Коля уткнулся в подушку. Сутулый, несуразный и непропорциональный, как большинство подростков, он лежал на своей скомканной кровати и пытался услышать движение планет, что получалось у него с трудом. Мать Николая, библиотекарь со стажем, женщина кроткая и пытавшаяся жить правильно, уже как третий день забрала у сына модем и о былом присутствии сети интернет в этой комнате напоминали лишь смятые засохшие салфетки, небрежно заброшенные в угол под столом. Отца Коля не знал, и редко когда задумывался о том, кто он и был ли он вообще. Еще у него была младшая сестра, пучеглазая, румяная, любознательная, похожая на добрейшего пупса. Жили они втроем в двух комнатах, точнее, комнат было три, но «дом» их являлся тем распространенным типом жилья – уже не общежитие на бумаге, но еще не расформированного в реальности. В третьей комнате доживала, а вернее, умирала престарелая женщина. Она лежала, не вставая, всегда тяжело дышала, но ни разу не проронила ни стона. Иногда она робко и еле слышно звала мать Коли, если ей что-то действительно было нужно, и всегда потом долго и также тихо извинялась, произнося сухими губами одну и ту же «молитву» об «обузе» в своем лице и о том, что «хорошо, что мой Семушка ушел пораньше, не видит какого мне». Колю она никогда не звала, считая, что итак обременяет их. Мать всегда спокойно выполняла нехитрые просьбы старушки, лишь иногда, унося за собой в след «Господи, отмучилась бы уже раба твоя, прости Господи за такие слова». За другой стеной сестра громко учила стихотворение, сама наслаждаясь своим нараспев звонким голоском. Колька раздражали звуки из-за обеих стен. Не напрягали его лишь звуки из комнаты верхней квартиры – там жил студент, и Колек периодически жадно ловил лоснящиеся обрывки скабрезных историй и анекдотов из обсуждений студента по телефону или с друзьями, или чарующие и дурманящие слух натужные завывания девушек под учащающийся такт раскачивающейся кровати. Но обычно он не слышал ни один из этих звуков, как и более громких, так как находился в своей комнате только в наушниках, сейчас также куда-то пропавших.
В двери заскрипел ключ – мать пришла с работы, Колек повернулся к стене, сделал вид, что спит. Сестренка радостным топотом огласила приход мамы и залепетала что-то неразборчивое в коридоре. Почти неслышно открылась дверь в Колькину комнату, и он, как только можно сделал вид, что спит, и спит крепко. Мать села на краешек кровати и долго его разглядывала, потом отвела глаза и задумчиво посмотрела в окно. «Спи, сынок» - практически не шевеля губами, произнесла она – «Все у тебя будет. Ты только береги нас и себя. Не ленись. И… прости, что дать могу то, что имеем. Что…» - она оборвалась, глаза полностью застилала вода, но она, не привыкшая показывать своей боли, выдохнула через зубы, и ни одна капля так и не скатилась с ее ресниц, оставшись там и высохнув, как белье на ветру. Она вышла и через минуту уже мерно лепетала с дочкой на кухне. Колька раздражал и этот эпизод, только впервые он понял, что это он сам себя раздражает. Он хотел вбежать на кухню, обнять мать и долго так простоять, удивляя огромные глаза сестры. Он хотел хотя бы расплакаться. Но не смог ничего этого сделать. Тяжело выдохнув, он открыл свою дверь и попытался незаметно ускользнуть из дома. Остановившись, он прислушался к тяжелому и редкому дыханию старушки. Без стука приоткрыв дверь, он встал в дверях. «Вам что-нибудь нужно?» - с ударением на «что-нибудь» произнес он. Бабушка удивленно и ласково замлела: «Нет-нет, что ты, сынок, не беспокойся, иди, играй». Он выскочил из ее комнаты и уже в подъезде эхом его нагнали выкрики матери «Коля, ты когда приде…». Колек шел по улице, без определенного направления, мысли пульсировали в голове. Игры кончились. Но на душе было спокойно.
В квартире мать уже искупала и уложила дочурку спать, она сидела на кухне и смотрела на кроны деревьев вдалеке, на столе стоял нетронутый чай и лежала раскрытая книга с меткой библиотеки. В дальней комнате слышалось отрывистое дыхание. Мать, смотрящая вдаль, ждущая сына, не услышала, когда это чужое, но близкое дыхание замерло.