БулгаковЪ и Иерушалаим
(рассказ о чудесах и любви)
Олегу Д.
«Был взмах, почти достигший врат рая, — и Ска-ла из¬дала крик радости. Но пророк повелел ей молчать — и вошел во врата рая. А Скала вновь пала к земле — и вновь вознеслась — и в движении своём пребывает и доныне: не мешаясь с прахом и не смея преступить не-ба».
Я стоял посередине центральной площади Храмо-вой Горы. Моя группа сгрудилась под навесом у Купола Скалы, потому что шёл лёгкий дождь.
Жалко, если бу¬кву «Ё» уберут из русского языка – она помогает соз¬давать красивые тексты.
Я просто обалдел от счастья. Эйфория, состояние все¬ленского счастья, восхищение античной архитек-турой, мусульманские мечети, гранитные плиты и ка-менные колонны - всё переполняло меня.
Я стоял на Храмовой Горе и лил дождь.
Вся моя жизнь, от греха до смерти и храма, все прошлые смерти, жуткое прошлое, щемящая боль, кош-марные унижения, жуткое одиночество, безысходность, неприкаянность и выматывающие душу болезни, барах-танья в мирской жизни - всё это было в прошлом, и сей-час не существовало.
Сейчас существовала только Храмовая Гора, вдали Ие¬рушалаим, за спиной Купол Скалы - Куббат ас-Сахра - Мечеть Омара, вдали Мечеть Аль-Акса, лёгкий дождь, льющийся мне в ладони, и солнце, пробиваю-щееся сквозь тучи.
Боже мой, Господи, хорошо - то как!
Я – уже здесь.
Я же и не мечтал быть здесь. А я здесь, Господи.
Так хотелось упасть на колени. И просто поцело-вать эту землю. Я так бы и сделал, если бы уже не тан-цевал и кружился, подставив ладони. Счастье перепол-няло меня.
Верховный Муфтий Иерусалима стоял у двери Мечети Омара недалеко от меня.
Я протягивал руки к небу, в стороны, под дождь, прикла¬дывал к сердцу, улыбался и показывал всем сво-им существом, что эта влага небесная – благодать Бо-жья. Муфтий улыбался мне.
Я только твердил себе под нос: «Господи, Иисусе Хри¬сте, сыне божий, помилуй мя грешного...»
Что мы в России не видали дождей, что ли... После такого дождя я уже не любил зонты. Бывает, промокну, а зонт не раскрою. Сейчас понимаю, не упрямство это – это моя инаковость.
Мы все считаем себя особенными. Но меня научи-ли - наставники, больница - что я такой же больной, как и тысячи других. И долго после этого не чувствовал се-бя каким-то особенным. А потом те же люди долго объ-ясняли, что мы иные. Сейчас – то я думаю, что инако-вость присуща каждому человеку с рождения, просто её надо понять. Это как ноты, не зная нот, не сыграешь на инструменте.
Вот так я ощущал себя тогда.
Я чувствовал себя, если не Богом, так его полно-мочным представи¬телем, первым после Муфтия Иеру-салимского.
Но тут под ноги упали первые градинки.
Ещё не понимая, что происходит, я поглядел на Иеру¬салим. С дальнего конца площади шла огромная серовато-жел¬товатая стена воды, как цунами, как кара небесная...
***
Экскурсовод. В Пятикнижии Иерусалим упоми-нается под названием Шалем или Цион, значение ко-торого неизвестно, возможно, цитадель или укреп-лённый холм. В тысячном году до нашей эры город был захва¬чен евреями под предводительством царя Давида.
Давид построил здесь свой город, который получил на¬звание Ир Давид («Град Давида») и торжественно пе¬ренёс туда величайшую еврейскую святыню - Ковчег Завета. Иерусалим находился на территории между на¬делами колена Иуды, к которому принадлежал Давид, и колена Вениамина, к которому принадлежал первый царь Израиля Саул. Перенеся Ковчег Завета — символ присутствия Бога — в город, не принадлежавший ни одному из колен и бывший в личном владении царя, Да-вид тем самым пре¬вратил свою столицу в святой город, вокруг которого концентрировалась религиозная жизнь всех двенадцати колен Израиля.
***
С утра к Стене Плача стекались сначала робкие струйки, потом ручейки, а потом уже и реки еврейской молодёжи в белых рубашках, темных брюках и юбках, с кипами на голове у мальчиков и бело-голубыми флаж-ками.
Старики пели и плясали.
Иерусалим праздновал сорокалетие воссоединения двух частей - западной и восточной. После победы в Шестидневной войне Израиль получил контроль над всей территорией города и заявил свой суверенитет над объединённым Иерусалимом, сделав его своей единой и неделимой столицей. Евреи веселились и накатывались волнами на Храмо¬вую Гору и Стену Плача.
Мусульмане ходили хмурые и глядели исподлобья. Ред¬кие мусульманские кучки в основном собирались около кладбища, чтобы не разогнали. Достать «ка¬лашников» в этой обстановке было проще простого.
Перед этим в течении нескольких лет в Иерусали-ме уже происходили вылазки обезумевших фанатиков всех конфессий – мусульман, иудеев, христиан.
Но в тот миг в воздухе явно пахло грозой.
Когда мы поднимались по деревянному крытому и ого¬роженному настилу – лестнице к Храмовой Горе, я смотрел в глаза мальчишек и девчат из израильского спецназа. Они судорожно сжимали автоматы-узи, отво-дили глаза и не хотели фотографироваться.
