Три сестры не для Пушкина Часть 2

   

  МАРИЯ НИКОЛАЕВНА РАЕВСКАЯ


Самая известная из дочерей Раевского - это, бесспорно, Мария Николаевна, в замужестве княгиня Волконская. Она одной из первых среди жен декабристов отправилась вслед за мужем в сибирскую ссылку и стала героиней множества апокрифов.

Твердость характера и мужество этой женщины не могут подвергаться никакому сомнению. Совсем юная, привыкшая к изящной жизни, поклонению мужчин, любви близких, блеску и богатству, она, ни минуты не раздумывая, вопреки воле родных, отправилась за мужем, исполняя свой долг. В отличие от подруги по несчастью княгини Трубецкой, Волконская не любила мужа - она вышла замуж по настоянию отца, который полагал, что таким образом обеспечивает дочери блестящее будущее. Генерал Раевский, поняв, что не сможет остановить дочь, в гневе пригрозил проклятием, если Мария не вернется через два года. Он умер в 1829 году, через два с половиной года после отъезда дочери, так и не дождавшись её возвращения. Перед смертью Раевский простил дочь и сказал, что Мария была самой удивительной женщиной из всех, кого он знал.


Тем далеким летом 1820 года, счастливым и безмятежным,когда семья Раевских путешествовала по Кавказу и Крыму вместе с Пушкиным, Марии было всего пятнадцать лет - по сути дела, перед нами совсем подросток, девочка, ещё некрасивая, но веселая, живая и очаровательная. Наверное, в её присутствии Пушкин и сам становился беспечным юнцом, забывавшим обо всех сложностях и превратностях жизни. Путешествие по Кавказу завершилось. Гурзуфское существование в кругу милого семейства, спокойное, неспешное, наполненное созерцанием красот южной природы, какой-то особенной легкостью и очарованием бытия, текло широко и привольно. Безбрежное море, легкий ветерок, волны, с шипением наползающие на берег... "Проснувшись, увидел я картину пленительную: разноцветные горы сияли; плоские кровли хижин татарских издали казались ульями, прилепленными к горам; тополи, как зеленые колонны, стройно возвышались между ними; справа огромный Аю-Даг… и кругом это синее, чистое небо, и светлое море, и блеск, и воздух полуденный…»
Стройные деревья, взметнувшиеся к небесам, резкие очертания скал, причудливые растения, источающие пряные ароматы - все это тревожило воображение, побуждало к творчеству. Но главным было ощущение пьянящей радости молодых надежд, чувство, что весь мир вокруг принадлежит тебе, и только тебе.


Мария Николаевна писала об этих счастливых днях в воспоминаниях:
«...Недалеко от Таганрога, я ехала в карете с Софьей, нашей англичанкой, русской няней и компаньонкой. Увидя море, мы приказали остановиться, и вся наша ватага, выйдя из кареты, бросилась к морю любоваться им. Оно было покрыто волнами, и, не подозревая, что поэт шел за нами, я стала для забавы бегать за волной и вновь убегать от нее, когда она меня настигала; под конец у меня вымокли ноги; я это, конечно, скрыла и вернулась в карету. Пушкин нашел эту картину такой красивой, что воспел ее в прелестных стихах, поэтизируя детскую шалость; мне было только 15 лет.

Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!

Позже, в "Бахчисарайском фонтане", он сказал:

...ее очи
Яснее дня,
Темнее ночи."

Эти очаровательные строчки, поддерживая версию М. Волконской о стихах Пушкина, ей посвященных, или опровергая её предположения, цитируют многие литературоведы, но никто при этом не задается самым простым вопросом.

Почему, погрузившись в мысли о былом, написав об отрывке из «Евгения Онегина», вспомнив строчки из «Бахчисарайского фонтана», Мария Волконская ни словом, ни полусловом не обмолвилась в своих записках о загадочной таврической звезде? Зачем понадобилось Волконской скрывать, что в знаменитой элегии Пушкин писал не о ком-нибудь из сестер Раевских, а именно о ней – о Марии?

