Парижские подарки

         
   Маша  всегда знала, что  побывает в Париже.
И вот подвернулся приличный десятидневный тур в составе группы плюс возможность еще три дня  одной досмотреть и додышать то, что получится успеть.
 
 Погоду в Париже интернет обещает летнюю,отпуск тоже не задержали. Правда, дома   сентябрь  выдался волшебно теплый и сухой, и уезжать из разноцветно- шуршащей, слегка дымчатой красотищи было чуть-чуть жаль.

   Маша  любит свой город со всеми прелестями и несуразицами одновременно. Живя и работая в центре, она дважды в день проходит по главной городской улице. Получасовое одиночество утром освобождает от домашней  суеты, а вечером напрочь выбивает бессмысленно-бумажную суматоху прошедшего дня.

Поздней осенью или зимой, когда бешеный ветер, продувая улицу насквозь, подгоняет  прохожих, залезая холодными лапами под  одежду, приходится идти очень быстро, почти бежать. Тогда лучше всего садиться на трамвай и ехать по городскому кольцу, глядя из больших окон на разгулявшуюся непогоду.
      Главная улица, как ручей, течет сверху вниз от одной круглой площади к другой. Какой-то заезжий гастролер сравнил центр города с гигантской гантелью. Может и так, но «гантель»  хороша. Наверное, потому, что любима.
       
     Ещё  Маша очень любит свою дочку Юльку.  Гармоничная семейная жизнь  с мужем как-то не получилась, и уже  пять лет  им с дочкой хорошо вдвоем.
 Может, поэтому  нечастые мамины романы как-то ничем не кончались. Или   не встретила еще своего единственного?   
   
       Присматривать за дочкой на время поездки взялись интеллигентная пожилая соседка и подруга Галка. Юлька же обещала вести себя пристойно, есть суп и котлеты и быть всегда на связи.

   Ночь перед отъездом Маша общалась с такими же неприкаянными одиночками в майл ру, а в три часа утра машина помчалась по пустым улицам в аэропорт. Рассветный ветер вносил в салон запах асфальта и сухой листвы.
    Лететь предстояло одной, потому что группа формировалась в Москве. Во Франкфурте на Майне нужно пересесть на парижский рейс, и  из аэропорта де Голля представитель туроператора должен отправить ее в гостиницу.
   Конечно, во франкфуртском аэропорту  она благополучно забыла  весь убогий запас немецких фраз, выученных в отечественных альма матер,поэтому долго плутала по гигантским туннелям терминалов, похожим на стально-чешуйчатых Змеев Горынычей.
В результате потная, растрепанная, с безумным от страха опоздать взглядом плюхнулась в кресло в последнюю минуту. Толстый лощеный немец, не желая сидеть с ней рядом,  сразу после взлета молча пересел на другое место.
   И она, краснея от стыда, как несколько лет назад в Германии, горько пожалела, что не нашла времени всерьез заняться немецким или английским, в который раз клятвенно себе пообещав записаться на курсы,что,действительно, вскоре и сделала.
В иллюминаторе тем временем уже были видны пригороды Парижа.

   Молодой мулат с табличкой турфирмы в поднятой руке улыбнулся:
       - Бонжур, мадам, как долетели?
       - Бонжур. Спасибо. Хорошо.
         
   Она смотрела в окно микроавтобуса и расстраивалась, потому что  мелькающие улицы, здания и прохожие, по ее мнению, ничего парижского из себя не представляли.
И расположенная в нескольких остановках метро от центра недорогая гостиница, заказанная по совету друзей из экономии (потому что в ней «только ночевать») находилась почему-то среди, кажется, индийских грязноватых лавок. В витринах на манекенах в разноцветных сари  блестели россыпи яркой бижутерии. По тротуару шли женщины в таких же сари, а прямо на газоне расположились подростки, одетые во что-то серое с надвинутыми  на лбы капюшонами, черноглазые и желтолицые.

          Номер был крохотный:с кровати, закрывавшей проход к выходящему в серый колодец двора окну, можно было шагнуть прямо в душевую за пластмассовой шторкой. В углу притулился холодильничек, правда, дверца от него стояла рядом. На холодильнике гордо красовался старенький, но к удивлению, исправный телевизор.  Завершали обстановку  скрипучий рассохшийся шкаф и прикроватная тумбочка.
          Метро тоже было обычное. Непривычным оказалось только почти полное отсутствие белых пассажиров. Маше  представилось, что, выйдя на улицу, она шагнет прямо в жару африканского города, хотя не было уверенности, есть ли метро в Африке.
          Но все долгожданное, конечно, случилось…  Поднявшись по ступенькам подземного перехода, она  выдохнула восторг у внезапно возникшего напротив здания парижской оперы, немного посидела на знаменитых ступеньках,и, как советовали те же  добрые друзья, взобралась на второй этаж туристического автобуса.
Он красным кораблем медленно плыл по вечерним, ярко освещенным улицам мимо дворцов, арок, фонтанов, парков, мостов, и от этого чуда, как в детстве, сладко замирало сердце.
   За поворотом, в бархате сумерек показалось сияющее,  огромное  и изящное  творение Эйфеля.  Маша, словно завороженная, вышла из автобуса и долго сидела за столиком уличного кафе напротив   ажурной свечи Башни.
 
