это отрывок из повести...но он вполне самостоятельный...так...смотрю, как пойдет..
Игрушечная железная дорога, купленная дедом в историческом походе по магазинам, занимает половину комнаты. Задействованы все игрушки, из кубиков и дощечек над ней построены феерические мосты и арки. Хотя, на мой взгляд, сама по себе игрушка хороша и так, но тут и солдаты и плюшевые зверушки и бумажные куклы из игрушечного театра…я со смешанным чувством невольного восхищения и тоски по утраченному порядку, взираю на это феерическое зрелище. Убирать все это дети наотрез отказываются и я отступаю, позорно сдав все позиции. Теперь неизвестно, сколько времени придется жить в этом сюрреалистическом бедламе, хотя как во всем в этом есть свои преимущества – я могу спокойно заниматься своей работой. В приоткрытую дверь мне немножечко видно, вот набирает скорость паровозик с горящими желтыми окошечками, вот Алька тащит за поездом плюшевую собачку… Денис .видимо задевает постройку, кубики раскатываются… и над всем этим победный торжествующий Алькин вопль….
В полупустом вагоне пригородного ночного поезда сидит средних лет мужчина и невидящими глазами смотрит в ночную мглу занятый своими горькими думами. Жизнь его кончена. Не сегодня – завтрв за ним придут, играют как кошка с мышкой…оттягивая на день, на два, зная, что никуда он не денется… и деваться- то собственно говоря некуда. Спасаться позорным бесполезным бегством, чтобы рванулись охотники, как за загнанным зайцем, развлеклись…. такого он не хотел, и вины за собой никакой не видел, был честным врачом в третьем поколении, и долг свой, как он его видел, исполнял честно, да вот никого не спросит запущенная отцом народов безумная расстрельная машина …. Правда говорила одна знакомая - человечки не люди, а человечки У ног его вертится чья-то небольшая чудная темно-рыжая собака с большими висячими ушами, грустно заглядывая в глаза. Потерялась видно, хозяина ищет, понимает он. Ах, милая, я и сам себе не хозяин теперь… И сам не замечает, как засыпает, проваливается в спасительный сон … и как то резко выныривает оттуда…поезд стоит в вагоне никого нет, нет и собаки. Ноги сами привычно несут его к дому, по сторонам он не смотрит, так же занятый своими думами….лишь у калитки он поднимает глаза и не узнает окружающего, место знакомое, но не такое - калитка – другая…он очумело озирается, держась за щеколду, пытаясь найти пресловутые десять отличий, пытается посмотреть на небо но видит перед глазами, ставшую странно близкой землю и успевает подумать перед тем, как потерять сознание – я словно в другом мире…
Когда он приходит в себя, он видит над собой миловидное женское лицо. Ну, может такие лица и бывают у ангелов думает он – простые не очень молодые, но милые. Но тело его говорит ему, что он жив и ум его требует логических объяснений, он понимает, что болел, но где он находится, понять не может. Вполне узнаваемый его дом, но со странной обстановкой и женщина ведет в этом доме себя как хозяйка, и одета она не как сестра милосердия, хотя ведет себя точно также. Он молит об объяснениях, хотя женщина объяснить ему толком ничего не может, кроме того, что три дня назад подобрала его на пороге своего дома с высокой температурой и непонятным бредом. Нет, она не боится его, видно, что он не алкаш и не уголовник, и у него очень красивые и ухоженные руки, как у музыканта и вообще, кого только не подбирает русская женщина, ну просто не может пройти мимо бесхозно валяющегося мужчины… Но бред его немного настораживает и это он должен ей все объяснить. Его взгляд падает на большой плакат с календарем и он чуть было опять не теряет сознание, потому что на первый взгляд нелепейшая догадка озаряет его. Он спрашивает ее, стараясь казаться спокойным, какой сейчас год, месяц, число. Она озвучивает.
Разговор оказался долгим. Они проговорили три дня и почти три ночи. Вышло так, что пригородный поезд шел из пункта А в недалекий пункт Б. Сел на него Александр Игнатьевич в 1938 году, а вышел почти семьдесят лет спустя и пришел в дачный домик, некогда принадлежавший ему. Дом этот купил для Наташи ее давно бывший муж при разводе, так сказать в качестве компенсации, потому что нашел себе по его мнению более подходящую кандидатуру для его образа жизни. Живет она одна, ну вот как-то так случилось. И до сих пор в ее обычной жизни не было никаких невероятных вещей. Выяснили они в разговорах почти все для себя, рассказали друг - другу все о себе. И как-то даже смогли поверить в факт случившегося. Показал Александр Наташе маленький тайничок в стене дома, где лежали несколько вещей принадлежавших его матери – так ничего ценного – пара серебряных браслетиков и серебряный же крестик, не любила она золота, просто невыносима ему мысль была, что чужие люди будут это носить. Практический ум Наташи трезво оценив ситуацию, предложил такое развитие событий , она обратится только к бывшему мужу, который что-то из себя да представляет, и он поможет с документами и живи – раз тебе выпал такой шанс. Правда была ошеломляюща и никому не хотелось ни огласки, ни газетного и прочего шума. Я думаю, что так, наверное, всегда в большинстве случаев и происходит. Наташин бывший муж в принципе был неплохой мужик и действительно очень проникся и помог, ( кстати этот гуляка и был отцом Никиты) И книжка, выпавшая с полки, была поднята и поставлена на место, но совсем на другую полку…
Был вполне нормальный день, солнце смилостивилось и вышло из-за туч. И, ничего, как говорится, не предвещало неприятностей. Захватив свой выводок, я отправился на вокзал, где через проводницу меня ждала продовольственная посылочка от родственников там варенье всякое клубничное и прочие радости жизни. По перрону бегала симпатичная темно-рыжая собака с длинными висячими ушами, заглядывая в лица торопящихся людей. Тоже кого-то встречает или провожает – мимоходом подумал я. Но тут собака увидела Альку и Дениса и кинулась к ним, как к родным. Те отреагировали совершенно аналогично. Мои взывания к их здравому смыслу не помогали.