В стихотворении не было ничего бросающего тень на лирическую героиню; напротив, хрупкий облик бледной девы не мог вызвать иного отношения, кроме нежности и трепетного любования. В своих воспоминаниях Мария Николаевна обошла некоторые факты личной жизни, которых она не хотела касаться, но в случае со стихотворением Пушкина ей совершенно нечего было опасаться. Она же хранила непонятное молчание.

Может быть, просто забыла об этой давней поэтической вещице? Однако она выказала завидную память в отношении других произведений поэта. Что же помешало ей вспомнить элегию? Ответ напрашивается сам собой: «Редеет облаков…» не имело никакого отношения к Марии Волконской.


В 1928 году В.Вересаев написал небольшую, но очень интересную статью "Таврическая звезда". В ней были изложены любопытные сведения, связанные с поисками адресата элегии:

" От М. О. Гершензона я слышал, что Вяч. Ив. Иванов толкует разбираемое место так: в средневековых католических гимнах дева-Мария называется stella maris (звезда моря), a stella maris было название планеты Венеры. Мне такое объяснение представлялось слишком ученым и громоздким: ну, где было знать Пушкину и девицам Раевским, как называли деву-Марию средневековые католические гимны? Однако, веское подтверждение мнению Вяч. Ив. Иванова мы находим в черновике Пушкинского «Акафиста К. Н. Карамзиной»:
Святой Владычице,
Звезде морей, Небесной Деве...
Значит, Пушкину было известно название девы-Марии — stella maris."

В подобных исследованиях интересен даже не столько сам результат, сколько прихотливый ход мысли, приводящий иногда к каким-то совершенно неожиданным заключениям. Мысль о звезде по имени Мария была красивой и казалась верной. Звезда морей - звезда Марии - имя девы и звезды совпадают. Подтверждение тому, что Пушкин знал о звезде Марии, получено. Правда, черновик Акафиста был написан в 1827 году и неизвестно, знал ли Пушкин о Звезде морей во время крымского путешествия, но и без подобных сомнений у В.Вересаева возник целый ряд вопросов, связанных с этой гипотезой:


На первый взгляд астрономическая картина в элегии вполне ясна: в Каменке Пушкин смотрит на Венеру, вечернюю звезду, и вспоминает, как два-три месяца назад любовался ею в Крыму, на вечернем же небе. Однако, в то время, когда Пушкин жил в Гурзуфе, Венера была не вечернею, а утреннею звездою. Об этом сообщает сам Пушкин в «Странствиях Онегина» (XIV):

Прекрасны вы, брега Тавриды,
Когда вас видишь с корабля
При свете утренней Киприды,
Как вас впервой увидел я...

Так оно в то время и было: в августе — сентябре месяце 1820 г., по справке Н. Н. Кузнецова, Венера, действительно, была утреннею звездою. На утреннем же небе Венера была еще видима и через три-четыре месяца, в пору пребывания Пушкина в Каменке."


Итак, исходя из астрономических данных, В.Вересаев делает заключение, что звезда, которую видел Пушкин, не могла быть Венерой и поэт об этом знал. Какую же звезду видел Пушкин в Гурзуфе, а потом и в Каменке? Вересаев считал, что это был Юпитер и именно среди его названий следует искать разгадку элегии.

В католических гимнах Богородица, действительно, часто называется Stella maris, что в переводе означает "Звезда моря".
Вот начало одного из самых знаменитых гимнов в честь Девы Марии:

Ave maris stella
Dei Mater alma
atque semper Virgo
felix caeli porta
sumens illud Ave
Gabrielis orae
funda nos in pace
mutans Hevae nomen и т. д.


