Я подозревал, что однокашники знают о жизни больше, чем я. В туалете, покуривая, они многозначительно проговаривали о чем-то, или с намеком умалчивали, а я не мог понять, откуда они всё знают, и почему этого я не знаю?
Игорь с намеком посоветовал прочитать «Крейцерову сонату» Толстого. Я прочитал и не понял, зачем он её посоветовал? Там не было ничего такого, что меня волновало. Хотя, знать нужно, но, думалось, Толстой уже устарел для нашего времени.
Женька однажды, глядя на меня, засмеялся:
— В тихом болоте черти водятся? Так ведь?
Я промолчал. Вряд ли он узнал о моем побеге из дома. Значит, намекает на что-то другое. Что ему до моих чертей? Не уверен, что у него их нет. Догадался, что его фраза – продолжение давнишнего разговора ребят обо мне. Но и я не мог сказать, какие черти мучили меня? Такие же, как и у них? И как они их топят? Никто не откровенничал. Я замыкался, рефлексировал, не понимая, что со мной, и как от этого избавиться? Подсказать некому.
Матери не до меня. Да и она ничего не знала, кроме того, что ей напоют скудоумные подруги, которым она больше верит, чем мне. У неё своё понятие воспитания, ханжеское и изуверское.
Мальчиков должны воспитывать мужчины. Но мне не дали возможность выбора.
Как-то мать повела меня к своей знакомой коллеге, у которой единственная дочь, моя сверстница. Цель визита я не понял. Нас даже не познакомили. Меня показать? Зачем? Какой смысл?
Здесь все дома одноэтажные, деревянные, редко — кирпичные. Полчаса мы пробыли в тёмной комнате с одним окном. Слева от стола в стене была дверь в другую комнату, более маленькую, служившей спальней. Дочки я так и не увидел, не появилась. Я молчал, понимая, что не для того пришли, чтобы меня выслушивать, да и темы не появилось для нарушения моего молчания. На меня и внимания-то не обращали, даже ради приличия хозяйка не произнесла ни одного слова, обращённого ко мне.
Видимо, мать решила меня показать. А смысл? У матери всегда свой резон. Женщины о чём-то говорили, не особо и вслушивался. У меня было ощущение сделанной глупости: какого чёрта, я согласился сюда прийти?!
Когда пошли домой, автобусы здесь не ездили, и путь был довольно долгим, мать сказала, что они уже сейчас собирают деньги на поступление дочери в институт, мол, за деньги только и поступают. Мы молчали о продолжении наших дум, что и нам неплохо бы собрать. Но это из области мечтаний, нам едва хватало на скудную еду.
Позже, через несколько дней мать сказала, что, по мнению коллеги, я закапываю в глаза атропин, чтобы зрачки казались больше, чем есть на самом деле. Я удивился такой глупости. Зачем мне это нужно? И где бы мне взять этот атропин? В комнате было темновато, возможно, поэтому мои зрачки расширились, когда мы вошли в комнату.
Меня поразил тон матери. Она ей безоговорочно поверила, что я способен на подобное! И даже не попыталась встать на мою защиту, что-то сказать. Я читал, что подобное проделывают девицы, чтобы понравиться мужчине. Но мне-то незачем это делать, я не девушка! Меня поразила несусветная глупость женщин: они судили со своей колокольни, и представления не имели о моей колокольне! Хотя в этом была некая непонятная двусмысленность: почему вдруг она такое решила про меня? Я ей не понравился, или наоборот, чем-то произвёл впечатление, да такое, что она решила придумать нечто несуразное. Но это с моей точки зрения, а с её, всё логично: только таким юноша и может быть, чтобы понравиться чужим незнакомым людям, готов любую гадость закапать в глаза. Странно всё это, я же не давал никакого повода для этого: не суетился, не выпячивал себя. Вёл себя скромно, как полагается пай-юноше.