         И полетели дни и вечера. Во время групповых экскурсий Париж был общим, точнее «всехним», как   говорила Юлька, когда ей было года четыре, про игрушки в детском садике. В свободное же время город принадлежали только ей, и куда только не заносило любопытство!
Ощущения от Монмартра, музея Родена, Дворца Инвалидов, Елисейских полей, а то  просто от кусочка  набережной или парка, где  беззаботно отдыхали парижане, не понимающие своего счастья – возможности постоянно существовать здесь - были необычайно острыми, отпечатываясь в памяти, словно  яркие кадры  цветных слайдов.

         Иногда, смотря, например, из окна дворца на версальский парк, она ясно видела  среди причудливо стриженых кустарников и ярких цветников  грациозную фигурку Марии Антуанетты,а с палубы кораблика, плывущего по Сене, отчетливо различала двигающиеся по мосту старинные кареты, разрисованные     наполеоновскими пчелами.

         В Лувр, по счастью, их повели  в четверг - в этот день музей работает до десяти вечера, и  после экскурсии можно было вернулась к Моне Лизе.
Толпы суетливых японцев здесь уже не было, и Маша замерла напротив грубого толстенного стекла, закрывавшего беззащитную картину.
 Она думала, что,наверное, не только ей,но и почти всем, пришедшим в галерею, эта прекрасно-таинственная женщина кажется очень близкой, и, наверное, им тоже жаль, что излучающую спокойное живое сияние, хрупкую красоту приходится прятать  за бронированным экраном.
 Казалось,  бессмертная Джоконда все понимает про маленьких, глупых и несчастных людей,  загадочно и мудро  улыбаясь в знак прощения.

   Потом она еще долго бродила по залам и наконец спустилась к основанию Пирамиды, чтобы, полюбовавшись блеском прозрачных граней, подивиться гармонии сочетания  современной архитектуры с творениями великого прошлого.

         А  Башня при ближайшем знакомстве как-то «не глЯнулась». Стоя в длиннющей очереди к лифту под огромными опорами, похожими на лапы гигантского чудища-динозавра, Маша чувствовала себя крохотной букашкой, и подниматься наверх было жутковато.
Выйдя из железного лифта на продуваемую бешеным ветром смотровую площадку, она  постояла на железных ступенях, слушая  железный стук  своих и чужих каблуков, и вечерний Париж вдруг показался сверху тоже неуютно-железным.

        Очаровал Музей Родена. Скульптуры казались  замершими в движении людьми. Позы и лица изумляли гармонией, а гранитные, мраморные или гипсовые тела излучали явное  живое тепло.
 Поразил  парк вокруг дома с озером и фонтаном, с огромными кустами цветущих роз и с удобными  шезлонгами среди  газонов, на которые можно было присесть или даже прилечь,чтобы немного отдохнуть.
       
   В парке на Елисейских полях удивление вызвали заменяющие неподвижные скамейки легкие белые стулья,которые можно было взять и спокойно перенести, чтобы посидеть около пруда с лебедями или возле разноцветной клумбы.
 
        А прямо на площадке у парадного  входа в Версальский дворец всех встречала  огромная  белая фигура  лежащего космонавта - произведение современной скульптуры, посвященное Первому Космонавту Мира. Маша,одновременно  возгордившись и изумившись, потрогала огромную руку в огромной перчатке и погладила гигантский шлем.       
      
    Еще везде было небо Парижа. Невысокие дома не закрывали  белый свет. Присутствие такого количества неба  среди городского пейзажа казалось чудом. Его глубокая голубизна, серость или чернота придавали особый колорит зданиям, деревьям, реке.