Но какая конкретно звезда имеется в виду? Ведь имя звезды в гимне не названо. Была ли это Венера, как считал Иванов? Могла ли со светилом Богородицы соотноситься планета Венера, названная так в честь языческой богини земной любви? Это кажется маловероятным, хотя, надо сказать, что в древнем мире Киприда почиталась покровительницей моряков, так как была рождена из морской пены.


Интересные данные, опровергающие мнение о Венере как звезде Марии, находим в исследовании священника Г.Чистякова "Мария Дева в гимнологии христианского Запада": "Когда средневековые мореплаватели видели Полярную звезду, они вспоминали Богородицу; которая подобно Полярной звезде выводит каждого на верную дорогу".

Значит, путеводная звезда, Stella maris в гимнах, посвященных Богородице, звезда Марии - могла быть вовсе не Венерой, а Полярной звездой? Подобное пояснение выглядит логичным и естественным: ведь именно Полярная звезда, которая, как известно, не меняет своего положения и на которую ориентировались мореплаватели, имеет полное право называться Звездой моря.

Полярная звезда входит в созвездие Малая Медведица. Последняя звезда в хвосте Медведицы и есть Полярная. Греки так и называли её - Киносура (Кинозура), что в дословном переводе означает "хвост собаки". А еще её называли кормилицей Зевса, потому что с Малой Медведицей связана и легенда о рождении Зевса.

Чтобы спасти своего сына от отца Крона, поедавшего своих детей, богиня Рея унесла Зевса на вершину горы Иды, в священную пещеру, и оставила на попечение двум нимфам Мелиссе и Киносуре. В благодарность Зевс позднее вознёс на небо Мелиссу в виде Большой и Киносуру в виде Малой Медведиц; на старинных картах Малая Медведица (или только Полярная звезда) иногда именуется Киносурой («хвостом собаки»). Заметим, что в ранних версиях мифа Мелисса и Киносура - это медведицы, в более поздних мифах перевоплотившиеся в нимф (Из Википедии).

Зевс в греческой мифологии - это, как известно, Юпитер в римской. А ведь именно среди имен Юпитера Вересаев советовал искать разгадку элегии.

Имен у Зевса-Юпитера оказалось великое множество, но в связи с загадкой элегии внимание привлекли лишь некоторые из них - те, что могли ассоциироваться с женскими именами, например, Кларий и Ксений, и те , что имели отношение к Пушкину: Элевтерий, Эфиоп.

Девушек с именами Клара и Ксения в гурзуфском окружении поэта обнаружить не удалось. А с именем Элевтерий (освободитель) связана интересная гипотеза, выдвинутая С.Г. Слуцкой в книге "Пушкин. Исследования и интерпретации". Исследовательница творчества Пушкина призналась, что ей всегда было непонятно, кто такая юная дева в стихотворении и почему она называет звезду своим именем. Слуцкая предположила, что подразумевается какое-то говорящее имя, как, например, Вера или Надежда. Такое имя нашлось в стихотворении А.С.Пушкина "Эллеферия", написанном в 1821 году.

Эллеферия, пред тобой
Затми<лись> прелести другие,
Горю тобой, я<?> .
Я твой на век, Эллеферия!
<Тебя> пугает света шум,
Придворный блеск ; неприятен;
Люблю твой пылкий, правый<?>ум,
И сердцу голос твой понятен.
На юге, в мирной темноте
Живи со мной, Эллеферия,
Твоей ; красоте
Вредна холодная Россия.

<апрель — май 1821>

Элеферия - это греческое слово, которое в переводе на русский язык означает " свобода". Таким образом, считает С.Г.Слуцкая, все становится на свои места: " Дева Эллеферия называет своим именем звезду, восходящую над Крымом: звезда Свободы. Стихи получают смысл".

Итак, по мнению исследовательницы, загадочная звезда - это понятие условное, символизирующее свободу, к которой так стремился определенный круг образованных, умных дворян, в число которых входил, разумеется, и Пушкин.


