Бледные лучи заката прокрадывались ко мне в комнату, окрашивая стены в тошнотно – розовый цвет. Нужно было просто переждать эти минуты. Тёмное время суток мне нравилось больше; я всегда жду его, хотя оно и таит в себе что-то до боли отвратительное. Как всегда, с последними лучами, ко мне в окно взлетала Жар – птица. Она глупо топталась на подоконнике, вертела башкой из стороны в сторону, при этом её изумрудный хохолок подрагивал, словно на ветру. Не знаю – зачем она здесь появлялась. Никогда её пёстрое оперение не восхищало меня, тем более с закатом оно теряло краски, и всё что мне приходилось видеть, так это силуэт неугомонной, тупой птицы. Прошло много времени, и покой давно уже утешил мой разум и душу, однако, это существо вызывало во мне раздражение небывалой силы. Каждый второй вечер мне приходилось вставать, чтобы подобрать с пола тапочки, ибо каждый вечер один из них летел в пернатую тварь. Благо, сегодня при мне ещё оставался последний. Пролетев достаточную траекторию, он угодил в цель, и птица, не удержав равновесия, упала вниз.
Тьма окутывала комнату, начиная с углов. Каждую ночь я располагаюсь одинаково: лёжа на спине, заложив руки за голову. Моё внимание приковано к потолку. Иногда я пробуждаюсь от оцепенения и нахожу, что возле моей кровати кто-то стоит. Высокий, нечесаный, лицо серое в глубоких морщинах. Бледные глаза, взгляд которых, отчаянный, наполненный болью, направлен то ли на меня, то ли в никуда. Он стоит, заключив руки в замок, в длинной рубахе, по-моему, белой, но пожелтевшей. Его присутствие вызывало в груди какое-то гнетущее чувство. Некогда призванный защищать меня, он выбился из сил и был обрушен наземь. Его взгляд словно говорил: «Эх, ну что же ты». Раньше я отворачивалась от него, а ныне мне всё равно. Пускай стоит сколько угодно. Было время, и он приходил, когда я звала, являлся сильный и таинственный, как чудо. И чувствуя заряженный воздух вокруг него, я засыпала. Но он был не одинок. Я отчётливо ощущала ещё чьё-то присутствие. Я могу лишь предположить, что это был мой разум. Он словно расширился, окутал меня и давил, стал независимым существом. И теперь оно думало. Я чувствовала, о чём именно, но мой язык каменел, как и мысли, при попытке объяснить. Действительно разум покинул меня. Днём лишь малая часть его витала в этой комнате. Днём во мне ещё загорался робкий огонёк нетерпения, но до того его пламя причиняло мне боль, что хотелось умереть. Я закрывала глаза и в моей голове проносились яркие образы, воспоминания, увы, потрёпанные, истасканные постоянным возвратом к ним. Оттого утеряно было адекватное восприятие реальности и новых ощущений. Все они были испробованы в моём, воспалено – унылом воображении. Все ситуации созданы, воссозданы, реконструированы, прокручены. Может, потому и была мной приобретена некая мудрость. Только цена ей, как и моей субъективной реальности – ноль, а мне цена раза в два больше. Демоны одиночества тянули ко мне свои лапы, незаметно целовали лоб. Становились на колени вокруг и беззвучно плакали. Через глаза уходили мои силы вместе с кусками души. Ныне это рванье, за которым каждую ночь являлись стервятники, брызгалось желчью, я жду пока его корень не сгниёт и не выйдет. И вот тогда меня ожидает что-то вроде смерти. Без боли она избавит меня от страданий. Каких? Я раздваиваюсь. И всё сложнее, и сложнее сдерживать трещину, чтобы охватить мыслями одного разума две полярные неполярности. Как ствол дерева, расколотый молнией, как отражение в зеркале. И как отражение отражения зеркала в зеркале, поставленном напротив, и как отражение отражения отражения… Всё это давит, сушит. А если бы я знала, как вынуть эту заразу, может, не было бы на окнах моей комнаты решётки, а двери не открывались бы только снаружи? И может, я обрела бы потенциал. Вновь. Но он уплыл по извилистой реке дерьма, которое раньше меня волновало. Может, мне лопату в руки, тарелку супа и кровать в углу? Кто знает. Мир справедлив не к каждому, но ко всем. Жизнь измеряется временем, но это время не песочные часы. Не перевернёшь, и заново ничего не начнётся. Прошлое не забудется, будущее не откроется, настоящее не закончится. И выливая этот поток тлетворной гадости на бумагу терпящую, я иссекаю, и возможно, это будет моим последним пробуждением. Но никогда, никогда улыбка не сойдёт с моего лица, покуда не охладеет плоть. И на немой вопрос «Почему?» я отвечу искренне, не тая меры достоинства своего перед Богом, потому что мир прекрасен, и в нём столько всего, что хочется плакать. Великий Гений, непревзойдённый, породил мир, и меня для него мало. То ли пустота, то ли переизбыток чувств меня уничтожит. За стенами, и в их пределах, мы все, мы все безумно одиноки. Все наши души не сходящиеся шестерёнки. Не зачем тут искать гармонии и согласия. Смирение. Но вот к чему оно приводит. Незачем искать в этих словах правду. Они – ложь, они – мощный слой снега на покатой горе. Они способность мыслить и говорить. И сплести их во что-то вроде бы умное, до смешного, просто. Но я не поступлюсь своей честностью, ибо всем сердцем верю в эту ложь. И если бы хоть кто-то понял насколько для меня это правда.
А может мне лопату в руки, тарелку супа и…