Начало:
http://proza.ru/2011/12/16/682
http://proza.ru/2012/03/13/1208
http://proza.ru/2012/03/17/58
Студенческий роман
«застойного времени»
Меж строчек дневника
Глава 4 Лирическая. Свидание и драка
Без пяти шесть к месту встречи…
Без пяти! Я был бы не я, не похерь этикет в плане досрочной - за 15 минут - явки. Ира наглухо проигнорировала и дамские «+15 опосля». То бишь корабли сближались у места встречи практически одновременно.
Поэты любят равнять с любимыми ланей и газелей. Не знаю, насколько это льстит от природы не столь пушистым любимым. Скажу про свою: Ирина шла ко мне легкая, стройная, красивая – лучше всякой лани и даже газели. И с очень гладкой кожей не только лица. Во всяком случае, мне хотелось все время целовать ее, а лань – ни разу.
По левому флангу от меня тёрся любопытный квартет: юный солдатик с улыбкой и трое патрульных без… Один из «без» был прапорщик.
- Кино? Будет тебе сеанс в две гауптвахты,— видимо пошутил двухзвездный, на что задержанный, возможно, как и я спешивший на свидание, браво процитировал:
- Кавалергарда век недолог, но век поэта — вечный срок.
Прапорщика стиснули сомнения. Всего он не догнал. Верно, слово «кавалергард» на вкус было ничего. Однако общее впечатление непонятки, да еще из уст рядового сопляка, вызвало иррациональную злость… Развязки я не застал, ибо моя цель находилась дальше.
Подошли почти вплотную друг и другу. И тут вдруг я сам себе показался беспомощным кроликом, не знающим как поступать: манерно ли поклоняться, приложив руку к груди? Просто ли подать ей руку… или, если уже заслужил право, что навряд ли, чмокнуть в щеку – так, легким дуновением.
Я — баран. Я все-таки поклонился, да, в придаток, буркнул: «Бонжур, мадам»…
Она наклонила головку и протянула узкую ладонь. Кривляка по имени Виль пожал не так, как обычно. Пижон!
- Ты не принесла всего, что обещала вчера?
Ну, вот ещё и глупые вопросы. Кто-кто дёргает тебя за язык?
- Я?
- Ты. Или уже: вы?
- Ты. Ты прости, но я не помню, чего наобещала.
- Что, чуток перебрали? — участливо поинтересовался я.
- И такое было, — вздохнула она.
- Жаль. Я так рассчитывал на галоши…
- Ах, вон о чём?! — усмехнулась она.
- О том самом. – Я был не просто нагл, а на грани фола, и, самое страшное, не мог унять прыти. - Память у вас, бабушка, прямо скажем, девичья.
После такой гуседразнилки будущему роману можно сказать «чао».
- А в вас, дедушка, вместо памяти живёт склероз. - О, это означало отсрочку приговора. - На часах ровно шесть, дают последний звонок.
Ёлки-палки…
***
Мы, естественно, опоздали. Давали журнал, а в нём - сногсшибательное… Не то хроника чьих-то новостей, не то документальный фильм о вреде чего-то кому-то. Таким образом, мы располагали временем для сока с печеньем...
Не обошлось без казуса: наливая морковный в Ирин стакан, буфетчица уронила банку. Сок брызнул на стойку. Мигом догнав цветом морковку, фея в белом чепчике оглушительно чихнула и ну разоряться. С каждым последующим звуком децибелы удваивались.
Ирине сделалось страшно.
— Бога ради простите. - Зябко ёжась, попросила она.
Оставив свой стакан, я превратился в гусоидного ишака: «Иа-га-га-иа-га-га»!!! Богиню ненавязчивого сервиса это ввергло в ярость.
- Вот подойди ко мне исчо, вот подойди! – Пригрозила она, потрясая пивной кружкой из пяти собранных пальцев.
Но земля не ушла из-под ног моих, тем более, я точно знал, что уже не приду к ней. По крайней мере, сегодня. Что до будущих сношений с данным буфетом, они зависели от размеров злопамятства хозяйки.
Свет погас раньше, чем мы разыскали свои места, и пришлось не только услышать свои развернутые характеристики («хамы» самая короткая из них), но и перечень рекомендаций типа: «сядьте немедленно». Я хотел тут же и дословно послушаться, но все-таки усомнился, будет ли оно «по душе» коленкам дяди-советчика.
Но и эта эпопея завершилась. Сели.
Картина оказалась… ни о чем.
Впрочем, лично мне хватило переживаний. Я снова комплексовал, гадая, как там по правилам: уже можно робко обнять или пока ещё смирно сидеть.
Решил-таки обнять. Получил отлуп. Дальше последовал столбняк робости, ступор бездействия и внутренних поисков сближения.