 Мысль о том, что героиней стихотворения может быть кто-то из сестер Раевских, С.Г.Слуцкая отвергает довольно решительно.
"Предположение, что в элегии говорится об Екатерине (Марии) Раевских, не основано ни на тексте стихов, ни, тем более, на "письмах о какой-то неизвестной женщине", а только на необходимости найти "юную деву" среди тех, с кем Пушкин общался в Гурзуфе. Кто она - остается тайной", - уверенно пишет она в своей работе.


И хотя версии С.Г. Слуцкой нельзя отказать в определенной логике, но, тем не менее, возникает ряд вопросов, связанных с неизменными при любом варианте допущениями.

"Обнаружив напечатанными последние строки своей элегии, говорящей о Таврической звезде и деве, Пушкин имел все основания испугаться их понятности (?) Испугаться за себя, а может быть, и за "Полярную звезду", если их поймет правительство (?), и за себя же, когда их прочтут друзья на юге. Возможно, что А.Бестужев обрадовался новым вольнолюбивым стихам Пушкина, уловив только символику "звезды пленительного счастья", но друзья , бывшие с Пушкиным в Крыму, посвятившие его в реальное дело, вправе были упрекнуть его в том, что он разгласил доверенную ему тайну",- пишет в своей книге о Пушкине литературовед.


Но так ли уж понятен был второй смысл стихотворения, как это кажется на первый взгляд? Вряд ли правительство озаботилось бы решением криптограммы поэта, да собственно говоря, текст произведения и не претендовал на звание тайного послания и вряд ли мог вызвать хоть какие-то подозрения правительства. И разве можно считать, что Пушкин подобным образом разгласил секреты, в которые его посвятили члены Южного общества декабристов, если даже они и доверили ему таковые? В тексте стихотворения, включая и первоначальное название и последние три строчки, нет и намека на какие-либо политические тайны.

К сожалению, и эта интерпретация, несмотря на её привлекательность и оригинальность, тоже не проливает свет на загадку элегии. Кто же эта таинственная дева и почему она называет звезду своим именем? Неужели символическая свобода, принявшая облик юной девы, имеет больше оснований называть звезду своим именем, чем любая другая дева? К тому же и имя звезды в этом случае тоже становится символическим, отвлеченным. А ведь в письме Пушкина А.Бестужеву речь идет о конкретной женщине. Кто же она? Вопросы опять остались неразрешенными.




Элеферия для Волконских, впрочем, как и для многих других, оказалась не нежной и трепетной девой, а непреклонной и жестокой богиней, потребовавшей многочисленных кровавых жертв. Они и были принесены на её алтари - щедро и безропотно. Со временем жертвы обретали новое положение - героев мифов и сказаний, а мифология, загадочная и прекрасная, одновременно строга и безжалостна. Она неумолимо отбрасывает излишние детали и подробности - что для неё слезинка брошенного ребенка? Эта слезинка переплавляется в чистое золото поэзии и осеняется её авторитетом:

В сиянье, в радостном покое,
У трона вечного Творца,
С улыбкой он глядит в изгнание земное,
Благословляет мать и молит за отца.

Страсти, беды, трагедии, горе - все преображается в разреженном мире мифологии, все приобретает иные, нужные общественному сознанию формы и проявляет тот истинный смысл, который был скрыт под напластованием страстей и сердечных переживаний. Мифология - это очищение и кристаллизация.

Долг жены велит Волконской забыть об иных родственных связях или, на худой конец, сделать роковой выбор. И он был сделан с решительностью, повергшей в недоумение почтенное семейство генерала, которое никак не хотело понять, почему, вместо того чтобы отказаться от нелюбимого мужа, Мария сочла необходимым последовать за ним в Сибирь. Она бросила вызов всем, но в первую очередь - самой себе.

