-Что это у тебя? – спрашивала я когда-то дедушку, держа его худую руку, и разглядывая коричневые пятна на ней. Я любила его всегда, как отца, и до смерти боялась потерять, а, соответственно, боялась всех примет углубляющейся старости.
-Когда я был молодым, я спрашивал об этом же у своей знакомой, - говорил дедушка с тихой улыбкой, - И она отвечала: «Это, Володенька, земля выступает. К земле уже тянет....»
Тогда мне хотелось воскликнуть: «Нет!» В прямом и переносном смысле – нет! И дедушкины пятна – вовсе не примета близкого ухода, и с годами - совершенно не обязательно каждого потянет к земле. Я ее, во всяком случае, не полюблю никогда.
Когда-то маме, от химического завода ее – дали участок. Кусок пыльной дороги. В белесую почву глубоко въелись чёрт-знает-какие испарения этого самого «Синтезкаучука». Мама, беременная тогда мною, несмотря на тимирязевскую душу свою, на страстную любовь к каждой травиночке - готова была в отчаянии опустить руки. И только потому, что отец загорелся: «Да мы здесь...погреб, домик, огород!...я сам копать буду» - только поэтому оформление участка состоялось.
И с тех пор каждое лето, через день – потому что иначе все засохнет, поливать надо! - дальние поездки на троллейбусе, а потом от остановки еще идти - минут двадцать - к нашему участку.
-А как бы я вас иначе витаминами кормила на инженерную-то зарплату, - говорит сейчас мама.
Но не в том, не в том было дело... Год за годом, задыхаясь от выбросов из цехов Е-2 и Е-4 (мама и нынче, уже живя за Волгой, тонким, как у собаки, нюхом - определяет: «Чуете? Пахнет Е-4, ветер оттуда... Значит скоро дождь будет») Так вот, надышавшись «букетом цехов», изнемогшая после душного дня в железобетонной коробке, где располагалось ПКО ( до сих пор ведь отворачивается, когда проезжаем мимо, от мозаики во всю стену – Ленин и химическая колба) мама прибегала на дачу – отвести душу!
Водопад зелени! Малина, яблони, груши, вишни... Все выращено из тонких прутиков, все родное.
Скворцов – столько, что ни одной гусеницы, ни одного комара нет – всех слопали птицы.
Рябина уже вооон какая, подымается над крышей домика...Смородины столько, что садись под куст, ставь ведро рядом – и за час не обберешь...
Мама раздевалась до комбинации – вокруг никого, редко-редко приходят соседи – вешала на шею бидончик на веревочке и вступала в малинное царство: матовых ягод, изумрудных листьев...
Когда мы подросли, она брала с собой и нас.
Сестра моя Оля, чистоплотная как кошка с содроганием вспоминает ощущение земли под ногтями. Единственная радость была ей – лежать и загорать на покатой крыше домика.
А я страдала, что столько времени отнято – у книг, у пляжа, у кино – мало ли, чем можно заняться летом.
Да если бы еще телепортироваться по маршруту «дом-дача-дом», а то тащись с неприподъёмными сумками (яблоки-морковка-кабачки) , за тридевять верст, а потом без лифта, на восьмой этаж...
И в тот же вечер – до поздней ночи – изволь все это перерабатывать: мыть, резать, закатывать, а то все труды огородные пойдут коту под хвост..
Помню, как, придя домой, я обнаружила злую растрепанную Ольгу, всю в рыжей пене. Она гнала яблочный сок, соковыжималка скакала по столу, как взбесившаяся лошадь, разбрасывая ошметки пены на стены, на пол, на потолок...
-Из-за какой-то несчастной банки сока - столько фигни, и уборка на весь день, - чуть не плача говорила Ольга.
Когда мама вышла на пенсию, дачу продали. Ольга теперь покупает нужные овощи в «Пятерочке» и «Миндале» рядом с домом, и хвалится, что «по акциям» можно взять все очень дешево, буквально - за копейки.
Бананы – да, но не ту – малину – в мизинец длиной.
А мы с мамой живем теперь в дедушкином доме. Коттедж на три квартиры, ну и сад... Соседка справа, забубенная Светка, в минувшем году свое жилье продала. Она тоже терпеть не могла садовые работы, и переехала на городскую квартиру.