- Никита, давай мы возьмем эту собаку к нам. Она потерялась Пожалуйста.
-Нет! Только собаки нам не хватает!
- Ты как хочешь Никита, а я без собаки домой не пойду!
И моя дочурочка плюхается на землю, прямо в лужу. Денис стоит и обнимает собаку. Я начинаю медленно и верно закипать от сознания своего бессилия.
- Алевтина Никитична! Встаньте своей драгоценной попой столько раз мной целуемой, из грязной лужи. Вы простудитесь . Хотя, наверное, луже тоже несладко. Вы ее почти совсем осушили. Только запомните – уборка теперь на вас. Я умываю руки.
Собака весело бежит за нами, преданно заглядывая в глаза. Алька вышагивает, как королева, совершенно не обращая внимания на грязное огромное пятно на своих джинсиках. Я иду и мрачно думаю о том, что я наверное никудышный воспитатель и что будет дальше. В прошлый раз она отдала весь наш обед двум бомжам, имевшим счастье попасться ей на глаза. И не то, чтобы мы были голодные, просто… В свой единственный выходной день Катерина решила побаловать нас настоящими домашними котлетами. Сама купила и свинину и говядину на рынке, припахала меня к мясорубке, заливала сливками белый хлеб и тщательно вымешивала фарш с размаху отбивая его о края тазика - одним словом, все, как делала бабушка. Пировали мы недолго. На следующий день Алька вынесла целую кастрюлю с котлетами двум голодным бомжам.
- Они ели и плакали. У них ничего нет. Они голодные. Они меня так благодарили - оправдывалась она.
Ночью я проснулся и обнаружил, что Катерина не спит. Она лежала и смотрела в потолок.
-Никита, мы совсем недавно такими не были. А сейчас мы оправдываем себя, что вынуждены быть жестокими. Мы бы поступили разумно – отдали бы вчерашний суп, черствый хлеб и неделю бы гордились собой. Вот и нам Вселенная - тоже отдаст вчерашний суп, черствый хлеб…
Я живу в сумасшедшей семье. Я остался без котлет – засмеялся я, обнимая Катьку. Но на этом дело не кончилось. Утром пришел отец со своей первой женой и бледным незнакомцем очень какой – то благородной внешности . Мои представления о этом мире в который раз потерпели полное фиаско. За столом я несколько раз щипал себя за ногу пытаясь вернуть обычное расположение своей жизненной картины, но не получалось. Последнее ценное приобретение – собака сидела возле Александра Игнатьевича, преданно положив ему голову на колени. Разговор получался очень интересным. Даже парой рюмок отцовского коньяка я не мог заглушить какое – то странное чувство, что мне надо что-то вспомнить и сопоставить, чтобы все наконец встало на свои места. Конечно, вспоминали и незабвенную Алевтину Петровну.
- Вирус злобы охватил нашу страну, живет, протягивает щупальца и заражает новых и новых, Так сказать – синдром человечков! - не успокаивался отец. Ах, папа, тебе ли это не знать лучше, чем кому другому по роду своей работы. Только зря ты так разошелся, сердце будет болеть, за лекарства будешь хвататься.
…. Я совсем не удивился, когда маленькая девочка, которая могла бы быть моей правнучкой, тихонько потянула меня за край пиджака, вызывая в соседнюю комнату. Там она заявила со всей серьезностью и деловитостью:
Александр Игнатьевич, я знаю, что надо делать! Если есть вирусы всякие разные злые, то надо изобрести вирус добра. И заразить им людей. Вы же доктор!
Несколько ошеломленный, я начинаю говорить, что такого вируса нет, что людей надо воспитывать и сам чувствую, что несу полный вздор. Девочка настаивает на своем
Никто ничего не понимает. Когда я вырасту, то обязательно придумаю такой вирус!
Я хватаюсь за спасительную соломинку и воодушевленно говорю, что надо много учиться, и тогда возможно…вообще мечтать это хорошо.. и прочую воспитательную чепуху. Девочка опять сражает меня наповал
- А я уже знаю, как устроен человек и почти все про него.
На мои вопросительно поднятые брови, она залезает под свисающую скатерть стола и из большого баула достает огромный анатомический атлас старого издания с цветными глянцевыми листами, переложенными папиросной бумагой. Да, это почти все про человека. У меня был такой верный спутник и я беру эту редкость задрожавшими вдруг руками. Предваряя мой вопрос, она говорит, что умеет читать, научилась сама, и читает этот атлас и еще, поколебавшись , показывает несколько старых книг, среди которых я вижу и пособие по акушерству. Да, баул Алевтины Петровны. Книги эти вполне могли быть и моими. Я обнимаю девочку за плечи и спрашиваю – не было ли ей страшно это читать, она признается, что сначала да, немножечко, а потом интересно.
И мне вдруг становится безумно стыдно перед этой девочкой за свои метания. Я взрослый человек, я врач, пожалуй, я не буду дожидаться пока вырастет Алька и изобретет свой добрый вирус, я примусь за свою работу и если мне удастся хоть несколько человек заразить своим личным вирусом добра и милосердия – я буду счастлив.