Последним мифом, пожалуй, стала её встреча с Сергеем Волконским в Сибири. Знаменитая встреча - Мария упала на колени и поцеловала кандалы мужа и только потом обняла его. Это свидание чаще всего представляют по поэме Некрасова "Русские женщины":

Орудья подземных работ на пути,
Провалы, бугры мы встречали.
Работа кипела под звуки оков,
Под песни, — работа над бездной!

Я только теперь, в руднике роковом,
Услышав ужасные звуки,
Увидев оковы на муже моем,
Вполне поняла его муки,
И силу его... и готовность страдать!
Невольно пред ним я склонила
Колени, — и прежде чем мужа обнять,
Оковы к губам приложила!

Пушкинские "мрачные пропасти земли" и "во глубине сибирских руд" вкупе с трогательной картиной Некрасова привели к тому, что многие представляют эту встречу проходящей глубоко под землей, в руднике.


На самом деле все было несколько иначе. Мария Волконская пишет в воспоминаниях, что Благодатский рудник, на который они попали с Трубецкой, представлял из себя маленькую деревеньку, состоящую из одной улицы. Лес на пятьдесят верст кругом был вырублен, чтобы в нем не могли укрыться беглые каторжники, - в общем, место унылое и неприглядное. Мария Николаевна встретилась с мужем не в руднике, а в тюрьме. Впрочем, предоставим слово самой героине, которая написала о встрече с мужем в своих "Записках":


Тюрьма находилась у подножья высокой горы; это была прежняя казарма, тесная, грязная, отвратительная. <...>. Тюрьма состояла из двух комнат разделенных большими, холодными сенями. Одна из них была занята беглыми каторжниками; вновь пойманные, они содержались в кандалах. Другая комната была предназначена нашим государственным преступникам; входная ее часть занята с была солдатами и унтер-офицером, курившими отвратительный табак и нимало не заботившимися о чистоте помещения. Вдоль стен комнаты находились сделанные из досок некоторого рода конуры или клетки, назначенные для заключенных; надо было подняться на две ступени, чтобы войти в них. Отделение Сергея имело только три аршина в длину и два в ширину; оно было так низко, что в нем нельзя было стоять; он занимал его вместе с Трубецким и Оболенским. <...> В первую минуту я ничего не разглядела, так как там было темно; открыли маленькую дверь налево, и я поднялась в отделение мужа. Сергей бросился ко мне; бряцание его цепей поразило меня: я не знала, что он был в кандалах. Суровость этого заточения дала мне понятие о степени его страдания. Вид его кандалов так воспламенил и растрогал меня, что я бросилась перед ним на колени поцеловала его кандалы, а потом - его самого.


Итак, ничего романтического во встрече супругов не было: никаких бездн, рудников и пропастей земли. Вместо всего этого темная, грязная и тесная комнатка,беглые каторжники и грубые охранники. Необычным было только поведение Волконской, которая поцеловала кандалы мужа, так как была потрясена всем увиденным.

В рудник Мария Николаевна спустилась на следующий день, но с мужем она там не встретилась.

На этом мифы закончились - началась жизнь, полная испытаний, трудностей и событий, которые не вписывались в мифологические концепции и поэтому были безжалостно оставлены потомками безо всякого внимания.

В Сибири Мария Волконская провела почти тридцать лет. Она родила троих детей, в живых осталось двое: дочь Нелли и сын Михаил. Ходили упорные слухи, что отцом детей был декабрист А.Поджио, что, собственно говоря, тоже не очень-то вписывается в легенду о верной жене, последовавшей за мужем в ссылку.

Когда дочери было всего пятнадцать лет, Мария Волконская выдала её замуж за преуспевающего чиновника Л.Молчанова в надежде на блестящее будущее Нелли. История с замужеством повторилась, ведь когда-то точно так же, в надежде на счастливую, обеспеченую жизнь, выдавали замуж саму Марию Николаевну; правда, повторилась она не в виде фарса, а опять в виде трагедии, но уже совсем другого масштаба: растратив казенные деньги, муж Нелли был отдан под суд, после чего тяжело заболел и, разбитый параличом, сошел с ума и умер.