Пришли новые хозяева.
Невольно я прозвала их «сворными». С самого начала они появлялись только большой толпой – старшее поколение, молодежь, дети. Приезжали на нескольких машинах.
«Старая сворная» классически проводила время «попой кверху» - выщипывая каждую ненужную былинку с узеньких, образцово ухоженных грядок.
Молодая, в ожидании ребенка, отдыхала на скамейке, чистила яичко, разливала чай.
А мужчины немедленно занялись ремонтом. Выламывали половые доски, и старые чугунные батареи, выбивали кирпичи из оконных проемов, чтобы поставить пластиковые рамы. От работ этих - грохот у нас стоял неимоверный – целыми днями. Вдоль смежной со сворными зазмеились длинные трещины. Потревоженный дом молил прекратить разбойный ремонт.
А потом забеспокоились новые соседи, что надобен им гараж, а к гаражу - подъездная дорога...И задрожали мы за наш сад, ибо по какому-то смешению законов в чиновничьих головах, иные земельные участки разрешили приватизировать, иные - нет. Сад наш как раз относился к тем, которые «нет», то есть – земля как бы принадлежала всем поровну.
А ну как...
И вот тогда, от страха потери, меня неудержимо потянуло к земле. Ночами снилось – бродила я по саду своего детства. Вспоминала.
Под окном моей комнаты - береза.
Когда-то мамин брат, босоногий мальчишка, прибежал к знакомой медстестре:
-Тетя Марина! Галку ранили! Зашейте галке крыло!
-Игорек, - осторожно сказала она, - Зашить-то я могу, но птица вряд ли выживет...
Здесь, под этим окном, Игорь галку и схоронил. И живым памятником над ней посадил березу, принес из леса несколько ландышей.
Теперь – чуть первое тепло, и плещется ландышевое море. Я ношу учительницам в школу - букеты. Каждый напоминает украшение – плотно сложенные ландыши, как белый камень, в оправе из зеленых листьев.
А прежде здесь рос еще и тополь. Могучий – близко подземные воды. Идущие мимо люди непременно закидывали головы и смотрели – где вершина дерева.
Бабушка тополя боялась. Корни его, рано или поздно – взорвут крыльцо, а то и весь дом! Или, в одну из сильных гроз, когда по всему городу ветер сбивает ветки и рушит самоё деревья – исполинский тополь упадет – прямо на нашу крышу!
В конце концов, приехали рабочие с электропилой. Несколько минут механического визга - и тополь рухнул.
Но вскоре он стал пробиваться ростками – везде: даже на другой стороне улицы! Далеко, оказывается, раскинулись его корни. И каждый росток дворники вырезали отдельно, чтоб и следа не осталось.
Через годы тополь отомстил нам – уже мертвым, с того света. В его трухлявом пне завелись осы, и в один весенний вечер пережалили всех: и мужа, и дочек и даже пса Мишку, который потом долго тер лапами нос и скулил.
За тополем – калитка, на которой я в детстве висела, раскачивалась, ждала маму с работы.
А на крыльце, мы сидели с бабушкой, когда я готовилась к экзаменом, и тоскливо читала вслух учебник по диамату, не понимая ни слова.
Помню спотыкающийся то и дело свой голос, чуть слышный звон бабушкин спиц, и ее фразу:
-Ну, будто на французском языке ты читаешь, я тоже – ни словечка не понимаю...
Наступал вечер, зажигались фонари на улице, и деревья отбрасывали на нашу дверь тени – японскую графику – тончайшую, сказочную – колышущихся черных ветвей.
Здесь же, перед домом, в палисаднике - росли: еще одна береза, черёмуха, липа, и – дедушкина гордость – медуница. Помню голубые и розовые ее цветы, а чуть поодаль настоящий лесной подснежник – изящный резной, с белой чашечкой цветка.
Уголок леса – свой, собственный...
Два шага - и начинался сад.
Яблони. Я помню их по именам.
Штрефлинг плодоносил мало, зато яблоки были огромные: желтые с красными боками, иные - прозрачные.
-Помнишь сказку о царевне и семи богатырях? – спрашивал дедушка, подавая мне плод - вот оно, яблочко наливное, видны семечки насквозь.
Штрефлинг был дивно сладок, каждое яблоко - как подарок, но есть их нужно было немедленно, они не хранились, тут же начинали гнить.