И ведь не столько нуждался в объятиях и самом общении сколько рефлектировал из-за неумения это делать просто принять верное решение какой-то странный инстинкт а может придуманное кем-то «мужское самолюбие» понуждало что-то делать, чтобы то ли самому себе то ли ей то ли окружающим то ли черте кому не показалось что я не знаю как себя вести по-мужски в каком-то кино с какой-то девушкой…
Дуршлаг сознания промывал вермишелины бесконечных вариантов поведения с девушкой до тех пор, пока она сама не коснулась моего плеча. Обомлев, покосился: плечом. Осторожно, минут десять - не меньше - вжимался в него всем корпусом. Когда опора стала не просто прочной, но и с амплитудой «туда-сюда», я осмелился покрыть ладонью ее пальцы на подлокотнике. Они не возражали, но вскоре шевельнулись, выскользнули, пожали кончики моих и убежали.
В скучноватой кадровой халтурке возник цикл бесконечных до утомления поцелуев. Хватило ума не следовать мало заразительному примеру.
***
Оба были «в восторге» от кино. Плюс остался обоюдный кисляк неловкости от бесталанной нащупки общей линии.
При выходе я не удержался от ехидства:
- У этого фильма были лестные рецензии?
- Понятия не имела, что он идет здесь, иначе никогда бы не позвала сюда тебя. Название красноречивее сюжета.
- Какова же его роль в нашей встрече?
- Послушай, ты во всём ищешь смысл. А всё проще: этот кинотеатр ближе к моему дому.
- Вот оно что, этот кинотеатр, оказывается, ближе к твоему дому. – Глубокомысленно повторяя, я отдал дань «финскому юмору». – Следует признаться, я не большой охотник ходить в кино. С девушками.
- Не солгу, если признаюсь в том же. Касательно дяденек.
- Тогда не совсем понял, чего ради я зван на боевик?
- Наверное, потому что так заведено. Мы уже познакомились, и нужно чего-нибудь дальше. А то скажешь: «не от мира сего»…
- Так уж не от сего… Я, по правде, терзался тем же.
- Сидела как на иголках. – Охотно подхватила она. – Неудобно, скучно… И не знаешь, что предпринять на то, что предпримут… Опыта не имеем-с. Впрочем, теперь имеем-с.
Я рассмеялся. Говорить стало легче.
- Поздравь с тем же.
- И условимся: ради «просто так» в кино больше не пойдем. – Предложила она.
«Если эта встреча не станет последней», - докончил я, сам испугался и уже вслух:
- Всё во власти судьбы.
- Доверимся тётеньке? – её улыбка располагала к улыбке.
- Отчего бы и нет? Кстати, - (а было ли оно кстати?), - как поживает рыжекудрая Эсмеральда?
- Не виделась. Но сейчас она на репетиции. Можно верить и даже не проверять. А где наши олигофренды, э-э, дружки ваши?
- Про Гарика я ждал от тебя. А с Владей мы расстались минут за сорок до кина.
- Он уже вышел из тюрьмы?
- Он утаил подробности прошедшей ночи.
- Да... Не скажу, что его подвиги умиляют.
- Хочу предупредить, Ира, - (еще более, кстати), – я не умею развлекать вас.
- На вы? Опять?
- Вас – в смысле, девушек.
- Что ты говоришь? – она ужаснулась. – А я вчера ничего такого не заметила. И сейчас тоже. Э, мы опытные сердцееды, и опасные!
- Брось и не вгоняй в краску. И так страдаю от своей бездарности. Вчера-то был навеселе. В трезвости я мрачный ипохондрик. Меня даже болонки облаять не рискуют. В общем, покуда не поздно, смотри…
- Да! Кавалер! Порода налицо. А какая стратегия!
- Когда я трезв, - зачем-то стращал я, - я называю себя «звездой Рубёжки»…
Чего плету-то? Зачем? «Рубёжка», она же село Рубёжное – местонахождение крупнейшего кладбища.
- За что ты себя так?
Сочувствия в ее нотках фиг, одна крупная посмешка.
- За то, что ничто живое меня не любит. За то, что я угрюм и молчалив, как клиент Рубёжки. Ну, вот, кой о чём я тебя упредил. Ты как, согласна гулять молча?
- Нам это неплохо удается.
- Что? – я, как всегда, непроходимо туп.
- Гулять молча, – и порывисто вздохнула перед стеною безнадёги.
- Так мы маленькая язва!
- Так, условимся: не надо себя понуждать… на это самое - уменьшительно-ласкательное. Я фальшь не ценю.
- А, мы большенькая всезнайка!
Как бы не заметив она вдруг, с потаённой смешинкой, метнула в меня лукавой голубинкой.
- Слушай, мы общаемся с тобой уже два часа, а ты так и не похвалил мои ноги.
- Кха, - я почесал за ухом. – А что, обязательно?
