Возвращение пастора
Чем выше награда,
тем крепче напитки!
(из жизненного опыта)
За окном шел дождь. Ветер гнал по улице мусор и патрули жандармерии. Гитлер на некоторое время сосредоточил свое внимание на, сбегающих по стеклу каплях, потом суетливо повернулся к Кальтенбрунеру:
- Почему Вы не Восточном фронте? – придерживая трясущуюся после контузии руку, спросил он, - А впрочем, я бы все равно Вас вызвал сюда.
- Я знал!
- Нет! Это я ЗНАЛ! – переходя на фальцет, заорал Гитлер. - Кто из наших разведчиков сейчас готов к подвигу?
- Все, - отчеканил Кальтенбрунер, - но штандартенфюрер Штирлиц - лучше других.
- Так дайте ему какое-нибудь задание.
А за окном шел дождь...
* * * * * *
Штирлиц спал в той же позе, в какой заснул – перевесившись через спинку кровати. Педро, которому выпивки нужно было еще меньше, сидел на полу в углу комнаты, уткнув подбородок в грудь. Рунге просто спал на своем молельном коврике в прихожей.
Вечер удался. После того, как Мюллер, грохоча в сердце камнями, заготовленными для могильного холмика Штирлица, вручил последнему «рыцарский крест», полковник Исаев, несмотря на дождь, заехал на минутку в загородный особняк, забрал Марту и позвонил Педро. Мексиканец принес странный сосуд из тыквы с еще более странной жидкостью. Получив по мохнатым ушам за отсутствие тушенки (собственно ради которой он и приглашался), Педро быстро напился, поиграл что-то невероятно грустное на губной гармошке и затих в дальнем углу. Там его и сморило.
Рунге наломал где-то дубовых веток, свернул из них подобие венка и непрерывно пытался водрузить этот венок на голову Штирлица, мотивируя тем, что «крест-то с дубовыми ветками…». Штирлиц искрометно пошутил, что, мол, лучше «крест с дубовыми ветками, чем крест из дубовых веток». Юмор оценили все кроме Педро, который не понял что такое дуб. Рунге очень удачно и своевременно помог примером с кактусом, но Педро не понял, как из кактуса можно сколотить крест. В результате Штирлиц чуть было не побил обоих. Он наклонился к Рунге и громким шепотом произнес:
- Если он спросит, что такое крест…, - после чего сделал страшное лицо.
- Вон лучше Марту мацой угости, поди в жизни не пробовала.
Марта от мацы отказалась и села дописывать докладную записку Мюллеру по поводу «погрязшего в пьянстве и разврате офицера…», которую начала еще час назад, но как-то сама незаметно втянулась в мероприятие, неумолимо скатывающееся к банальной пьянке. Потом начала строить глазки умному Рунге. Но он, обиженный по поводу мацы, в самый разгар веселья, завелся со своим ковриком как кот, который долго ходит по кругу за собственным хвостом, устраиваясь поудобнее.
Поскольку глазки строиться не хотели, ближе к полуночи Марта уже курила «козью ножку», свернутую из своего доклада Мюллеру на брудершафт, с Педро. Было очень весело. Марта хрипловато хихикала голосом Мюллера и обращалась теперь к Педро не иначе как «дружище…». Мимо них уже два раза в сторону туалета вприсядку, лихо выбрасывая ноги, проходил Штирлиц. Причем оба раза в одну сторону. Чем была набита его папироса, знал только сладко спящий Рунге. Но его не стали будить…
Спустя пару часов мексиканец начал исполнять серенады. Педро был, несомненно, самым экзотичным фруктом на этом праздничном столе, но его репертуар мог сломать и более сильного человека, чем домработница Штирлица.
На звуки серенады неизвестно откуда появился полковник Исаев, который отобрал у Педро губную гармошку, а ее хозяина поставил в угол. Марта, лишившись mucho, села на стол, лицом к окну и принялась корчить рожицы агентам, мокнущим в строительной люльке. Штирлиц, перегнувшись через спинку кровати, делал Марте приглашающие жесты, которые, видимо, были не так истолкованы. В красных от недосыпания глазах филеров появилось выражение животного ужаса и явно читаемое желание быть как можно дальше от окна. Некоторое время они пытались отталкиваться от стены дома пожарным багром, отодвигая строительную люльку на безопасное расстояние… Штирлиц протер запотевшее от алкогольных испарений окно, помахал им рукой, как бы желая счастливого плаванья, и безвольно обмяк. Последнее, что он увидел, были отшатнувшиеся от стекла восемь, враз постаревших, агентов…
Марта уснула на столе в двусмысленной позе человеческого зародыша, поставленного на колени.