Ребята в туалете довольствуются сигаретой на троих. Я, то курю, то нет, не всегда имею возможность достать пачку из кармана, нет денег на табак, поэтому не всегда задерживаюсь в вонючем помещении, куда учителя не заходят.
Сейчас думаю, что мы были удивительно целомудренными, несмотря на старательно выказываемую развязность отдельными типами, многие держались весьма скромно. Возможно, такое поведение сказывалось удалением от Москвы, мы были на периферии, в тупике, куда мода и различные пороки цивилизации доходили в последнюю очередь.
Мать работала в школе №15, где я недавно учился, рассказывала о каких-то неурядицах с директором и учителями. Для меня это не было новостью. У неё талант портить отношения с людьми. С кем бы ни начинала дружить, обязательно поссориться. Я лишь спрашивал себя, долго ли продлится эта идиллия? Старался не вникать в её дрязги. Но ей больше не с кем делиться, подруг становится всё меньше.
Стала брать учеников на репетиторство – замаскированный вид взятки за хорошие оценки нерадивому ученику, которому рекомендовано брать уроки у такой-то учительницы. Я догадываюсь, что это не честно, но не мне делать матери замечания, и в то же время, добавочные деньги заметно облегчают нам жизнь.
Мать никогда не делится, сколько у нее денег, и как расходует. Я не пропускаю ни одного фильма. Если нужна книга, прошу деньги и почти не получаю отказа. Однажды купил Болеслава Пруса «Фараон», соблазнившись названием. Дома начал читать, и почему-то не понравилась, надолго отложил в сторону, жалея о затраченных деньгах. Через год, когда нечего было читать, взял книгу и прочитал с восторгом.
Однажды не хватило 30 копеек на «Итальянские новеллы Возрождения», но и бежать за деньгами не стоило. Книгу уже взяли в руки, и было ясно, что не выпустят. В том же магазинчике возле колхозной площади чуть было не купил Рабле, который в библиотеках никогда не встречался, но читал много ссылок и упоминаний на него, что сильно интриговало. Когда же книга попала в руки, я едва осилил её, не понимая, для чего это всё написано? Фекальный юмор я не воспринимал, то ли дело Тиль Уленшпигель! Вот за этой книгой я обхохотался!
Заходил и в большой центральный книжный магазин, где делали подписку на собрания сочинений, тогда с раннего утра выстраивалась огромная очередь желающих подписаться. Но и мы однажды пришли туда и купили несколько разрозненных томов Алексея Толстого, Диккенса, которых не выкупили подписчики. Это были золотые времена для книголюбов ; хорошие книги редко, но попадались.
На свой день рождения, Коля пригласил и меня. Был и Максим, его дядя, работал диспетчером в аэропорту. Он узнал, что мы окончили школу радистов и шутливо проэкзаменовал нас, что-то выстукав по дереву. Была дальняя кузина Коли, очаровательная девица с изумительным рисунком губ, но она старше меня года на три, и замужем. Её муж не запомнился совершенно. То ли его не было? Мы вышли на улицу покурить, и я, в пьяном кураже, сказал Коле:
— Будь Лида моложе, я бы отбил её у мужа.
Коля недовольно посмотрел на меня. Он выглядел трезвее и не разделял моего настроения. Я замолчал, почувствовав, что ляпнул лишнее.
Через десять лет увижу её мастером в парикмахерской на Приморской улице. От былого очарования почти незаметные следы. А годом позже её муж, работник КГБ, познакомится со мной. Поэтому он тогда и не запомнился, потому что обладал незапоминающейся, невзрачной внешностью. Таких, по моему мнению, красавицы не должны замечать. Даже ростом не вышел.
Коля подарил мне свою коллекцию марок в толстой тетради, несколько листов в ней исписаны, исчерканы рисунками. Он несколько раз начинал коллекционировать, но на этот раз решил, что коль скоро идти в армию, то хватит играть в детство. Марок немного, около 20-ти.