- Ты меня удивляешь, конечно!
Проутюжив синюю «Риорду», обтягивающую её с-ног-сшибательные (ну, дальше, без тавтологии, ладно?), я не мог не признать её правоту (про себя). Но вслух лишь зевнул:
- Некоторые предпочитали хвалить задницу любимых.
- Назови грубияна.
- Ремарк.
- А… Ему можно.
- А не ему?
- Всё, кроме вульгарщины.
Прозвучало жестко.
- Будь, по-твоему. Если ноги - что-то возвышающее, а это подлинно так, то я приступаю к анализу твоих выдающихся нижних конечностей. Данные ноги – есть пара тонких палок. Две жердинки под брезентом. Две палки у тебя. Две таких же – у той, у этой, у сотен вон их всех… - мой жест объял горизонт. - Устраивает такой комплимент, основанный на объективном разборе прелестей, замурованных в плотные, крашенные безжизненные доспехи?
- Не брезент, заметь, а джинсы. Разве для женских ножек они плохи?
- В летнее, заметь, время. Древние были проще, но мудрее. Они рекламировали юбки, туники и эти… повязки… на бедра.
- Юбка нивелирует индивидуальную стройность ног.
- А джинсы усредняют всех. – Уперся я.
- До чего трогательный консерватизм! – она даже округлила глаза. – А что бы ты напялил на девушек? Юбки? Одни сплошные юбки? Погоди! Другим что, джинсы идут больше, чем мне? – Кажется, искренне возмущалась. – Ты это подразумеваешь!
- Вот уж не надо, увольте, не надо моим словам при-пис-писывать. Увольте. Насчет всей остальной сладчайшей половинки яблочка, зовущегося миром, я молчу, до неё мне нет дела. Но, видишь ли, не уменьшительная детка, я предпочитаю, чтобы моя подружка, крошечная долечка этой сладчайшей половины, носила платье. И всё! Мне как-то не совсем приятно, что фантазия, пленившая вот это вот сердце, носит то же, что и совершенно не потные, а, судя во вестернам, сверхчистоплотные, американские ковбои. Эти элегантные дяденьки первыми использовали джинсы для своей чистенькой работёнки… И при всём при том, они не боялись отдавать их в стирку раз в двадцать чаще наших поклонников. – На этот раз моя усмешка прикрывала полный серьёз. - Знаешь ли, когда слабый пол берёт за эталон моду етих дивных ребят, я умолкаю.
- Гип... гип... гип-оригинально! - вскричала вдруг она.
- Как-как? - я заботливо потрогал ее лоб.
- Ну, это я просто так сказала: гипер-оригинально.
- Гип-гип-ура! Прогресс и парадокс: замшелый консерватор назначается гипер-оригиналом.
- Гип...гип... Можешь успокоиться, о джинсах я того же мнения. Надела так, с дури. Итак, гип-гип... Ну, скорее: что-нибудь восторженное на «г»?..
- Ге? Да уж! Гиппопотам, гемофилия, го… гомосексуализм!
- Сам ты — гомо... имбецилус! Я имела в виду какой-нибудь клич радости на "ге".
- Го-го-го! Га-га-га! - поусердствовал я.
- Так и знала. Любой ковбой дал бы тебе сто очков вперед. На эту букву начинается масса великих гимнов. Я так подозреваю: Гоп-ля!
- Гей-гоп! Гоп-стоп! И сальто мортале! В атаку, ура! - устав от вздора, я обнял её плечи.
***
Прохожие покосились сразу и неодобрительно. И я вспомнил, как сам не так давно осуждал нежничающие парочки.
- Тише, дурень, - сконфуженно шепнула она.
- Не дурень, а законченный кретин, - поправил я назидательно.
- Разумеется. «Кретин» - гвоздь вашего репертуара.
- Кретин – потому, что связался с повёрнутой.
- Так! И на чём же я свихнулась? – очень заинтересовалась она.
- На букве "ге". — Вздохнул я, и мы свернули на чистую парковую аллейку.
- Присядем. – Я указал на ближнюю лавочку.
- В кино не насиделся? Но как скажешь. Плюс этот сюжет, - напротив фиоритурно пыхтел пьяный, - круче!
Пришлось миновать лавочку с дремлющим гражданином.
- Ты тактична, - сказал я.
- Даже так?— сказала она, но видно: не совсем поняла.
- Я насчет пива. - Подсказал я.
- Хочешь выпить литр для храбрости?
- Ну, при чем..? Я, в смысле, что уже взял два литра на грудь. А ты даже не намекнула…
- Что литры давно перешли в живот? Шучу. Правда, почти незаметно. - Ее носик онюхал мои губы. - Вот сказал, и… учуяла. Чуть-чуть.
- Серьезно?
- Вполне…
Так! Это что - вследствие исчерпанности тем? Эх, Владя, мне бы твое помело.
