Утро выдалось холодным, по крайней мере, для меня. Печка безнадежно остыла, и я проснулся со знакомым по туристическим и экспедиционным вылазкам ощущением замерзшего носа. Едва я выбрался из-под плащ-палатки, как основательный озноб дал мне понять, что замерз не только нос. Надо было срочно спасать положение, а именно греться, и греться быстро. Выругав себя за то, что не внес в дом достаточный запас дров и угля, я выскочил из медпункта в сырую, холодную зябь утреннего речного тумана. Пустая деревня словно купалась в молоке сырого весеннего морока, а холод настырно лез под кожу, пока я набирал топливо и вносил его в свое временное пристанище.
Согрелся я окончательно лишь, после того как вскипятил себе воды в стерилизационной коробке, и напился чаю - заваркой послужили мне молодые побеги смородины, благо росла она в Перепуще повсюду. Постепенно в окна пробился утренний солнечный свет и косыми лучами высветил всю пыльность моего временного обиталища. Волшебной иллюстрацией броуновского движения, золотистые пылинки носились в воздухе и перемешивались друг с другом хаотичными потоками причудливых завихрений.
Наконец я собрался с мыслями и решил идти на поиски относительно сухого пути из деревни, а на случай, если у меня не получится найти брод – строить или искать подручное плавсредство. К тому времени туман слегка поредел, и очертания предметов уже не казались такими неясными и размытыми в пределах ста метров. С западной стороны Перепущи, откуда я собственно и пришел, плескалось целое море разлива. Даже удивительно было – откуда за столь короткий отрезок времени могло взяться столько воды? Но, риторические вопросы оставим на после, а пока надо было искать выход. С северной стороны море уже не плескалось, оно замерло в каком-то неестественном штиле, а другой берег был также далек от меня, как и на западе. С восточной стороны стоял затопленный лес, по которому не пройти ни вброд, ни даже на лодке. В такой чаще не продраться к другому берегу вовек. Юг выглядел наименее утешительно – там буквально бурлил поток, в который сходились два, окруживших меня, рукава воды: западный - бурный речной и восточный, сочащийся через лес, более тихий, но от того ничуть не менее обильный. Окружен – был неутешительным мой первый вывод. Я прошел по всему периметру деревни еще раз, тщательно вымеривая, на сей раз, глубину при помощи жерди и всюду уровень даже в трех-четырех метрах от уреза был где-то по грудь. Форсировать вброд при таких условиях было рискованно – до ближайшего жилья надо добираться километров пять, а это верное воспаление легких при таких температурах воды и воздуха; а придется вплавь где-нибудь – это вообще верная смерть, особенно если отнесет на быстрину… Оставалось одно – искать подручное плавсредство.
Я двинул по дворам, причем особый интерес для меня представляли теперь всевозможные сараи, гаражи, амбары да кладовки, в которых, если не на лодку, хоть на ржавый топор можно было разжиться. А вот инструмента у меня не было вообще никакого, кроме ножа. Вскоре надежды мои стали угасать. Местный народ, очевидно, отличался в свое время завидной домовитостью, посему вывез весь свой скарб отсюда до последнего гвоздя, хотя всякий хлам, вроде брошенных кукол, магнитофонных кассет, коньков, хоккейных клюшек и прочей дряни, валялся под ногами в изобилии. Только почему все это на улице? Возможно, поработали мародеры, коих как магнитом тянет в брошенные поселения… Сейчас я чувствовал себя одним из них, и чувство это было гадкое, вроде я жилые дома грабил, просто хозяева вышли ненадолго, а я влез…
Двигался я с дальнего конца села в сторону своего пристанища. Прекрасно отдавая себе отчет, в том, что сегодня мне с этого острова, возможно, и не выбраться, по пути собирал всякие нужные и не очень вещи. Теперь среди моих трофеев были: коньки, которые я собирался переделать в топоры, вполне приличный, хоть и с примятым боком, жестяной чайник, оббитая со всех сторон, но целая, без дыр, эмалированная кружка, да моток алюминиевой проволоки, оборванной мною прямо со столба. В очередном сарае, что-то звякнуло под ногой в толстом слое прелой соломы, и, о чудо, мне попался первый настоящий инструмент – гвоздодер, ломик с лапой для выдергивания гвоздей. Не долго думая, я стал рвать гвозди прямо из двери сарая, но затем остановился – она, дверь, могла пригодится мне при постройке плота. Сколотить между собой пару-тройку дверей или ворот, и айда через реку домой! Вдохновленный таким простым решением, я двинулся на чердак – надергать шиферных гвоздей. На верху меня ждал очередной сюрприз: прямо под потолком, привязанная веревками к стропилам, висела плоскодонка. Беглый осмотр показал, что сразу на ней не поплывешь, слишком много дыр, но, законопатив как следует, из нее можно было сделать настоящее судно. Однако на этом удача покинула меня. Едва я распустил веревки, удерживающие лодку в подвешенном состоянии, как один из ее бортов, буквально продавился под моей рукой внутрь. Лодка безнадежно истлела, превратившись в труху.
