равноценным Пушкину для молодого советского человечества? Нет еще, не следует ставить творческим силам социализма никакого предельного совершенного образца, чтобы не связывать развитие этих сил. Горький был наиболее совершенным и оригинальным учеником Пушкина, ушедшим в гуманитарном понимании литературы дальше своего учителя. Он дошел до пророческих вершин искусства; он был - воспитателем пролетариата, долгие годы согревая его теплом своего дыхания, утешая его в бедствиях, еще когда пролетариат был в подвале истории, в безвестном и безмолвном существовании. Он, Горький, сделал все возможное, чтобы новый Пушкин, Пушкин социализма, Пушкин всемирного света и пространства, сразу и безошибочно понял, что ему делать».
Вот именно это строки Платонова, где он говорит о пришествии художника-мессии. «Пушкин социализма» - так Платонов называет должное явление «спасителя». Этот «золотой век» Платонова не есть 1937 год. Это очевидно. Он лишь ожидает «молодого советского человечества», которому предстоит ещё явиться.