Шагов сто молчали.
- Слушай, а как тебе сюжет Левитана? - Я первым подал голос близ пустующей скамейки.
- В смысле?
- Ну, одинокий философ тебя, насколько я понял, смутил. – Я кивнул назад на посапывающего дядю. – А вот здесь чудная панорама «Над вечным покоем».
- Тяжеловесно, если с лёту, - поморщилась Ирина, - но, если по сути, точно.
Милостивая ты моя! Моя рука посмела лечь ей на талию, при этом зад что-то укололо.
- Дерзость - не лучший способ для… - помолчав, Ирина дополнила. - За дерзость секут и, подчас, голову.
Я страдал на впившемся в «ягодное место» сучке, но позицию менять не решился: тайно нашарил сучок и отбросил. Фиг! Получилось лишь с третьей попытки. Тогда и проронил внушительно и облегченно:
- Дерзость многих делала великим.
- Например?
- Диогена…
- Много же… Об этом я что-то читала, он ведь был порядочный пошляк.
- Хорошо сказано! Но многое зависит от угла зрения и эпохи. – Я решил, что иногда ради правды стоит пренебречь условностями. - Нет, главное в Диогене: дерзость, дерзкая смелость. Прикинь, за дерзость его в те времена просто могли прибить. А его не тронули. Он прожил до 88-ми и добровольно остановил свое дыхание. Опять же дерзко и поперёк устоев.
- Популярность - гарантия сохранности экземпляра.
- Чушь. Популярность? Для 24-х веков памяти одной ее маловато. Это, уж минимум, слава. Хотя и популярность надо заслужить.
- Значит, он заслуженный славист.
- Диоген не заслужил, он завоевал славу. И не ублюдочным заигрываньем перед толпой, не прославлением той же серой толпы. Он завоевал их дерзостью.
Глаза Иры искрили чем-то новым. Наверное, это был новый интерес.
- Подумай, сколько требовалось отваги, чтобы без малого 70 лет дерзить так, что до сих завидки берут!
- Виль завидует Диогену? - она внимательно изучала меня сужеными голубыми глазами. - Со мной у него все быстрее получилось бы?
- Бы!!!
- Даже, если бы он не был еще популярен?
- Бы… Или не бы…
- Ну, ты, ты завистник. А еще собственник и ревнивец. Короче, крепостник. — Жалостливо диагностировала она.
- Зависть — вино неудачников, - тем же тоном протянул я.
- И пустомель тебя вроде…
- То есть неудачником я признан без возражений.
***
Она оТпустила глаз к обуви и долго изучала сброшенный мною сучок, потом решительно придавила его носком.
- Не признан. Какой ты неудачник? Разве только я совсем уж никудышная награда. Ты же хотел бы, чтобы я уступила герою? - за ее губами тюкали крошечные молоточки. Глаза по-прежнему смотрели на землю. Сама не двигалась.
От неожиданности мои глаза, банально говоря, вылупились, а рука закостенела на её боку так, что все пальцы изнутри искололо кровяными льдинками.
- Я могу, вполне. Но скажи, это всё, что тебе нужно? От меня… Если – да, то мы зря теряем время. У тебя есть хата? - её тон пугал.
- Девочка хочет показать, что жизнь её изрядно побила?! Или это театр одной актрисы?
- Давай без подробностей. – Её голос стал низким, хриплым, чужим. Эти перепады мне были неприятны и непонятны. – Дай сигарету.
- Куришь? — я с сомнением глянул на слегка помаженный бантик.
- Обязательно спрашивать? – бантик решительно стянулся.
Достал сигарету и приблизил к ней.
- Если нетрудно, прикури, - попросила она почти жалобно.
- Это означает, что объект вам безразличен? - монотонно молвил я, чиркая спичкой.
- Странный вывод. – В глазах уже искорка интереса.
- Как сказать? В одном романе, когда девушка приняла сигарету из губ незнакомого мужчины, это значило, что он для нее - пустое место. - Пояснил я, подавая «табачный патрончик».
- Это означает, что надо верить не романам, а иметь свое мнение. Наш писатель?
- Из Европы.
- А… У них всё по-другому. - Она выпустила, увы, не изящное облачко. – Наши девушки осмотрительней.
- Я думал, ты просто мотылёк. Кстати, ты просто дым во рту держишь.
- Теперь всё иначе? Кстати, не твоё дело, как я себя травлю.
- Нет, ничего не иначе. Кстати, насчёт травли. Мне жалко не здоровье, а то, что сигарету перевела.
- Что-то не пойму. Сам не куришь. Держим сигареты для дам?
- Могу подарить всю пачку.
- Неплохие.
- Ничего, небрежно повертев красное на белом. – Некое «МальборО», – я ударил последним звуком. - Гнилое, кажись, местечко. И почто герцога так назвали? Небось, английский юмор опять …
- Информируешь точно. Когда-то только это и курила.