Стараясь не думать о плохом, я надергал гвоздей и стал снимать с петель все попадающиеся на пути двери, калитки и ворота. Передохнув самую малость, я перенес весь материал поближе к реке и стал мастерить плот, сбивая имеющиеся дощатые щиты и увязывая их для надежности проволокой. Работа медленно, но верно двигалась вперед. Плавсредство получалось далеким от совершенства, однако вполне пригодным, как мне казалось, для недальнего водного путешествия. Неожиданно, совсем рядом раздался шипящий посвист и хлопанье крыльев, загоготали гуси. В месте моей импровизированной верфи, речной берег возвышался крутым склоном прибрежного взлобья и заворачивал почти под прямым углом. За поворотом горка покато спускалась к реке, и вдавалась в поток широкой полосой не то отмели, не то косы. Вот туда-то, наверняка, и сели гуси... Ружье было под рукой, день - охотничьим, а кушать уже хотелось - будь здоров! Посему отсутствие егеря рядом со мной меня нисколько не смутило, да и вообще, решил я сам для себя, в моих обстоятельствах, незначительные отклонения от охотничьего законодательства существенного значения иметь не должны! И я пополз, прямо по мокрому склону. На время, позабыв обо всем, захваченный врасплох охотничьим азартом, я медленно двигался к цели - где-то впереди были гуси. Ползание несколько поостудило мой пыл, и горячность сменилась нормальным, рациональным мышлением. Склон, по которому я пробирался, был практически голым, если не считать жалких кустиков чахлой прошлогодней травы. На таком фоне моя голова, когда она появится над гребнем пригорка, будет маячить на значительном расстоянии. Надо было срочно решать вопрос маскировки! Вспомнилось когда-то прочитанное - сорвав несколько пучков пожухлой растительности, и держа их в левой руке перед собой, я пополз дальше, прикрывая лицо эдаким букетом. Наконец, я взобрался на гребень. Прямо подо мной, на слегка притопленной разливом косе, сидели гуси. Полтора десятка крупных птиц купались на отмели, как в птичьем дворе. Однако для выстрела было далековато. Я спрятался за гребень и пополз вниз, туда, где склон заворачивал к заветной отмели и несколько сокращал расстояние до дичи. Двигался очень медленно - гусь птица осторожная, одно неверное движение, и... прощай надежда! В очередной раз выглянул из-за пригорка - гуси беззаботно чистили перья, почти рядом - метров сто, но для дробовика так далеко. Эх! Впереди ровная как стол поверхность, если не считать небольшой выбоинки впереди. Вот бы до нее добраться... Сказал сам себе, и решив, что терять мне особо нечего, рискнул ползти дальше. Вжимаясь в землю на каждом шаге, я приближался к гусям. Хотя шагом это назвать можно было лишь условно, каждый подразделялся на четыре стадии - рука, нога, рука, нога - так сантиметров тридцать-сорок за целых четыре движения! Не знаю, сколько минуло времени с того момента, как я перевалил за пригорок, но до заветной впадины таки добрался, и буквально врос в нее. Несмотря на неспешность моих передвижений, я, все же, замаялся - руки предательски подрагивали, дыхание сбилось, но гуси оставались на месте, а я был уже совсем рядом, почти на дистанции выстрела. Отдышавшись, решил стрелять - пусть издалека, но с упора. У меня было больше шансов попасть в сидящую птицу, которая была чуть больше мушки ружья, чем, вскакивая, впопыхах бить по взлетающей стае. Медленно выдвинул ружье вперед и уложил прямо на пучок травы в левой руке. Осторожно, через траву перехватил рукою цевье, и приложил приклад к плечу. Уже целясь, вспомнил, что надо взять чуть выше цели, но насколько выше? Это был вопрос! Наконец, решился и бегло пальнул два раза подряд, взяв второй раз чуточку выше, чем в первый! И как спринтер, с очень низкого старта, рванул изо всех ног к урезу воды - догонять забившегося на мелководье гуся. Как перезарядился не помню, все произошло само собой, лишь несся изо всех ног к трофею. Гусь тем временем несколько отошел, и хлопнув крыльями, неуклюже отлетел от берега, правда недалеко, и поплыл. Я вскинул ружье, и приостановившись лишь на секунду, выстрелил. Птица неожиданно нырнула, затем снова появилась на воде. Я выстрелил снова - гусь затих, и только теперь я понял, что трофей таки ушел - течение неумолимо уносило мой завтрак и обед на глубину.