       Вечерами, жалея натруженные ноги, и, что греха таить, экономя быстро тающие евро, Маша чаще всего ужинала в номере купленными в соседнем  магазинчике фруктами, пахучим сыром и недорогим, но очень вкусным вином.
Она   не сошлась близко ни с туристами  из группы, не познакомилась ни с кем в отеле - великий  город занимал  все время и щедро дарил общение с ним одним …

       В последний вечер  отъездом, который  наступил как-то обидно быстро,  Маша шла в Мулен Руж. Она придирчиво оглядела себя в зеркало и осталась довольна. В меру нарядное черное с кружевной отделкой платье скрывало и подчеркивало все, что нужно. От замшевых лодочек на   шпильке невысокая  фигурка казалась выше и стройнее, а ноги - длиннее. Светлые, коротко стриженые волосы уложились удачно,  спокойный макияж был как раз к месту.
 Вообщем, она выглядела гораздо моложе своих тридцати семи, и это  был явно ее вечер.
        В просторном холле знаменитого кабаре зрителей встречали разноязычные служащие. Один из них провел ее к столику на двоих, где  уже сидел черноволосый плотный мужчина в сером с зеркальным блеском костюме.

       - Бонжур, - негромко сказала Маша, приготовившись к молчаливому трехчасовому соседству, впрочем, ничуть этим не тяготясь, и вдруг услышала:

        -  Добрый вечер. Вы из  России? Давно?
      
Это потом она сообразила, что, зрителей рассадили за столики с учетом возможности общения. А сейчас, еще не оправившись от удивления, слушала его немного странный русский. Он говорил, как эмигранты из России, живущие на Брайтон Бич -  их речь Маша слышала в телепередачах об Америке.
       Оказалось, что Павел, действительно, почти двадцать лет живет в Америке. Родом он из старинного русского городка Мурома, где Маша  была всего два месяца назад. Ее, юриста и одновременно  чиновника средней руки, пригласили с лекциями  на семинар крупной фирмы, сотрудники которой совмещали повышение  квалификации с отдыхом на комфортабельном теплоходе.
   В родном городе Павел после отъезда не был, и рассказ Маши о возрождении всероссийского интереса к Петру и Февронье, следовательно, и к захолустному Мурому, воспринял с некоторым изумлением.
Он держал в Лос–Анджелесе магазин обуви, говорил об экономическом кризисе в Америке, и ностальгия по родине, казалось, его не сильно беспокоила, хотя, может быть, не хотел откровенничать со случайной знакомой.

      Маша слушала  глуховатый голос, потягивала прохладное шампанское и смотрела на сцену. Большая группа девушек в роскошных костюмах вся разом выбежала из-за кулис. Отличаясь друг от друга  только  цветом  длинных волос и  кожи, стремительно и  синхронно они закружились в танце.
В  слепящем свете прожекторов  быстро сменяли друг друга полуобнаженные женские тела  розовато-молочного,  желтоватого,  бронзового,  чисто белого,  шоколадного,  угольно-черного цветов.   
   Вдруг музыка зазвучала медленней, завораживая и обволакивая тягучей мелодией: разноцветные фигурки танцевали топлес…
Маша ощущала упругость и свежесть их тел, замирая от прелести  легких  изящных движений.
 Казалось, что  музыка бежит за этой божественной красотой всемирного женского естества и не может ее догнать.
      Номера сменяли друг друга быстро. Все было красиво,профессионально и почти понятно без знания языка.
 
      Она рассказала Павлу о себе, о своём городе, где он в молодости бывал, отметив, что сам он о семье обмолвился скупо
Он почему-то стал называть ее Марусей - так называла любимую внучку  бабушка.
   От ласковой памяти детства, от  светлого праздничного настроения и ощущения   возникающей близости между ней  и ещё три часа назад незнакомым   человеком    на душе теплело.
      
   Вечер завершился искрящимся  канканом, и зрители медленно потянулись к выходу. Возвращаться в отель на метро было страшновато, и  Маша  попросила Павла посадить её на такси.
       Они подошли к стоянке, где выстроилась приличная очередь, еще немного поговорили ни о чем. Он с улыбкой, выполняя просьбу пугливой  россиянки, посмотрел на номер машины, повторил его вслух, чтобы слышал водитель, потом  попрощался.
Вдруг, когда авто уже тронулось, быстро подошел, резко дернул ручку двери  и наклонился к Маше:

      - Спасибо за вечер, Маруся! Я найду Вас в «одноклассниках»…

      Утром она пошла на Пигаль. Набравшись смелости, заглянула впервые в жизни  в один из открывающихся секс-шопов и у еще полусонной продавщицы  купила, наверное, самой себе  (дарить кому-то, пожалуй, будет неудобно) сувенир: очки без стекол с прикрепленным к ним носом в виде  пышного женского бюста из двух одинаковых половинок, где  спелые соски из красных пуговок заменяли носовые отверстия. Вообще-то, это выглядело забавно, хотя, конечно, слегка непристойно.
Потом  набрела на музей эротики, где надивилась на экзотические экспонаты всех времен и народов. Вот только фотоаппарат разрядился, и снять почти ничего не удалось.
   Напоследок ноги в который раз сами понесли ее на Монмартр. Глядя на раскинувшийся внизу в голубоватой дымке, не раскрывший еще так много  своих секретов город, она снова и снова обещала себе и ему обязательно вернуться.
 