- Не пойму, это намёк на что-то или что? – я нахмурился, ибо не понимал.
- Если намёк, то лишь на то, что сигареты девушке не достают, а протягивают для выбора всю пачку. – Сама смеется, а в глазах нервический блик.
- Эта инструкция мне знакома. Но всякий раз попадаюсь. Забылся, склероз. Правда, недостаток… э-э... вежливости в этих делах меня почему-то не смущает.
- Нам не импонируют курящие девицы?
- Знаешь, когда как. Вид сам нравится… у одних. У других…
- Я принадлежу к одним - тем, кто пу-пу-пу, - комически выдыхает, - аристократично и эффектно. А вот запашок…
- Во-во… - я прикурил сам. – Но в данном случае и это не важно.
- Интересно, почему?
- Видишь, я сам закурил. И, значит, уже не осчусчу продымлённое амбре твоих волос или губ, ибо мое обоняние притупилось. Общий дымаган извел частные флюиды. И моя носоглотка нейтральна к любому амбре. — В подтверждение я произвел ноздрями цепь вращающихся восьмерок.
- Итак, я тебя устраиваю и курящая?
- Сейчас - вполне.
- Почему сейчас? - она удивилась, ноготок тщетно бил по серебристо- черному носику «МальборО».
- Так мы же говорим. Вот если бы целовались, ещё бы посмотрел. Черт, как быстро эти «Мальборы» тлеют...
- Целовались… Я расцениваю так, что со мной ты на это не рассчитываешь?
Глаза её резко расширились, всасывая целиком в две круглые, жгучей зеленью полыхающие бездны. А недавно они казались серо-голубыми.
- Я не могу вообразить на что мне можно рассчитывать… - медленно выпечатывали мои губы, а рука трогала джинсовое колено, которое всё равно вздрогнуло. И было колено упругим, но не тёплым.
Мы сидели полуобнявшись. Не скажу, сколько.
- Неужели… всё… сама… - слабо вздохнула она, прикрывая глаза.
«Должно быть, инициатива – прерогатива амазонок». И я ведь едва не сморозил эту чушь, но хватило ума…
- Безумству храбрых… - прошептал я и…
…и нежно коснулся губами её щеки она встречно повела головой и мои губы сместились к маленькому ротику поцелуй крепчал затем прервался подрагиванием губ потом крепчал ещё сильнее всё качалось перед нами и под нами и над нами рассеивалась и снова смежалась дымка всё что уцелело от зрения под неверным трепетом век отдельное ушло всё слилось и кусты и скамейки и деревья и Волга и даже пьяный поодаль всё перестало быть чужим всё стало неотъемлемой частицей нашего единого космического счастья!
Да и могли ли существовать где-то чуждые этому Великому Космосу Любви и Добра мелкие страстишки, грязные делишки, злые словечки, чужие человечки..? Все было – «в», а не «кроме» и не «из»…
***
Никогда не ощущал я себя не просто собой, но неким сверхобщим ВСЁ. Казалось, что я и всё вокруг заключилось в сгусток быстротечного блаженства. Мимо нас, конечно, проходили люди, летели листики, былинки и пылинки. Кто-то снисходительно и даже осудительно взирал на целующуюся парочку. Но в этот миг я не знал, да и знать не хотел, что такое этикет и что такое этика. Мне не требовалось задумываться над тем, что вокруг меня происходит, над тем, где я нахожусь, и что обо мне могут подумать, равно как и что я могу подумать о тех, кто подумает обо мне плохо…
Всё это было микроном ничтожества перед величием Любви. Никогда ещё не был я столь красиво и беспамятно пьян без вина. Никогда не был я так пьян от вина.
Я гладил ее плечи, неистово ласкал тело. Пальцы то стискивали кожу в кулаках, то нежно касались ее кончиками. Я целовал её нос, веки, виски, шею, ушки… Она сидела, обняв меня, и лишь время от времени ознобно потряхивая прядями. Руки её то напрягались, то бешено скользили. Ничто не тревожило нас. Да, скорее, и прохожих было не столь много: кустистый уголок уединения был удален и пустынен. А кому охота углубляться в дебри ради того лишь, чтоб спугнуть влюблённых? Хотя и такие любители бывают.
Незаметно стемнело…
- Мамзель, у твово быка курево есть?
Это продребезжало мерзко и под самым носом. Как было сразу прийти в себя, отрезветь? Нас разом окунули в пучину блевотной пошлятины.
Не сразу дошло, что «мамзель» – она, а «бык» – я, и что оба эти словечка в определенных кругах молодежи означают что-то, весьма не комплиментарное. Космос любви скукожился и осыпался триллионом колючей, жёсткой и меленькой метеорной пыли. В доброе тепло мира дохнуло ледяным вакуумом гадких и вонючих ничтожеств с коротким именем «шпана».