Было досадно, даже очень, жалко, загубленный зазря, трофей. Ненавистный разлив! Мало тебе моего заточения, так ты мне еще и пост устроил с голоданием! Диетолог... Последний термин в адрес разлива заставил меня улыбнуться своим мыслям, но, похищенного водой гуся, было безнадежно жаль - такой красавец...
Прошло достаточно много времени, пока я, наконец, вспомнил о своем плоте - постройка была почти закончена, и следовало засветло форсировать поток. Так, одернув себя, я начал свою водную экспедицию.
Доработать почти готовый плот не стоило больших усилий, несколько дольше я провозился в поисках некоего подобия шеста или весла, однако и эта проблема была решена. Закинув за плечи ружье, так, на всякий случай, я подвинул свое «судно» на мелководье, и, став на него, оттолкнулся шестом. Плот держал мой вес довольно уверенно. Больше для перестраховки, я раскачал свое плавсредство на мелководье – плот нормально и устойчиво держался на плаву.
Рядом с берегом вода была совершенно спокойной, и поначалу водное путешествие даже доставляло мне удовольствие. Я чувствовал себя первооткрывателем в неведомой стране, на утлом суденышке, прокладывающем свой путь все дальше к неведомым далям. Очевидно, в каждом из нас, где-то на самом донышке души, прячется заблудившийся в жизненных перипетиях романтик-подросток, который только того и ждет, чтобы попасть в подобную моей ситуацию. И сейчас эта часть меня от души ликовала! А я тем временем проплывал мимо причудливо затопленных ив, торчащих из воды кустов ракитника, ольховых крон, еще черных совсем и оттого еще более зловеще-романтичных. Вода тихо журчала меж веток затопленных растений, словно успокаивала своей весенней песней, оправдывая нею свое безудержное сезонное буйство. Небо тянуло на себе весь возможный свинец облаков, который в свою очередь отражался в разливных водах, словно пытаясь придавить и эту зеркальную гладь своим непомерным весом грусти и тоски. Природа откровенно грустила по уходящей зиме, а вода, в авангарде весны, отчаянно схватившись со льдом и снегом, пробивала дорогу основным силам тепла и пробуждения природы. И скажу вам, грозно она это делала. Там и тут встречались моему суденышку вывернутые с корнем деревья, обломки каких-то деревянных конструкций. Вода несла на своей поверхности куски заборов и плетней и еще кучу бог весть, какого хлама.
На миг сверкнуло в тучах холодное еще солнце, и озарило косыми лучами серо-синюю картину разлива. А пейзаж был настолько фантастичен, что его хватило бы вдохновить сотню, если не больше самых одаренных художников. У меня даже дыхание перехватило. Все мое существо замерло вдруг, словно от неуклюжего дыхания вся эта хрустально-дымчатая фантасмагория могла рухнуть, как карточный домик, или же просто растаять подобно снежинке.
