Сессия закончилась, и мы, налегке, поехали в кузове попутной грузовой машине на новое место жительства. У паромной переправы через реку Кубань, не столь и широкую в этом месте, метров 70, нас высадили, показали направление, куда идти, и мы пошли по дамбе.
Ночью выпало очень много снега, который обильно засыпал всё вокруг, и деревья, возвышающиеся над нами, белыми громадинами в строгом ряду перед дамбой со стороны реки, никогда не видел подобного великолепия. Всё сказочно красиво от белейшего снега, искрящегося под солнцем.
На дамбе уже протоптана узкая тропа. Два или три человека уже прошли до нас по довольно глубокому снегу, нам не пришлось торить дорогу в сыпучем снегу, потому что держался небольшой морозец, который совершенно не ощущался в безветренную погоду.
Из печных труб редких домишек, по правую руку от нас, уютно струился дымок. Налево река Кубань подо льдом и снегом. Людей почти не видно и некого спросить, долго ли нам и куда идти? Наконец в одном из домиков выглянула женщина, и мать спросила:
— До школы далеко?
— Идите по дамбе.
Без любопытства произнесла. Снова пошли по тропинке, стараясь не оступиться в снег. Я постоянно осматриваюсь, любуюсь непривычном для меня видом.
Прямо на тропе перед нами сидит котенок и жалобно пищит — кто-то же, оставил, намеренно.
Мать подобрала и понесла. Она с детства любит собак и кошек. Если узнавала, что в соседнем селе окотилась кошка, бежала туда, чтобы посмотреть на котят.
Когда из какой-то хаты вышла женщина, мать спросила:
— Вам котенок не нужен? Кто-то выбросил на дорогу. Бессердечные.
Женщина согласилась взять котенка, и сказала, что до школы еще половина пройденного нами пути. Это несколько приободрило, хуже — идти в неизвестности.
Школу трудно не узнать. Строение повыше местных хат, деревянное, с высоким подполом. Не в ряду общих хат.
На первые две ночи нас приютила уборщица школы, живущая неподалеку от школы в маленькой мазанке из двух комнатушек в пять квадратных метров, разделенных русской печью. Вероятно, всё это построено женскими руками, после ухода немцев, из подручных средств: плетеной лозы, обмазанной глиной.
Мужа у хозяйки нет, только дочка – моя одногодка. Пока жили у них, шефствовала надо мной, опекала в классе, посадила рядом.
После школы приходили её подруги и развлекали меня и себя, задавали загадки, на которые я не знал ответа, не мог догадаться, от чего у гуся лапы красные? По чему Ленин ходил в ботинках, а Сталин в сапогах? Про заключенного, который ел хлеб с ухой и где-то взял кость, и перерезал ею себе вену. На клочках бумаги написали по букве и попросили собрать «слово». Показал себя полным профаном, с низким айкью.
Мать сняла комнату у Калюжного, и наша дружба прервалась, то ли девочка посчитала, что я стал чужим, то ли не хотела лишних разговоров — мне это было немного обидно, но не стал навязываться.
Дом Калюжного находился в отдалении от хутора, на отшибе. Хороший деревянный дом, не мазанка, как у большинства хуторян. Есть большой сарай, хлев с коровой, куры, пасека. Высокая поленница дров.
Мы жили в просторной горнице, в которую выходила боковая сторона большой русской печки. Дверь в отапливаемую половину хаты открывать не разрешалось, чтобы не остужать хозяйскую половину. Мать не согласилась доплачивать за тепло, денег и без того не хватало, а прижимистый хозяин не желал отдавать тепло даром.
Всю зиму мы вынуждены жить в холодной комнате. Днем еще ничего, терпимо, но вечером, лежа в постели, долго не могли согреться, и этот постельный холод запомнился на всю жизнь.
По очереди менялись местами у теплого бока печи.