Шпана. Нас застукала шпана. Ноги в брючатах «трубочкой», руки – в карманах. Плечи намеренно усутулены. Над чубчиками торпедоносные фуражки, с вертикально задранным козырьком. Все ясно: «фураги». Особая территориальная каста молодежи из «спальных районов».
Не хочу сказать плохого про всех (сам живу в другом районе), - лишь про тех, с кем улыбнулось стакнуться, по преимуществу, в танцклетке Загородного парка и, в основном, на расстоянии. Так вот у этой категории будущих мужчин, на мой взгляд, сильно развиты стадные качества и, отсюда, «понятия». Например: «мочи» чужих по принципу «семеро на одного». Или бездарно подражай «зекам» в козлиной гнусавости сленговых оборотов.
А ещё «фураги» были недюжинно продвинутыми танцорами в стиле «потопчи чужих тараканов». Кучканутся на дискотеке в кружок и давай топтать. Да так резво-резво: тюх-тюх… Прочие касты молодежи покатываются со смеху, «фурагам» же хрен по кочерыжке.
За эту свою стайную субкультуру, начиная от брюк-трубочек до «мохеровых малахаев», «фураги» огребали по полной от признанных городских «качков и бойцов» со странным названием «кипты», в котором не было ничего странного, если расшифровать аббревиатуру КИПТ: Куйбышевский индустриально-педагогический техникум. Данное учебное заведение гремело на всё Поволжье, как кузница промышленных кадров и было воистину гордостью воинствующего гегемона – «его величества пролетариата». Это я вам безо всякой патетики и иронии. В КИПТе учили - не только рабочей профессии, но и навыкам рукопашного боя – настоящих мужиков. И уж чтоб «киптам» да трогать влюбленную парочку?.. Да ни в жизнь!
***
Я с силой отстранил Ирину, буквально впившуюся в меня миллионом невидимых присосок.
- Не связывайся, отдай, - умоляюще прошептала она.
Я и сам понимал, что это самое разумное. Но гордость, гордость… Почему, собственно, я должен пасовать перед какими-то подонками только потому, что так безопаснее? Оно, конечно, легко можно сделать Безопасно сейчас. Но куда деться от стыда потом?
Я встал, облизнул губы, которые, вот странно, после поцелуев были совсем не влажные, - наоборот, пересохли.
- Не сикай, бык. Небось, перваш? — важно и как бы чуть даже снисходительно прогнусил ближний.
Второй хулиган, хорошо «под газом» бросил отрывисто, без сантиментов:
- Ну, быстро дяденьке дал, да?!
Не прибегая к очкам, я установил: четверо. И все, точно, «фураги». Возраст от 16 до 18-ти. Штанишки, как на подбор, узенькие, долгополые пиджачишки мешком с утлыми кинжалами галстучков. Традиционный «мохеровый першинг» крыл маковку одного – ближнего. Что поделать: майская жара херила все кодексы кастовой чести.
Я не трусил, тревожило другое: нож бы без очков не пропустить. А в стёклышках драться ещё несподручней по причине возможных осколков.
- Парни, а вам дымить не рано? - мой глосс дрожал, тело лихорадило, в венах сшибались ртутные шарики: все как всегда при сильном возбуждении.
- Чего? - задышал в корпоративном «шлеме».
- Ты, бык. В натуре, в могилу лягешь, понЯл? – пискляво гундоснул самый мелкий. Двое были выше меня. В фуражке, - вровень, один – ниже.
- Отстаньте от него! – по-своему рванулась в бой Ирина.
- В на-атуре се-эла, ко-оза!!! – надсадисто дал козлика истый «фурага» и даванул привстающей Ире на плечи. Это он зря.
- Руки, паскуда! – сказал я и сделал так, что он оказался далёко.
Мелкаш тотчас и точно двинул в скулу. Хорошо, что мелкаш: удар под стать. Меня мотануло. Ещё один, высокий, до этого ничем не отметившийся, провёл удар справа. Припав на колено, вскочил уже не я.
Коротышку снёс правым джебом, длинного вывел из строя форсированной серией частых-частых ударов. Стало ясно: поодиночке мне не страшен ни один. Но их было больше, чем один. Пьяный грубиян, тоже повыше меня, изображал Игоря Высоцкого и Рокки Марчиано в одном соусе, но как-то заторможенно и на расстоянии, а главное: оба они бились друг с другом, но не против меня. Всё ясно: парень вне кондиции координации. Вычеркиваем. Значит, трое. Двое уже лежат. Но это временно. На мое счастье, четвертый - одноросток – оказался не по-фуражески благороден (или просто труслив – кой мне разница?!). Во всяком случае, на протяжении всей схватки он нерешительно мялся в стороне.
