- Вы не скажете, какова глубина этого канала? – спросил я нашего знакомого в Голландии, когда мы стояли на розовом гранитном треугольном выступе, у самой воды.
- Ну… А хороший вопрос! - расплылся в улыбке наш провожатый - во во всех каналах Амстердама первые три метра со дна к поверхности занимают… велосипеды! - Он выдержал паузу, вероятно, для нашего изумления – Потом тина, всякая фигня, монеты, очки, книги, сувениры… Всё, что оказалось ненужным или не удержалось в руках. В общем, учитывая залежи на дне, глубина где три метра, где десять, по-разному.
При упоминании о чужеродных предметах на две водоёма я сразу вспомнил Севастополь, где служил срочную службу на флоте. И крейсер «Москва», и его командира Лопацкого, дай бог ему здоровья.
Сколько же там, в Севастополе, всякого-разного лежит на дне Южной бухты… Когда называют глубину этого водоёма (метров 15-20, наверное), то что они имеют в виду – высоту от земли дна или от набросанного там хлама?
Ну так вот, служил я в штабе дивизии противолодочных кораблей. И штабная команда размещалась, естественно, на одном из кораблей дивизии. Время от времени мы собирали своё хозяйство и перекочёвывали с одного места на другое. Чаще всего оседали на противолодочном крейсере «Москва». Бывали мы и на "Ленинграде", на «Керчи», на «Азове», даже однажды на корабле 61-го проекта... Но на ПКР «Москва» штаб дивизии размещался чаще.
Я курил тогда, а курить ходил на вертолётную палубу. И вот примерно через каждый тридцатый перекур, почти как по расписанию, выходя из нашего штабного помещения, встречался я лицом к лицу с командиром «Москвы» капитаном первого ранга Лопацким. Глобус школьный помните? Это его голова. Не маленький был товарищ.
Поначалу я, пропуская его, влипал спиной в переборку. Потом как-то немного отпустило, а на втором году своей трёхлетней службы я вовсе почувствовал по отношению к кэпу крейсера высоту своего уровня штаба дивизии и… пошёл он!
На третьем году я проходил мимо Лопацкого размеренной походкой, глядя сквозь него, не изменяя траектории движения и скоростного режима, как говорят в автошколе.
И что Лопацкий? Поначалу при наших встречных проходах хмыкал, сверкал глазами, багровел лицом. Дальше - круче: зеньки навыкат, дыхание нервное... Но хоть бы слово - всё молча.
...Отслужил я свои три года – и пришло мне время сойти с кораблей, как поётся в военно-морской Славянке. Как это будет? – десятки раз мечтал я перед сном.
Наконец, наступил день, когда я обнялся с ребятами, присели на дорожку – и попёр я на сход, к трапу, унося в чемоданчике чуток своей военно-морской формы и альбом с фотографиями про три года моего военно-морского флота.
Всё было подготовлено заранее: доставить меня на причал гражданского морвокзала в условленную минуту должен был катер 928, дорогие мои кореша. А там уже ждал меня у причала каботажный теплоход "Россия", который отчалит от стенки севастопольского морвокзала и возьмёт курс на Одессу. Домой!
И вот я уже вышел к трапу, я уже вижу ступени, и ребята в катере метрах в тридцати от борта ждут меня, осталось только спуститься… Тут откуда ни возьмись этот краснорожий Лопацкий, - спрыгнул с катера и поднимается навстречу мне на свой крейсер.
Я только ступил на трап со своим чемоданчиком, но отошёл назад, за дежурного офицера, уступая старшему по званию.
- Тава-а-а-арищ матрос! - Заорал он во всё горло мне, главному старшине, - предъявить личные вещи к ас-с-с-смотру!!!
Я открыл чемодан.
Он выхватил мой альбом с фотографиями, пролистал его второпях.
- Полюбуйтесь! – заорал он вахтенному офицеру, - сплошные военные тайны! Вот! Вот! Вот! И еще вот! А это вообще! Ты куда смотришь?! Ну и что, что штабной?! – навис он над каплеем - и вдруг недалеко и как бы брезгливо швырнул мой альбом за борт. Вещь едва слышно булькнула и топором провалилась в пучину.
- Пиндуй отсель, чтоб я тебя больше не видел! – сказал он мне негромко, взгляд во взгляд.
Ошеломлённый, будто смертельно раненый, спускаясь в катер, я машинально отдал честь всему этому большому железу, которое оберегало меня от американских агрессоров или от кого-то там еще целых три года. Или я кого-то в нём оберегал от супостата... В ту минуту всё потеряло смысл.
Вся моя трёхлетняя служба показалась маленькой, ненужной, вырванной страницей моей биографии.
Удаляясь от крейсера «Москва» на катере с бортовым номером 928, я зачем-то автоматически вспоминал, что еще там, на дне Южной бухты, валяется где-то пистолет какого-то неудачливого мичмана, а еще авторучки, книги, швабры, береты, боцманские кисти...
Всё это и многое другое по разгильдяйству или неосторожности падало в воду и никем не вынималось. Пистолет долго искали водолазы, но не нашли.
И в Амстердаме, и в Севастополе на дне лежит уже толстенный, наверное, слой инородной для моря всякой всячины.
Только в Амстердаме в каналах покоится что-то чужое.
А вот в Севастополе остался осадок мой личный.
Моя лепта.
Моя малая толика.
Немного моей жизни в холодной воде Южной бухты.