Мать не догадывалась, набросить поверх одеяла наши пальто. Возможно, ханжески считала, что некрасиво спать, укрывшись пальто. Не украшает её, учительницу.
Этой зимой мать приобрела хронический насморк, и я сильно простудился. Пришлось хозяйке на одну ночь уступить мне русскую печку. Меня чем-то напоили, и утром я проснулся почти здоровым.
У хозяина одна нога на протезе. Перед сном расстегивал протез и ложился на кровать у стены. Он еще не стар, под пятьдесят. Всё хозяйство на нем. Жена полная, послушная мужу, тихая, совсем не запомнилась.
Однажды за ночь выпало небывало много снега, выше моего роста. Температура чуть выше нуля.
Хозяин начал деревянной лопатой прокладывать дорогу к хлеву. Мне понравилось, как ловко он отрезает кубики снега и отбрасывает в сторону.
Я тоже попробовал отбрасывать снег, но довольно скоро устал. Снег пропитывался влагой и тяжелел с каждой минутой. У нас же получился туннель-проход к сараям.
Через день от высоких сугробов ничего не осталось. Но снег продолжал выпадать. Я с интересом смотрел утром на заячьи следы возле фруктовых деревьев. Зайцы ночью прибегали обгладывать кору.
Отелилась корова, и целую неделю ели молозиво, которое сначала понравилось, но быстро приелось своей приторностью. И был рад, когда оно закончилось.
Мать купила у хозяина большую тушку индейки за 70 рублей, которую, впрочем, не так уж и долго ели. Хозяин угостил меня соленым огурцом с мёдом. Необычные вкусовые ощущения.
Впервые, возле закрытых на зиму ульев, попробовал колоть дрова на колоде. С большим трудом, но получалось раскалывать поленья. Даже пытался, особо крепкие, расколоть, перевернув топорище к колоде, но не хватало сноровки, опыта.
Понимал, если промахнусь по полену, поставленному вертикально, то лезвие топора придет прямо по ноге — это охлаждало пыл. С тех пор ни разу не пришлось колоть дрова, разве что прутья, ветки.
Как-то, когда я снова приболел и не пошел в школу, — мать, зачем-то, прислала своих учениц, двух подружек, чтобы я не скучал. Они года на три старше. Лица обыкновенные, деревенские, нет даже девичьей миловидности. Тоже, сильно меня стеснялись, поэтому мы и не смогли придумать совместной игры. Больше они не приходили к нам.
Видимо, матери подсказали от чего я болею, впервые, в школу, хожу в валенках. В них тепло и сухо, но очень неудобно: голенища не сминаются, не побегаешь. Через дамбу никто из нас не ходит. Вероятно, местные знают, что с рекой не шутят, до неё от дамбы десять метров. Поэтому и я туда не хожу, с ребятами интереснее. Мы скатываемся с дамбы на валенках, быстро протираем подошвы.
Позже, в разговоре матери с взрослыми слышал, что Калюжный предлагал матери жить с ним, мол, старуху-жену выгонит. Да и я мог стать для него наследником.
Может быть, поэтому, когда сошел снег, мы перешли жить ближе к поселку, у самой дамбы, к одинокой женщине с дочерью лет 14-ти. Хата маленькая, как и комнатки. Но здесь намного веселей. К дочке приходили подруги, брали меня с собой, и скоро я нашел друзей.
Однажды девочки взяли меня на ночь в соседний дом. Взрослых почему-то дома нет.
Две девочки, не раздеваясь, легли на кровать без простыней, а я с другой девочкой, не снимая верхней одежды, устроился на печи, где очень пыльно.
Интересно, где были их родители? Отец, возможно, погиб в войну, а мать? Не пошла ли к любовнику? Почему бы и нет? Ведь ей едва ли за 35. Девочкам по 13 лет.