Антоновку же - мне всю зиму давали с собой в школу, клали яблоки в портфель, а я эту кислоту терпеть не могла, противно было даже надкусить – брала из вежливости.
Сорт ли так назывался - «Федора», но об одной из яблонь бабушка говорила: «Велика Федора, да дура! Не родит». Не любила она и Боровинку, а Славянку пыталась извести, поливая ее соленой водой.
Яблони отнимали место – и солнце - у любимых бабушкиных цветов, и она пыталась убедить дедушку, переходя на украинский:
-Володя, на свите без солнца усе пропадае...
Моя вотчина – вишня Мичуринская, смородина «Аэлита»...
-Сама поливай, сама ухаживай, сама урожай собирай, - повторяла мама, стараясь передать мне любовь к садоводству.
И выклянченная мною сирень
Были у бабушки две подружки-немки, сестры- Юлия Фридриховна и Мета Фридриховна, Помню, на период ремонта в доме – ЖЭК выделил им вагончик, и мы ходили к ним в гости. Зима, ночь, сугробы выше головы, и сказочность жилья на колесах.
А весною сестры подарили бабушке два куста сирени, и - глядя на мое несчастно лицо - прибавили третий:
-Пусть это будет Танин.
Долго сирень не цвела, а потом все же поднялись над ней нежно-розовые кисти. Я ждала этих цветов так долго, что казались они мне – самыми красивыми в саду.
Вдоль забора тянулся ряд молодых вишен. Когда расцветал сад – не было зрелища прекраснее, и как же я понимала Раневскую: невозможно рубить – вишневый сад!
В четырнадцать лет я пыталась запечатлеть красоту эту - в стихах:
Цвели сады. Подобно белым пчелам,
На ветках вишен собрались цветки,
И сладко пахло кружево черемух,
И гипсовые яблонь лепестки.
Эти незамысловатые строки были итогом долгого вглядывания, сравнения.... У вишен – цветы чуть мохнатенькие, присевшие на голые, еще без листьев, ветки. У черёмух - кружевные, резные, а у яблонь лепестки кажутся тяжелыми, будто вылепленными из гипса.
Дедушка старался развести в наших краях то, что редко в ту пору у других садоводов было. Виноград. Заботливо зарывал его на зиму, а по весне натягивал - зеленой стеной. Ягоды некрупные, круглые, кислые, но с какой гордостью дедушка ставил на стол – тарелку со своим виноградом!
Да что там, он и арбузы выращивал – большинство из них были размером с крупное яблоко, лежали на земле такие смешные, полосатые.
У забора, в вишеннике, мое маленькое кладбище – золотая рыбка, похороненная в спичечном коробке, пара цыплят, которых удалось отбить у вороны, но – уже неживых... Памятником им стала - мраморная доска от дедушкиного письменного прибора.
Бабушкина страсть была – цветы. Едва только начинались самые веселые, весенние работы – с земли сдиралась корка ржавой листвы - как показывались носики тюльпанов – трогательные в своей торопливости, зелено-фиолетовые. Они росли с каждым часом, разворачивали листья. И уже - стрелки, бутоны наливаются, и вот весь сад – в алых чашах.
...И, пламеня в этой белой пене,
Тюльпанов чаши волновали глаз,
Как жизни безыскусное горенье,
Невольно очаровывая нас.
Хотелось жить и горячо, и просто,
И все принять, и не винить судьбу –
Писать романы, верить в безрассудства,
Ведь сад стоял – как греза наяву.
Присев на лестнице, укутанной сиренью,
Писать, как деву похищает князь,
И знать – саму, в сгущающейся тени,
Никто не ждет, за веткой притаясь.
Бабушка срезала тюльпаны вечером, ставила в ведро. Как пахли они! С тех пор не люблю сладких запахов, а только свежий и горький - весенний. Бабушка увозила тюльпаны продавать. Стесняясь, стояла не у нас, где могут увидеть знакомые, а - в Тольятти. И потом вела тетрадь, писала мелким красивым почерком: «Заработала столько-то...Володе куплено, Тане куплено...» Ее радовала возможность иметь свою копейку, при пенсии в 46 рублей. Не раз она повторяла: «Мы люди тэмни, мы любим гроши». Хотя щедрость ее могла бы войти в пословицу. Она могла отдать все деньги нам, детям, на конфеты, на чью-то прихоть. Давала легко, и никогда больше не вспоминала.