На склоне лет по просьбе сына Михаила Мария Николаевна написала "Записки". Основную часть записок занимает рассказ о жизни в Сибири. Волконская подробно повествует о том, как добиралась до Благодатского рудника. Небольшой отрывок из её воспоминаний дает понятие о том, как тяжек был её путь и сколько страданий пришлось ей вынести на пути к мужу: " Я переехала Байкал ночью при жесточайшем морозе: слеза замерзала в глазу, дыхание казалось леденело. В Верхнеудинске, небольшом уездном городке, я не нашла снега; почва там такая песчаная, что вбирает в себя весь снег; то же самое происходит и в Кяхте, в нашем пограничном городе, - холод там ужасный, но нет санного пути".


Условия жизни в Благодатском были ужасны. Вот описание избы, в которой остановились Трубецкая и Волконская, оно заставляет вспомнить произведения Радищева: " По окончании свидания, я пошла устроиться в крестьянской избе, где поместилась Каташа; она была до того тесна, что, когда я ложилась на полу на своем матраце, голова касалась стены, а ноги упирались в дверь. Печь дымила, и ее нельзя было топить, когда на дворе бывало ветрено; окна были без стекол, их заменяла слюда".


Правда, все искупало добросердечное отношение к ссыльным декабристам простых каторжан, которых Волконская описывает с искренней симпатией:
"В Иркутске меня предупреждали, что я рискую подвергнуться оскорблениям или даже быть убитой в рудниках и что власти не будут в состоянии меня защитить, так как эти несчастные не боятся больше наказаний. Теперь я жила среди этих людей, принадлежащих к последнему разряду человечества, а, между тем, мы видели с их стороны лишь знаки уважения; скажу больше: меня и Каташу они просто обожали и не иначе называли наших узников, как «наши князья», «наши господа», а когда работали вместе с ними в руднике, то предлагали исполнять за них урочную работу; они приносили им горячий картофель, испеченный в золе".


В том же году Волконского перевели в Читу, условия жизни в которой были значительно лучше. За неимением рудников декабристов заставляли чистить конюшни, мести улицы и молоть муку на ручных мельницах.
Из Читы декабристов переправили в Петровский завод, где они находились во вновь отстроенной тюрьме. Женам разрешили жить с мужьями в камерах, которые они обустраивали по своему вкусу: "Каждая иэ нас устроила свою тюрьму, по возможности, лучше; в нашем номере я обтянула стены шелковой материей (мои бывшие занавеси, присланные из Петербурга). У меня было пианино, шкаф с книгами, два диванчика, словом, было почти что нарядно". Впрочем, вскоре декабристам было разрешено поселиться с семьей вне стен тюрьмы. В Петровском Волконская провела долгих семь лет.

Она описала повседневные занятия своих друзей по несчастью: "Заключенные, вне часов, назначенных для казенных работ, проводили время в научных занятиях, чтении, рисовании. Н. Бестужев составил собрание портретов своих товарищей; он занимался механикой, делал часы и кольца; скоро каждая из нас носила кольцо из железа мужниных кандалов. Торсон делал модели мельниц и молотилок; другие занимались столярным мастерством, посылали нам рабочие столики и чайные ящички. Князь Одоевский занимался поэзией; он писал прелестные стихи". Марии Николаевне А.И. Одоевский, автор знаменитой строчки "из искры возгорится пламя", посвятил известное стихотворение, в котором она предстает ангелом, утешающим страдальцев:

Кн. М. Н. Волконской

Был край, слезам и скорби посвященный,
Восточный край, где розовых зарей
Луч радостный, на небе том рожденный,
Не услаждал страдальческих очей;
Где душен был и воздух вечно ясный,
И узникам кров светлый докучал,
И весь обзор, обширный и прекрасный,
Мучительно на волю вызывал.

