«Объявление гласило:
"К еврейскому населению города Умани и Уманской области.
Для установления точного количества еврейского населения в городе Умани и прилегающей к нему области все евреи, независимо от возраста, должны в указанный день явиться по месту регистрации. Неявка повлечет за собой самое суровое наказание".
Прочитав это объявление, все евреи явились. Объявление, само по себе безобидное, имело связь с заранее проведенными приготовлениями. Но мы были в ужасе от того, что нам пришлось увидеть в течение последующих часов. Евреям было приказано построиться в ряды, а затем подходить к столам. Там их заставляли снять с себя всю одежду. Евреи, имевшие при себе какие-нибудь драгоценности, должны были положить их на стол. После этого они, раздетые, независимо от пола и возраста, становились рядами возле вырытых ям, и солдаты покомандно начинали расстрел.»
Из показаний обер-лейтенанта Бингеля об уничтожении евреев Умани (Украина) в сентябре 1941 г.
(Mira und Gerhard Schoenberner. Zeugen Sagen. Aus Berichte und Documente uber die Judenverfolgung im Dritten Reich. Berlin, 1988, S.126-128. (Мира и Герхард Шенбернер. Говорят свидетели. Отчеты и документы о преследовании евреев в Третьем рейхе. Берлин, 1988, стр.126-128.)
Ничего этого жители Умани не знали. Мальчишки, убегавшие из детдома и беспризорничавшие по городу знали многое, неведомое другим жителям, но и они этого не знали.
В отличие от взрослых, они проникали в такие места, посещение которых для взрослых было запрещено. Таким местом был «Еврейский базар». Но это был не базар. Так назывался район города, в котором до войны компактно проживали евреи.
Я был одним из тех мальчишек.
В 1943 году мне было всего восемь лет. Разумеется, сам я не решался на побег. Меня брал с собой «друг» постарше. За побег в детдоме были жестокие наказания. Наказывали розгами, если бежавший возвращался сам в тот же день. Если же его приводили полицаи или добровольцы*, то к розгам добавлялся карцер. Не наказывались мы только тогда, когда беглеца приводили мадьяры. Они сами так отделывали пойманного, что наказывать мальчишку ещё раз уже не было смысла…
Под карцер был приспособлен довоенный туалет. Даже меня, восьмилетку, и то однажды посадили на ночь. Было темно и страшно, из дыры вылазила крыса, так что после этого я стал заикаться. Заикание держалось долго, после войны ещё года три, но иногда и сейчас бывает минутка, вызывающая смех у моих жены и детей.
Сейчас я догадываюсь, почему за побег с парнем лет тринадцати, которого я выше назвал словом «друг» в кавычках, нас не наказывали. Наверное, такие побеги проходили с разрешения.
Мы ходили в «еврейский базар» и там пробирались в заколоченные дома. Находили сухари, муку, крупы, сахар-рафинад и заплесневелый сыр, который после обрезки можно было есть.
В некоторых домах мы обнаруживали других беспризорников, которые детдомовцами не были. Тогда мой «друг» доставал железную коробочку с блестящими пружинками и шариками от подшипников. Он обещал встреченным мальчикам подарить пружинку или шарик, если тот покажет свой писюн. При этом он говорил:
- Может быть ты больной и на пальцах у тебя микробы. Покажи писюн и я узнаю, не заразный ли ты.
За обещанное вознаграждение тот спускал штанишки. Если парень был постарше, мой «друг» выдавал обещанный шарик, ну а если подопытный был совсем малышом, то ему доставалась присказка:
- Обманули дурака на четыре кулака.
Вспоминая эти выходы, я намного позже догадался, что за страсть была у моего «друга» смотреть на те писюны. А тогда я и сам думал, что он боится какой-то заразы.
*) «Добровольцы» - так местные жители называли железнодорожную полицию.