За тюльпанами на рынок отправлялись пионы - темно-красные, розовые, белые. Букет из белых пионов всегда брал к дню рождения жены - бабушкин знакомый милиционер.
Сад полон чудес. Старая ванна, вынесенная для полива – вода в ней янтарная, а дно темное, не видно, что на нем. Сестра говорит, что там живет русалка, и если бросить ей камушек – она превратит его - в драгоценный. И мы бросаем камень за камнем.
У соседского забора – сарай, которого я боюсь больше всего на свете. Вроде бы ничего страшного, если войти в него при свете дня. Там, внутри - ладно сколоченные полки, и лежит всякое старье: матерчатые абажуры с кистями, негодный радиоприемник, несколько чемоданов, пачки журналов и газет... Но ночью, кажется, что живет в сарае – вся нежить Гоголя.
И я отчаянно трушу подойти в темноте к окну «с видом на сарай».
В сумасшедшее, горящее лето 2010 года, когда прохлады не было вовсе, когда уже на рассвете небо становилось белым, раскаленным – нас спасал надувной бассейн, раскинувшийся между сливой, вишней и цветником.
В обеденный перерыв я ползла с работы, обливаясь потом и хватая ртом воздух – огненный. Одна мысль поддерживала – вот сейчас брошу дома сумку - и в сад, стащу на ходу платье, и в воду, в воду, с головой – в эту чашу жизни, в которую окунешься – и приходишь в себя.
А потом лежишь, тело блаженствует под водою, голова – как на подушке – на надувном бортике бассейна. И только смотришь, как то и дело низко пролетает желтый самолет- амфибия, тушит горящие леса. Горит заповедник, горит национальный парк, пылают окрестности пионерлагеря «.Жигулевский Артек», выгорают высоким костром леса вокруг Тольятти...а здесь оазис... Бассейн подтекает, и пышная зеленая трава поднимается вокруг, и дельфиниум цветет синим фонтаном.
Когда-то, еще при дедушке с бабушкой, посреди сада стоял стол. «Летний сезон» начинался с того, что бабушка готовила суп со щавелем, и мы обедали «на природе». Это было хлопотно – вынести все на улицу, от ложек и вилок - до супницы, и делалось ради меня, больного ребенка, малоежки. Вдруг под предлогом: «Смотри, птичка-стрекоза-бабочка!» удастся заставить ребенка съесть несколько лишних ложек супа.
Три десятка лет спустя, муж мой обустроил в саду целый уголок для отдыха. Выложил «пол» из кирпича, вкопал рядом ванны, чтобы «изображали пруд». Принес мягкую мебель – диван и кресла, соорудил навес...
Мама немедленно прозвала новый уголок «Дерибасовской».
- Как, ты не понимаешь - почему? Помнишь песенку: «На Дерибасовской открылася пивная, там собиралася компания блатная»... Твой только и делает, что пиво пьет там – вместе с друзьями...
Но не только Сергей сидел «На Дерибасовской» . Утром, пока дети еще спали, те домочадцы, что проснулись пораньше, звали друг друга:
-Пойдем в сад, кофе пить...
-Да там же комары, злые - как собаки!
-А мы спираль зажжем....
Тянулся витой дым от спирали, его сносило ветром. И на смену - аромат гроздьев махровой сирени, лиловой и розовой, еще бабушкиной. Томный, вечный, тревожно-сладкий аромат...
И день начинался - с умиротворения: каждая букашка деловито и сосредоточенно принималась вместе с солнцем за работу. Вот допьем кофе, и так же терпеливо, как эти букашки, понесем свою ношу и мы.
Пройдя мысленно по нашему саду, завершив круг, и у окна дальней комнаты остановясь, помяну еще одну сирень – белую.
В период цветения она была – как живой букет у окна. А зимою на кусте постоянно сидели птицы, ждали семечек. Дедушка залезал на подоконник, брал стеклянную банку, где семечки хранились, пересыпал в кормушку. И слабо, тихим старческим голосом подсвистывал птицам, чтобы летели скорей.
.
Отнять сад? Да разве можно отнять эту память? Только вместе с жизнью...