Вдруг ангелы с лазури низлетели
С отрадою к страдальцам той страны,
Но прежде свой небесный дух одели
В прозрачные земные пелены.
И вестники благие провиденья
Явилися, как дочери земли,
И узникам, с улыбкой утешенья,
Любовь и мир душевный принесли.

И каждый день садились у ограды,
И сквозь нее небесные уста
По капле им точили мед отрады...
С тех пор лились в темнице дни, лета;
В затворниках печали все уснули,
И лишь они страшились одного,
Чтоб ангелы на небо не вспорхнули,
Не сбросили покрова своего.

 Большое место в своих воспоминаниях она уделила Лунину, с которым поддерживала тесные дружеские отношения. А вот о жизни на поселении в Урике и в Иркутске Волконская написала буквально несколько строчек.


Закончила она свои записки искренним отзывом о декабристском движении,который говорит как о прямоте и остром уме Марии Раевской, так и о глубине понимания тех исторических событий, в которые, волею судьбы, она была вовлечена: " И если бы я смела высказать свое мнение о событии 14 декабря и о возмущении полка Сергея Муравьева, то сказала бы, что все это было несвоевременно: нельзя поднимать знамя свободы, не имея еще за собой сочувствия ни войска, ни народа, который ничего еще не понимает, — и грядущие времена отнесутся к этим двум возмущениям не иначе, как к двум единичным событиям".

И хотя отношение Волконской к политическим взглядам декабристов нельзя назвать однозначным, она безоговорочно признавала, что нравственная сила и твердость духа декабристов, готовых жертвовать ради своих идей жизнью, заслуживают глубокого уважения:
"Действительно, если даже смотреть на убеждения декабристов, как на безумие и политический бред, все же справедливость требует признать, что тот, кто жертвует жизнью за свои убеждения, не может не заслуживать уважения соотечественников. Кто кладет голову свою на плаху за свой убеждения, тот истинно любит отечество, хотя, может быть, и преждевременно затеял дело свое".


Умерла Мария Николаевна в 1863 году. Волконскую похоронили в селении Вороньки Черниговской губернии, принадлежавшем семье ее дочери Нелли, во втором замужестве Кочубей. Странное совпадение с именем героини пушкинской «Полтавы», которая, возможно, посвящена Марии Николаевне. Последние дни с ней рядом был не Волконский, её муж, а Александр Поджио. Сергей Григорьевич жил в это время в имении сына под Ревелем. От него скрыли тяжелое состояние Марии Николаевны - не было ли это сделано специально, чтобы не нарушить её уединения с Поджио? Спустя два года скончался и Сергей Григорьевич. А Поджио пережил Марию Николаевну на десять лет и умер в 1873 году и похоронен в имении Сергея Волконского.


Мария Николаевна Волконская была натурой очень непростой, противоречивой и, пожалуй, далекой от того сусального образа, который рисуют в исторических хрестоматиях. С одной стороны, это энергичная, полная жизненных сил женщина, которая осознавала необходимость исполнения своего нравственного долга перед мужем и все богатые силы души отдавала этому нелегкому делу: во многом благодаря именно ей Сергей Волконский, который после прибытия в Благодатский рудник впал в депрессию, сумел выжить.

С другой стороны, ей не хватало стойкости и душевного величия, чтобы противостоять искушениям судьбы и собственным страстям. А нужно ли было им противостоять? В конце концов, она была не только героиней мифа, но и обычной женщиной, которая просто хотела быть любимой и счастливой, насколько это было возможно в тех суровых условиях, в которые она попала. Да, она была честолюбива, любила поклонение, внешний блеск и развлечения. Её дом в Иркутске стал центром светской жизни, а она сама - хозяйкой блестящего салона. Но можно ли обвинять её в том, что она старалась устроить судьбу детей и для этого использовала все имеющиеся в её распоряжении возможности?