Максим Максимович приходил в сознание толчками. Поясница ныла. Под ребро больно упиралась чугунная шишечка на спинке кровати. Скосив опухшие глаза, он некоторое время любовался своим фиолетовым языком, который весело свисал из безвольно распахнутого рта.
Штирлиц сравнил свою голову с единственным на весь колхоз трактором, который сначала заводили всем селом, а потом не давали ему глохнуть всю страду, дежуря рядом и постоянно подливая солярку. Вчера он дал своему «трактору» заглохнуть… «А ведь я еще не весь урожай собрал», - пьяно подумал Штирлиц, пытаясь из своей неудобной позы разглядеть ходики с кукушкой. Приближался час «Ч» - время сеанса радиосвязи с «Центром». Максим Максимович втянул бОльшую часть языка, и стал неловко перебирать ногами в поисках опоры.
* * * * * *
К часу «Ч» все были на ногах, но не все в полном сознании. Рунге сидел в прихожей на табурете, в неизменных кедах, и с огромным динамиком в руках. Марта делала вид, что наводит порядок, непрерывно переставляя вещи с места на место.
Штирлиц стоял босой левой ногой на скрученных проводах, обеспечивая контакт. В его правой руке, поднятой над головой, был зажат моток проволоки, которую Педро гордо называл «антЕной», а левой Максим Максимович держал неприятно гудящую катушку трансформатора. Педро усиленно изображал радиста, ползая по полу в массе искрящих проводков. Часть проводов была, как новогодние гирлянды, развешана на вбитых в стену гвоздях. Огромный чемодан, где можно было хранить не только рацию, но и радиста, стоял, разинув «рот» с двумя зубами замков. Внутренняя поверхность крышки была оклеена фотографиями друзей и родственников Педро. Все мужчины были как один в сомбреро и пончо, отчего их сходство было, практически, идеальным. Несколько раз Педро даже пытался представить их Штирлицу, но постоянно путался в бесконечных «дядя Хосэ, дядя Хуан…». Штирлица мутило, но он стоически терпел, так как радист он и в Африке радист. «Эх, Кэт, Кэт… Где же ты сейчас? На каком сеансе?» - взгрустнул Исаев, усилием воли втягиваю обратно в глаз крупную похмельную слезу.
- Марта! Дай попить, а то засохну.
Марта на негнущихся, после экзотического сна, ногах подошла к Исаеву и, держа трехлитровую банку с рассолом двумя руками, стала лить в его открытый рот живительную влагу. Стало намного легче.
Верхняя часть крышки была, в аккурат, на уровне лица Штирлица. Через замок чемодана был переброшен толстый оголенный провод. Когда Педро попросил Исаева проверить «есть ли там иликтритство», тот поразмыслив несколько секунд и, окинув взглядом занятые руки-ноги, не нашел ничего лучше, как лизнуть этот самый провод. Иликтритство БЫЛО! И было его много!
Сначала расширились глаза, и Штирлиц стал выглядеть несколько удивленным. Затем встали дыбом волосы, мгновенно разрушив аккуратную прическу с пробором. Первым среагировал Рунге, начитавшийся книжек или просто видевший нужный плакат. Он довольно проворно подбежал к Штирлицу и с размаха дал ему по голове кухонным табуретом. Потом неожиданно разжались пальцы, и тяжеленный трансформатор ударил Максим Максимыча по не занятой правой ноге. Наружное наблюдение в количестве восьми человек, по обыкновению висевшее в строительной люльке за окном кухни, было просто в шоке от происходящего.
Когда Штирлиц пришел в себя, то сквозь пелену, застилающую глаза, сумел разглядеть склонившиеся над ним помятые, оплывшие лица. Одно из них было, несомненно, женское.
- Gracias, amigo, - неожиданно сам для себя пробормотал Исаев, глядя на перепуганного Рунге.
Тот опасливо взглянул на Педро.
- Это он Вас благодарит, - перевел мексиканец.
Дальше – больше. Штирлиц ни как не мог понять, что тараторит Марта, при этом, отлично воспринимая на слух мексиканские ругательства Педро, которые тот бормотал себе под нос.
Когда боль в голове притупилась, штурмбанфюрер СС Отто фон Штирлиц сел на полу по-турецки, жестом попросил сигарету, и задумался. Из запаса немецких слов в голове крутились только школьные Shriben, Shraiben. «Кажется, что-то вроде «я пишу, он пишет» или наоборот?». Максим Максимович помнил, что он разведчик, что он в Германии, но никак не мог понять – что он здесь делает, не зная немецкого языка!