- Помогай, в натуре! - визгнул, выравниваясь, мой низенький «спаррингёр», прикрывая руками окровавленную «репу». Тут его качнуло, я рыцарски наподдал локтем. И вот я уже верхом жестоко вбиваю голову увальня в асфальт. А вот уделали уже мой затылок. Это кулак очухавшегося «вожака в фуре». Пришлось, оставив нижнего, отбиваться от «мохнатого першинга». Я оттягивал время, просто не подпуская его к себе. «Фургаплана» это не убедило, пришлось убедить более предметно – в губу.
Который пассивный, подстегнутый матюгами, попытался прощупать мой тыл.
- Виль, у него бутылка! - отчаянно сигнализировала Ирина.
Вот так вот примитивно выяснилась причина его «гуманности и благородства»: человек щадил 150-200 граммов пива, которые могли пострадать ввиду активизации бутылочных действий. Теперь, по опорожнении, тара превратилась в холодное оружие.
Опрокинув мелкорослого, я отправил «на попа» пьяного, который уже истомился боем со своей тенью, и прыгнул к нашей лавочке. Там пришлось оттолкнуть… подавшуюся навстречу Иру. Каюсь, отталкивал досадливо: беда, когда баба вяжется в драку. Качнувшись, она грозно сжала кукольные кулачки и решительно загородила меня. Но мне было не до эстетики геройства. Совершенно непафосно рванул я боковую доску. Горячка удвоила силы - как раз, чтобы отодрать весьма серьёзный дрын, сводящий на нет их численное превосходство. Так и вышло: «фураги» трусовато ретировались…
***
Хотел отдышаться. Не дали. Из темноты схватили обе мои руки с явным намерением вывернуть. Уронив дубину им на ноги, одним рывком освободился.
- Что, под статью захотел?
Грозить дважды за пять минут – это уж слишком! Я оголтело матюгнулся и обернулся в ставшей уже «родной» стойке. Вот так номер: нас полукругом обступили люди в красных повязках. Дружинники.
- Повдем с мами, павемь! – категорически скомандовал очередной бесспорный мелкаш. И опять же гунявый, теперь, правда, от природы.
- Это недоразумение. – Вступилась с недоумением Ирина.
- От него пивом разит! - прерывая ее, истерически обрадовался долговязый тип с красной повязкой, уползшей на кисть, и парашютом слюны на губах.
- Ведём! – Восторжествовал гунявый, толкая меня, как преступника. На миг я ослеп от гнева, но порыв придержал.
Дорогой, пока вели, Ирина доказывала мою невиновность. Только что все эти слова перед запахом пива? Если от тебя дует пивом, ты должен быть готов к любой вине. Ты! А не тот, кто спокойно это пиво продает и уж, тем более, не тот, кто разрешил эту продажу и имеет с нее офигенный доход. У нас, кто платит, тот и виноват. За всё! Дважды: за всё платит и за всё виноват.
Оперпункт и ДНД, добровольной народной дружины, располагался недалече. Меня посадили на скамейку правонарушителей, которую успел уснастить дяденька, чей опустошенный взор лениво тесал обшарпанные доски грязного пола.
За столом над толстой тетрадкой чахнул тот самый худой и некрасивый человек в повязке ниже локтя, с выпуклыми как у инопланетянина глазами и необъятным, будто пластилиновым ртом. Выпуская гигантские не сразу лопающиеся пузыри, он бесстрастно поинтересовался, где я проживаю и учусь, что и с кем пил, зачем сломал скамейку и учинил драку? Ручка в его руке сжималась ножом – клинком книзу и вопреки всем законам «физики правописания» - однако медленно, коряво, но верно фиксировала показания.
Я кротко отвечал что учинять драку одному против четырех не с руки а скамейку поломал потому что меня хотели убить но дружинников рядом не оказалось вот мне и пришлось воспользоваться подручным средством самообороны когда же я разогнал покушавшийся на мое здоровье квартет откуда ни возьмись явились доблестные дружинники и забрали меня за то что я не дал себя убить так и не дождавшись гуманной оборонительной миссии добровольных помощников стражей порядка…
- Ты смеми пвастимку, пвямь! – прямо-таки захлебнулся от добролюбия гунявый, отважно впечатав мне в грудь острый кулачок. Я без благоусердия отфутболил его метров на пять, не больше. К личной радости, криминала в этом не углядел никто. Я понял, как глубоко все любят гунявого.
- Мой отец корреспондент центральной газеты, – заявила вдруг Ирина, - и если вы сейчас же не отпустите его, про ваши подвиги узнает страна. По фельетону не соскучились?
Милиции в пункте не было. Непроницаемо серьёзный человек за столом отставил протокол.