По пути зашел к Славке, похвастался подарком. Он тоже собирает марки, и подарил мне свои двойные, среди которых много бракованных, с оторванными уголками, следами конвертов, но дареному коню… Не рассказал тонкости филателии, может быть, сам не знал, и я долго был уверен, что коллекционируются только гашеные марки, а чистые — нет. И когда Славка ушел в армию, наклеивал на конверты чистые марки, приписывая, если хочешь больше получать марок, то чаще пиши.
Он служил в Феодосии на берегу каптенармусом. То есть много свободного времени, встречался с настоящими коллекционерами, покупал хорошие марки, кляссеры, на которые у меня не было денег. И о такой коллекции, которую он привез из Феодосии, я не мог и мечтать.
Отныне я стал чаще заходить на почту и покупать новые марки. Благо, они были не всегда и не вводили в большие расходы. В 60-м году вышла серия Олимпийских игр в Риме, я купил одну серию, которую позже подарил Славке, он попросил.
Славка учится в вечерней школе, а днем помогает отцу мостить улицы крупным камнем. Работа тяжелая, но хорошо оплачивается. Живут безбедно, хотя тетя Надя всю жизнь была домохозяйкой. Начали строить новый двухэтажный каменный дом в стороне от старого. Почти все работы делал дядя Дима, Славка ему помогал, иногда и я оставался после смены на заводе.
В городе открылась школа юных художников, и Славку приняли на основании предоставленных этюдов. Я тихо позавидовал, очень хотелось научиться рисовать. Даже в библиотеке просмотрел каталог, чтобы выбрать книги для начинающего художника, но ничего не нашел. Славка проучился год. Показывал свои рисунки. Мне до него далеко. Хотя видел, что у него нет легкости в рисунке, которая присуща настоящим художникам. Возможно, она приходит со временем?
Несколько раз он говорил:
— Дай тему для карикатурного рисунка, пошлем в «Крокодил».
Но у меня ничего нет на уме. Да и не старался об этом думать. Это должно быть частью характера, свойством личности — видеть что-то в сатирическом ключе. Как-то он пришел ко мне домой посмотреть рисунки в Библии. Особенно ему понравился первый рисунок Доре «Сотворение Евы», где она обнаженная стоит перед полулежащим Адамом.
Однажды я приехал к ним на велосипеде, и Слава похвастался литровой бутылкой чачи. Он налил по сто граммов, мы выпили и закусили луковицей. Чача очень хорошая, без сивушного запаха, легко пьется, и скоро мы решили, что можно выпить еще по одной. Видимо, мы захмелели, потому что Слава сказал:
— Скоро придут родители. Чтобы нас не увидели, давай заберемся на крышу и разопьем остаток.
Я не помню, как мы забрались на стропила двухэтажного дома, как допили чачу без закуски, что и сыграло свою роль. Видимо, нас заметили и позвали вниз. Удивительно, как мы не упали, спускаясь на автопилоте, потому что уже не контролировали себя. Очнулся я уже на земле. Направился в туалет. Поворачиваясь, ступил ногой прямо в очко. Неглубоко, но чавкнуло. Пьяно и растеряно улыбаясь, вышел навстречу тете Наде и отключился.
Очнулся утром в маленькой комнатке, где когда-то жил. Рядом сидит тетя Надя и причитает над непутевыми. На соседней кровати лежит Слава, тоже с компрессом на голове. Муторно. Всю ночь мы блевали. Нас отпаивают боржомом. После двух часов забытья почувствовал себя лучше.
Сгорая от стыда, надел выстиранные и уже высушенные брюки, и покатил домой на велосипеде. Голова уже не болела, лишь небольшая слабость. Хорошо хоть тетя Надя не ругала, только причитала. Мать не волновалась, что меня всю ночь не было дома. Сказал ей, что ночевал у Славы Чернова, и всё.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/07/08/356