Отношение к Волконской было неоднозначным: одни считали её ангелом, помогающим несчастным страдальцам переносить тяготы суровой ссылки, другие отмечали излишнюю свободу поведения, сухость и черствость Марии Николаевны. Повздорив со своей давней подругой - Трубецкой, вместе с которой она перенесла немало трудностей, Волконская так и не помирилась с Екатериной Ивановной - дело дошло до того, что она не пришла на похороны бывшей приятельницы и ни разу не навестила её могилу. Подобное поведение, по-видимому, дало основание обвинять Волконскую в излишней жесткости и высокомерии.
А такая семейная черта характера, как властность, принесла немало неприятностей её родным и близким, которые, однако, несмотря ни на что, продолжали преданно любить и уважать её.

Полной тезкой Марии Николаевны Волконской была мать Льва Николаевича Толстого. Урожденная Волконская, она приходилась троюродной сестрой Сергею Григорьевичу, мужу Марии Раевской.

Задумав писать "Декабристов", а после "Войну и мир", Л.Н.Толстой изучал не только многочисленные документы и серьезные исторические исследования, но и семейные хроники. Он не мог обойти вниманием судьбу своей знаменитой родственницы, тем более, что она доводилась дочерью герою войны 1812 года. Не исключено, что некоторые черты Раевской-Волконской легли в основу образа Наташи Ростовой, хотя Толстой и указывал в качестве прямого прототипа главной героини на свояченицу - Татьяну Берс.

Черноглазая и черноволосая, живая и непосредственная, но некрасивая девочка - Наташа Ростова - очень уж напоминает Марию Раевскую, какой та была в незабываемые крымские дни и какой её описывают мемуаристы. Как и Наташа Ростова, Раевская превратилась со временем в замечательную красавицу, как и Наташа, она прекрасно пела. Семья Раевских славилась особой душевностью и трепетным отношением друг к другу, и этим она напоминает знаменитое семейство из романа Толстого. Николай Раевский, добродушный и веселый, чем-то похож на брата Наташи, а жених Марии - Сергей Волконский был гораздо старше невесты, как и герой романа Толстого князь Андрей.

Личность и судьба Марии Николаевны - судьба жены декабриста, вдохновила многих русских писателей на создание выдающихся литературных произведений. Среди них были, безусловно, и стихи Пушкина. К сожалению, мы не можем с полной уверенностью сказать, какие именно.

Сама Волконская никогда не обольщалась на этот счет. С поразительной  трезвостью мысли, выработанной, по-видимому, нелегким жизненным опытом, она пишет в своих записках о Пушкине:
"Как поэт, он считал своим долгом быть влюбленным во всех хорошеньких женщин и молодых девушек, с которыми он встречался... В сущности, он любил лишь свою музу и облекал в поэзию все, что видел".

В 1845 году в Кургане Вильгельм Кюхельбекер написал стихи, посвященные Марии Николаевне, в которых она вновь предстает путеводной звездой и ангелом, несущим утешение и придающим силы несчастным страдальцам:


     МАРИИ НИКОЛАЕВНЕ ВОЛКОНСКОЙ

Людская речь - пустой и лицемерный звук,
И душу высказать не может ложь искусства:
      Безмолвный взор, пожатье рук -
Вот переводчики избытка дум и чувства.
   Но я минутный гость в дому моих друзей,
      А в глубине души моей
   Одно живет прекрасное желанье:
Оставить я хочу друзьям воспоминанье,
      Залог, что тот же я,
   Что вас достоин я, друзья...
   Клянуся ангелом, который -
   Святая, путеводная звезда
Всей вашей жизни; на Восток, сюда,
К ней стану обращать трепещущие взоры
   Среди житейских и сердечных бурь,-
   И прояснится вдруг моя лазурь,
И дивное сойдет мне в перси утешенье,
И силу мне подаст и гордое терпенье.

        29 марта 1845, Курган


Самая известная из дочерей генерала Раевского это Мария Николаевна Волконская, самая неразгаданная - Елена Николаевна.