- Ну, это мы еще посмотрим, по ком фельетон скучает. - Невнятно пробормотал он и… смилостивился. - Ладно. Отпустите его. Он не похоже, что пьяный. Будьте впредь сдержанней, товарищ, и не портите государственное имущество, – уже по-доброму напутствовал он меня очередным пузырем.
Хорошо, достало ума не выразить своей признательности «гражданину начальнику». И это означало, что я окончательно остыл.
***
…Зато Ирина ещё долго гнала порядочную волну против бездушия карьеристов в красных тряпках, а, за компанию, и канцелярских крыс в милицейских погонах. Надлежит заметить, последнее не есть справедливость: при всём желании ни одного милиционера за всё время эпопеи мы не наблюдали. Ох, уж эта дамская категоричность…
- У них же план, — вяло защищал я коллег, вспомнив про свои корки члена ОКОДа – оперативного комсомольского отряда дружинников, большим достоинством коих значилось право бесплатного проезда в общественном транспорте.
Но она не унималась:
- Герои парковых лужаек! Как человека от бандитов отбивать, их не докричишься, а невинного в вытрезвитель оформить, - как осы на г...
«Фу», - сморщился я и подвел черту:
– Понимаешь, у пива стойкий запах.
- На правой щеке у тебя будут синяки, - успокоившись, она разглядывала и разглаживала места «боев».
…И опять мы занимали ту злосчастную скамейку и курили помятые в потасовке сигареты.
- Жаль, что не под глазами. - Посетовал я.
- Дурак! - шутливо замахнулась она. - Чего несёт? Зачем, скажи, зачем тебе они нужны под глазами?
- Наивный вопрос. Появись у меня под глазами синяки, я сделаюсь предметом твоей неистребимой зависти. Ты тратишь бешеные деньги на тени и прочую косметику, я же стойкую синеву с золотистым отливом приобретаю быстро и, главное, бесплатно.
Она безнадёжно качнула головой и, массируя пострадавший желвак, погладила щеку:
- Больно?
- Пока наоборот, - ответили губы, ловя её пальцы.
- Дурачок. Нет, безмозглый тупица. Понимаешь, ты - ту-пи-ца?
- Ага. А-ци-пут. Шикарно!
- Чего опять несёшь, тупица? - с ласковым акцентом на последнем слове спросила она, прижимаясь волосами к моей груди, и я сильно сомневаюсь, что ей так уж интересно то, о чём она спрашивала.
- Тупица наоборот. Получается: аципут. Отдает импортом. Да ведь? А-ци-пут. - Я прижал подбородок к её темечку. Она не возражала.
- А… - лишь умиротворенно выдали её губы.
Сколько мы так сидели, гадать не возьмусь.
Молчание нарушил я:
- Скажи, ласточка, отныне я должен каждодневно приносить тебе цветы?
- А тебе бы было неприятно? Не носи.
- Либералка. Но дело в другом. Просто я несчастнейший мученик мнительности, рефлексии и прочих комплексов. Мне ужасно неловко дарить цветы и делать всё, что может привлечь внимание. Да и просто жалко мне цветы. Сколько их, бедняжечек, губят ради женского эгоизма.
- Господи, какой-то парад совпадений! Мне тоже не по себе, когда при всех вручают цветы и другие знаки внимания. От неловкости я не знаю, куда всё это девать. Когда несут на дом, куда ещё ни шло. Ещё лучше: видеть цветы в вазе, допустим, у тебя дома, если я, знамо дело, честь такую заслужу.
- Ещё бы, не всякому дано попасть в мою обитель. Там всё так таинственно, так духовно. – Именно в эту секунду в память ворвалась половецкая физиономия инока Власа. – Договорились, цветы тебя будут ждать только там.
- По рукам.
- Ты умница.
- Аци… Аци-мну…
- Уже не пахнет импортом, - разочаровал я ее, гладя плечо, – так что мну по-нашему.
- Пахнет вашей тарабарщиной.
- Кто-то против?
- Глупыш, кто-то – ЗА!
- Ого: глупыш? Насколько помнится, мы не сторонники уменьшительных.
- Это было четыре часа назад. Разве четыре часа - недостаточный срок для пересмотра идеологии?
- Вполне. Не идеологии только, а фразеологии. И надеюсь, это качественный сдвиг. По фазе.
- Пока лишь количественный, выраженный в поцелуях. И это качество, скорее, свойственно влюбленным...
- Хочешь сказать, что…
- Хочу подчеркнуть, что качество любовников еще в самом-самом начале процесса эволюции.
- Так у нас генезис нового качества? Не буду спорить, - и я герметично закупорил ее губки…
Продолжение следует:
http://proza.ru/2012/03/27/709
Фотография скачана из Интернета, авторство не установлено. В случае претензии будет удалена (это, действительно, куйбышевский кинотеатр "Художественный", расположенный в "треугольнике", упоминаемом в романе).