      Все шло своим чередом. Отправляя дочке очередную эсэмэску, она подписалась: твоя мама Маруся, - и на миг возвратилась в слегка волнующее очарование вчерашнего вечера.

   А Париж не отпускал: из-за внезапной грозы рейс на Франкфурт  задержали на несколько часов, и теперь она все-таки опоздала на пересадку, хотя и не по своей вине. Дисциплинированная  Люфтганза-авиа  предоставила  переводчицу,  номер в отеле до утра и бесплатные ужин с завтраком. Так что  только через сутки, уже через Москву, она вернулась домой…

     Дома сначала давила пустота, ничего не хотелось делать, никого не хотелось видеть, кроме роднушечки Юльки. Но через неделю-другую эмоции поутихли, и  появилось ощущение спокойной радости  и легкой  свободы.
 А еще, теперь в любое время можно было возвратить себя в  Париж,  словно в любимое кино. Иногда это происходило само собой: например, во время очередного тягомотного совещания или по пути домой под шелест серого рассеянного дождика в осенних сумерках города.
В такие минуты  перед ней появлялись ,например, разноцветные яркие карусели  для маленьких парижан или группы танцующих на набережной Сены под мелодию аккордеона. Аккордеонист был обязательно улыбчивым белозубым брюнетом в полосатом берете с ярким помпоном. 
 И почему-то все чаще она снова и снова оказывалась за столиком Мулен Ружа,  рядом с Павлом...

     Прошел почти месяц, прежде,чем она решилась заглянуть на сайт одноклассников. Ее года два назад разместила там продвинутая дочка, но   никто из  потерявшихся друзей тогда не нашелся -  наоборот, замучили малознакомые выпускники ее школы, обращаясь за юридическими консультациями или за помощью в трудоустройстве.
   Конечно, она надеялась на весточку из Америки, но совсем не ожидала, что так разволнуется и обрадуется, увидев  на  полупустой  страничке   сразу  несколько сообщений от одного адресата с одним и тем же коротким вопросом:
 
- Где же ты, Маруся ???

 - Где же ты, Ма-руся???

- Где же ты, Ма-ру-ся?

    Так Павел снова вошел в ее жизнь. Они  начали общаться по «Аське», перебивая друг друга :

   - А помнишь?

   - А ты видел?

   - А ты там была?

    Оба  жалели, что не провели вместе   последний Машин парижский день.
   Незаметно  воспоминания сменились рассказами « за жизнь»: оказывается, о многих вещах они думали одинаково,и книжки, и фильмы любили одни  и те же.    А Их сближала и некоторая общая потерянность в современном мире: она немного потерялась в недавнем диком безвременье в России, а он -  пытаясь выстроить жизнь в чужой стране.
Маша посылала ему фотографии дочки и города Мурома. Он – свои и сына.

     Скоро общение стало почти ежедневным, точнее, еженощным.  Началось обсуждение повседневных дел и проблем, а спустя ещё месяц-другой  общими для обоих стали радости  и беды каждого.
Поэтому, наверное, спустя полгода  Павел приехал, и они  отправились на его родину.
    
   Сказочный от белоснежности и тишины Муром принял их, как дорогих гостей.      
   В древнем монастырском дворе,  прижавшись щекой к колючему рукаву  Пашиной куртки,   светящаяся тихим счастьем Маша  снова слушала рассказ пожилой монахини о Петре и Февронье. Но ей казалось, что история о  великой любви и верности мужчины и женщины, которых не смогла разлучить сама смерть, звучит для нее впервые.
А та, первая ее поездка в Муром была в прошлой жизни, и даже может быть, не в ее, а в жизни какой-то другой Маши...

***

     Теперь радующаяся за нее дочка часто зовет ее мамой Марусей, и просто Марусей -  многие из близких.
     А она  даже почему-то не очень  удивляется всему с ней происходящему, ничего не загадывая вперед. Просто     мысленно благодарит   ставший для нее умным и добрым волшебником город  за то, что он подарил ей  не только себя, но и новую , конечно, обязательно счастливую жизнь.   

P.S. Парижский мост через Сену снимала я.