Долго разговаривали, рассказывали сказки, шутили. Мне понравилось у них, ждал чего-то необычного, хотелось прижаться к девочке, которая была красивей остальных девочек, с обычными, кубанскими лицами. Но сам не осмеливался, ждал, что она первой сделает это.
Когда мы уже собрались спать, пришла дочь хозяйки и сказала, чтобы я шел домой, мол, мать не разрешает мне ночевать в чужом доме. Дома мать выговорила, мол, девочки плохие, она запрещает с ними дружить.
Развлечений очень мало. В воскресенье дочь хозяйки достала колоду, похожую на карты – игра цветов, или флирт.
Её подружка, и я с матерью, сели в круг, играть. Передавали друг другу карточки и говорили название цветка, под которым напечатано какое-то предложение или сообщение, цитата какого-нибудь поэта. Я с любопытством читал, и не мог выбрать, что можно, и кому передать.
Девчонки похихикивали, передавали друг другу, а я всё не мог найти нужное.
Может быть, если бы рядом с нами не было матери, игра бы и приобрела хоть какой-то смысл, рядом с ней всё похоже на танцы в клубе, в валенках и тулупе. Нелепо. Больше эту колоду никто не доставал.
Как-то, на столе увидел книгу «Гиперболоид инженера Гарина». Полистал. Картинок нет. Выбранные наугад места не заинтересовали. Отложил в сторону. Через несколько дней, когда читать было нечего, взял эту книгу, и не смог оторваться, пока всю не прочитал.
Я открыл новый жанр, фантастики, но пока и сам об этом не подозревал.
Весна только начиналась. Земля пропитана влагой. Всюду очень грязно. Пройти можно только по протоптанным тропинкам и по дамбе, которая приподнята на два метра с небольшим, и в первую очередь высыхает.
Кубань разлилась, залив невысокие берега до дамбы, не будь которой, вода бы пошла на хутор и на поля. На деревьях птицы начали вить гнезда и откладывать яйца.
Мальчишки забирались на деревья и приносили домой кепки, полные красивых, пятнистых, в крапинку, яиц. Можно представить, сколько птиц недосчитается природа, но гнезд больше, чем мальчишек. Вижу впервые, поэтому всё интересно. Я не лазил на деревья. Не умел, никогда не пробовал.
Чтобы заглушить вечный голод, мальчики варили яйца и ели. Принесли и мне. Не понравились. Невкусные. Похоже на резину.
Когда дороги чуть подсохли, мы пошли в сельский магазин и купили дамский велосипед, который долго собирали. На крылья надели нарядную разноцветную, жёлто-красную, сеть, которая защищала юбку или платье от попадания в колесо и цепь. Нас сопровождали три ученицы. Одна – хозяйкина дочь.
Только на дамбе мне доверили, вести велосипед. Я очень радовался покупке, и тому, как хорошо веду велосипед по узкой тропинке, сам катится. Но скоро руль вывернулся, и я не смог удержать велосипед от падения. Мать рассердилась, что я так небрежно обращаюсь, и велела девочкам, отобрать у меня. Я огорченно шел сзади.
Велосипед поставили в нашей комнате, и мать запретила, брать без разрешения.
Но уроки кончались, и, как удержаться от искушения, покататься, пока матери нет дома? Мы выводили его на поляну, пропитанную ночной влагой, девочки поддерживали меня, пока я, неумело, сидел в седле, стараясь не заваливаться на одну сторону, наслаждался даже такой ездой. Потом ставили в комнату и оттирали колеса от грязи, чтобы мать не заметила, что его брали. Девочки не рисковали кататься.
Через неделю все тропинки стали сухими. Солнечный день. Мать получила зарплату, купила хороших конфет и сменила гнев на милость, попросила своего ученика, научить меня кататься на велосипеде.
Он придерживал, чтобы я не упал, жестко держась за руль и, едва доставая до педалей.