Чтобы как-то разрядить обстановку, Штирлиц сказал Марте:
- Buenos dias, seniorita, - Марта сползла вдоль стены на пол.
- Вот помню, когда на меня в Одессе упал манекен…, - начал Рунге, но когда Педро посмотрел на него так, словно тот был приведением, тут же замолчал.
Марта мешком лежала на полу. Штирлиц дотянулся до губной гармошки и довольно уверенно сыграл старинную мексиканскую мелодию. Педро немного повращал головой в поисках поддержки и, не найдя ее, со словами «Mama, мia!» присоединился к Марте.
Рунге поправил на макушке бархатную шапочку, наслюнявил для красоты пейсы и задумался. Последний раз он слышал это выражение в большом одесском дворе от итальянца, отставшего от парохода. Последующую скороговорку он не запомнил. «Феномен!». Эта мысль была самой яркой, так как была единственной. Он вспомнил, что когда был еще мальчишкой, и ему доверяли только подавать иголки отцу и деду, которые творили свои портняжные шедевры в тесном подвальчике, на него упал тяжеленный манекен. Чушка без рук, без ног, угодила Рунге в не по-детски высокий лоб. Правда, манекен не сам упал. Возможно, если бы маленький Сёма не пнул его с досады, то этого бы не произошло, но «на все воля Господа нашего…». Когда «маленький негодзяй», как выразился дед пришел в себя, то узнал о себе много нового. Папа сидел на скрипучем табурете с ремнем в руках и булавками во рту. Из его невнятного, но носящего явно угрожающий характер, монолога, наследник швейной машинки “Zinger” понял, что сказал что-то не то. Родственники наотрез отказались повторить сказанное. Возможно, он тоже на время овладел иностранным языком? Как он смутно догадывался – кое-что из русского он таки сказал…
Воспоминания Рунге были прерваны тирадой Штирлица, из которой он уловил только уже знакомое “amigo” и, по красноречивому приглашающему жесту, неуёмное желание последнего выпить. Это было легко. К четвертому стакану, на полу неожиданно завозилась Марта. Педро, голова которого лежала у нее на плече, соскользнул и сильно стукнулся головой об катушку трансформатора. «Shaitsen!» - пробурчал он и стих.
Штирлиц с Рунге переглянулись и налили еще по половинке стакана. Максим Максимович больше не пытался заговорить. Он внезапно осознал, что и думает на испанском языке. Это не могло не огорчать. «А Педро? С его способностями к языкам, ругнуться по-немецки… Дурдом». Но это был еще не дурдом.
Марта, уверенно передвигаясь на четвереньках, проследовала мимо сидящих на полу мужчин и заперлась в туалете. Через 2 минуты 41 секунду за фанерной дверкой туалета послышался характерный звук удара тяжелым предметом по голове и шум падающего тела. «А вот не надо так сильно дергать за шнурок!» - добродушно, на чистом испанском подумал Штирлиц.
Когда полковник Исаев, навалившись плечом, сумел отвоевать у двери щель, в которую помещалась его голова, увиденное было знакомо. Марта лежала в неловкой позе рядом с фаянсовой чашей унитаза, а рядом с ней валялась добротная чугунная крышка от бачка. Две недели назад так же лежал Холтофф. После этого он всегда ходил в туалет в каске. Даже в Управлении…
Из-под локтя Штирлица высунулась голова Самуила Яновича:
- Как Вы, Марта?
- Comsi-comsa.
«Нам только французов не хватало», - беззлобно, но уже почти бессильно подумал Штирлиц. Рунге, бегом направляясь в сторону необъятного чемодана мексиканца, непрерывно повторял:
- Я сейчас, Марта, потерпите. У Педро там есть настойка из… ну, Вам лучше не знать. Потерпите…
Рунге принялся старательно, но бестолково рыться в недрах чемодана в поисках настойки из… «ну нам лучше не знать», пока его огромная крышка с хрустом не опустилась на бархатную шапочку:
- Матка Боска! – крикнул Рунге и зло пнул чемодан, - Пся крев!
Пришла очередь упасть в обморок Штирлицу. Рунге – поляк, это было слишком даже для него.
Когда в очередной раз сознание вернулось, Максим Максимович обвел присутствующих долгим отеческим взглядом и… промолчал. Да и кто бы его понял, скажи он им что-нибудь.