Однако такая романтичность в данном случае сыграла со мной злую шутку. Я даже не заметил, как мой плот попал на быстрину. Вода, вдруг, забурлила под настилом из досок, мое суденышко крутануло на месте, и я почувствовал, что потерял опору шестом. На всю длину трехметрового шеста дно отсутствовало напрочь. Пришлось отложить этот инструмент в сторону и взяться за импровизированное весло, которое мало чем мне помогло. Все мои гребки пропали зря. Течение, усиливаясь, влекло меня все дальше и дальше, все более бурля под плотом, отчего последний, выглядевший так надежно на мелководье, вдруг показался хлипким и неуклюжим. Я налег на весло, и даже несколько продвинулся вперед к заветному берегу, на котором, как назло, не было ни души, как вдруг попал на новое течение. Струя закружила мой плот волчком на месте и развернула назад. Более того, меня понесло прямо на деревья на самом краю Перепущи. Пытаясь хоть как-то совладать с ситуацией, я все же то рулил веслом, то бесполезно тыкал шестом, однако ни дна, ни управления так и не поймал. Плот заводило в нижний конец острова, с которого я так хотел удрать.
В надежде быть услышанным на дальнем от меня берегу, я закричал изо всех сил. Крикнул еще раз, и еще. И уже не надеясь на то, что кто-то отзовется, продолжал рвать горло изо всех сил, впрочем, безрезультатно. А деревья, меж тем, приближались с опасной уже скоростью. Я взял в обе руки шест, пытаясь хотя бы избежать столкновения с частоколом ольх. Тут плот словно ударило снизу, да так здорово, что я едва устоял на ногах. Настил пополз вверх, напоровшись, очевидно, на какое-то подводное препятствие, затрещал под ногами и... развалился на части. Я совершенно неожиданно оказался в воде. Сердце едва не остановилось от холода, но умирать от переохлаждения было совершенно некогда, и я, не задумываясь особо ни о чем, кролем двинул к деревьям. Сперва греб изо всех сил со страху, потом чтоб согреться. Эти два обстоятельства и стали спасительными для меня – я преодолел одним махом всю дистанцию до ольх, и даже дальше, и плыл бы еще долго, если бы не почувствовал под ногами опору. Оказавшись на мелководье, я огляделся. Так и есть - меня вынесло с другой стороны деревни, вон и заборы видны, притопленные паводком. Пришлось брести по грудь в ледяной воде, постепенно стало мельче, а идти стало легче. Тут взгляд мой наткнулся на какое-то светлое пятно в утопшем кустарнике. Присмотрелся, и узнал в пятне своего гуся - ну, хоть трофей не пропал! Мокрый, но довольный, я подобрал птицу, вздохнул радостно, и заспешил к берегу. Тут же провалился с головой в какую-то неровность рельефа! Окунание было настолько неожиданным, что вдобавок ко всему еще и талой воды наглотался, но на берег все же выбрался. Переживать и расслабляться было некогда – холод делал свое дело, и я побежал через все село к медпункту, отчетливо зная всю дорогу «откуда ветер дует».
В свое убежище вбежал уже еле живой от холода. По счастливой случайности в печке еще теплились угольки, и мне не стоило труда развести огонь даже окоченевшими пальцами. Дальше пришлось живенько сушить подмокшие спички, после чего сушиться самому. В этой связи возникла новая проблема – во что переодеться, сухой смены одежды у меня не было. Пришлось раздеться донага, выжать всю одежду, и напялить минимальный комплект – штаны и куртку. Все остальное я развесил над дышащей жаром печуркой. Причем, несмотря на живой огонь, мне никак не удавалось согреться в мокрой одежде. Пришлось включать смекалку. Благо в медпункте была немалая стопка старых, пожелтевших газет, и мне вспомнился один из методов выживания. Делать нечего, пришлось проверять его надежность. Уже через несколько минут накомкал газетной бумаги и насовал ее между собой и мокрыми одежками. Не без удовольствия, я осознал, что метод действует! Ура! Я был спасен от холода, и в который раз поразился тому, как много поводов для радости может быть у человека. Вытянув ноги к огню, минут через пять оттаял совершенно, тем временем закипел чай, который отогрел меня окончательно.