Чтобы мой учитель до конца завершил начатое дело, я, время от времени, снабжал его шоколадными конфетами. Катались недалеко от школы по узкой тропинке между двух бугорков. Он придерживал меня за седло, компенсируя неумелое равновесие, а я старательно крутил педалями.
И вот, что-то сказав, не дождался ответа. Я оглянулся и понял, что давно еду без поддержки. Научился.
Но еще какое-то время не мог начать движение после остановки, не хватало сил нажать на педаль. Искал бугорок, скатывался с него, набирая скорость, и уже тогда крутил педалями.
Первые дни, часами, не слезал с велика. Но не рисковал ездить по узкой дамбе, боялся, что ширины в два метра не хватит, руль еще рыскал. Потом рискнул скатиться с дамбы и понял, что, вполне, можно кататься и по ней. Скоро вместе с ребятами объездил всю округу.
Однажды пять мальчиков взобрались на мой велик, и так катили по дамбе мимо дома учителя, у которого был ламповый приемник, работающий на ребристой термопаре, посаженной на керосиновую лампу над столом.
Удобно. Лампа давала свет и ток на приемник, единственный в селе. Я лишь один раз был у него вместе с матерью, и во все глаза смотрел на приемник, очень хотелось покрутить верньер, поискать нечто необыкновенное, которое, конечно же, должно быть в столь притягательном эфире.
И только сейчас я вдруг понял, что во всей станице не было электричества. Да что там станица, половина населения СССР жила в прошлом веке, пользуясь керосиновыми лампами, и это было столь привычно, что я даже забыл об этих лампах, у которых стёкла часто разбивались, когда пытались их очистить от копоти, съедавшей большую часть света.
Бывая в Краснодаре, покупали два ламповых стекла, прекрасно понимая, что в дороге одно можем разбить, и останемся при коптящей лампе. Но вот, где население покупало керосин, прошло мимо меня, потому что меня оградили от этой заботы. Точнее, это было хозяйское дело, а мы были квартирантами.
По другую сторону от школы, неподалеку, стоял дом учителя географии, который выполнял роль местного фотографа. У него несколько фотоаппаратов, за небольшую плату снимал всех желающих.
За химикатами и фотобумагой ездил в райцентр, на аптекарских весах составлял рецептуру проявителя и закрепителя, выстаивал речную воду, фильтровал по несколько раз, разливал в кюветы и, во множестве, ставил под яблони, растущие на улице, как я понял, чтобы нагреть воду солнечным теплом, в холодной воде химикаты плохо растворялись.
Как- то мать попросила его, показать мне процесс печатания фотографий. Видимо, чтобы я загорелся, тогда бы она купила мне самую дешевую камеру «Любитель».
Через несколько дней он позвал меня, провел в темную комнату с красным фонарем.
Я стеснялся спрашивать, чтобы лишний раз не надоедать и не помешать в его сложном деле. Смотрел на стеклянные пластины негатива, почти священнодействие с бумагой, которую аккуратно вставляли в рамку, поправляли, опускали в проявитель.
Изображение появлялось томительно медленно. Через час меня вывели из комнаты.
Да-а! Такое терпение не по мне. Часами возиться с водой, всё знать про химикаты. А сколько принадлежностей нужно?! Конечно, хорошо бы, иметь фотоаппарат, но…
Директор школы жил чуть подальше: низкорослый, один глаз искусственный.
Ученики старались с ним не встречаться, на вид — злой, неприступный.
Его сын – мой одноклассник. Они выписывали журнал «Пионер». Мать договорилась с ними, что они будут давать мне по журналу. Я, с большим интересом, прочитал несколько номеров, но потом перестал к ним приходить за новыми журналами.
Вероятно, потому, что не понравилось высокомерное отношение: не пускали дальше калитки в высоком заборе. И с его сыном никаких контактов. Его, как бы, изолировали от деревенских мальчишек, а я в гуще. За мной никакого присмотра, матери некогда за мной следить.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/07/07/453