Внизу колыхалось море взбудораженных израиль-тян.
Это был день тревоги, и он стал днём Грозы.
За час перед этим, ранним утром, мы побывали на Гол¬гофе, в Храме Гроба Господня. Незабываемое ощу-щение прикосновения ко времени две тысячи лет назад.
Я вложил привезенные записочки моих друзей в щерба¬тые камни Храма. Туда, куда все прячут привозимые со всего мира записочки.
Потом долго бродил один по Храму, примыкая время от времени к разным группам, нациям и народно-стям.
Постоял и у наших русских паломников. Они были такие светлые, все в белых рубашках. С удовольствием послушал русского батюшку и родную старославянскую речь.
Не люблю ходить с группой.
Тем более, что наш экскурсовод, местный еврей Гоша, явно мелкого пошиба, был очень тенденциозен.
Я помолился от всего сердца на плите, на которой об¬мывали Христа. До сих пор помню своё состояние. Так истово я никогда не молился. У груди я держал только что купленный палестинский платок, «арафат-ку». Я осветил платок светом Спасителя.
Потом выполз на двор и уселся на теплые камни напротив Гефсиманского сада. Рядом со мной сидел японец. Мы с ним обменялись пе¬реполнявшими нас чувствами.
- Бог у нас в сердце, - говорили мы на ломанном англий¬ском.
Нас с японцем услышала сидевшая рядом пожилая кра¬сивая палестинка, к которой все почтительно подхо-дили и кланялись. Она начала нам что-то объяснять. Понемногу и с трудом я стал понимать. У неё было кра-сивое греческое имя. А фамилия почему-то итальянская.
Она была бенедиктинкой и послушницей Папы Римско-го, имея от него поручение – хранить ключи от Храма Гроба Господня.
Она постоянно повторяла: «Люди – глупые, дураки. Эти мальчишки, - она подразумевала их всех, и пале-стинцев, и евреев, - играют в войну, они не понимают, что это всегда кончается кровью детей».
Вот так неожиданно я приехал на Святую Землю к ге¬роям своего стихотворения, написанного пять лет на-зад.
XXI век – велики дела твои, Господи!
Я смотрел на события в Беслане в прямом эфире.
И взрыв башен – близнецов видел в прямом эфире. Си-дел на диване и обливался слезами, потому что пил.
А на детей в Беслане я уже смотрел трезвым. И слезы мои высохли.
«Боже, дай мне разум и душевный покой,
Чтобы принять то, что я не могу изменить.
Мужество, изменить, то, что могу.
И мудрость отличить одно от другого».
Я смотрел, как гибли дети, и ничего, НИЧЕГО не мог сделать.
Тогда я и сказал эти слова своим коллегам: «Если бы мы могли взяться за руки в одной молитве, все вме-сте». Они сказали, что это – утопия.
Когда происходит такое страшное горе, тогда на-шими устами говорит Он.
А у нас есть другой выход?
Я смотрел и скрипел зубами от бессилия.
Я ещё не раз испытаю это чувство в отношении и своей жизни и своих проблем.
А тогда только один вопрос сидел в голове - Гос-поди, что же делать в подобных случаях?
Пусть небо прольется океанами скорби.
И все человечество хоть на миг смутилось бы –
Какую цену платить бы стоило,чтобы дети игра-ли в Иерусалиме?
***
Экскурсовод. В Иерусалиме, Давид купил у Арав-ны гору Мориа, где воздвиг на месте гумна жертвенник Богу Израиля, чтобы остановить поразившую народ эпидемию. Гора Мориа - это место, где происходило жертвоприношение Исаака. Давид намеревался соору-дить здесь Храм, однако, вняв словам пророка Натана, оставил эту миссию своему сыну Соломону. Падение Северного царства и разрушение ассирийцами израиль-ских храмов укрепило положение Иерусалим¬ского хра-ма в качестве единственного святилища всех израиль-ских колен.
В результате, паломники из бывшего Израильско-го царства прибывали на праздник Песах (пасху) в Ие-рушалаим.
С восшест¬вием же на престол благочестивого царя Иосия были ликвидированы все языческие культы, раз-рушены ал¬тари в культовых центрах северных колен, и Иеруса¬лимский храм был окончательно превращён в нацио¬нально-религиозный центр. С тех пор в Иудее бы-ло одно единственное Святилище, куда паломничали даже самаритяне из Шхема, Шилома и Caмapии.
При царе Иехонии Навуходоносор захватил Иеру-салим и вывез все сокровища дома Господня, и изломал все золотые сосуды, которые Соломон, царь Израилев, сде¬лал в храме Господнем. Множество знатных жителей вместе с иудейским царём Иехонией были уведены в плен в Вавилонию.
***
Я тогда многое понял: и про себя, и про мою бед-ную родину, и про наше бедное человечество.
Потому что у нас один выход: либо - взяться за ру-ки в одной молитве, все вместе, либо – конец котёнку.
Прощай, человечество.
Ничего вроде БЫЛО...
И все миллионы лет восхождения жизни от про-стых клеток до Человека разумного (?), выбранного Бо-гом – кошке под хвост. Тьфу, и нет человечества.
Почему вспомнился Иерусалим?
Да просто потому, что каждое утро повторял про себя покаянный 50-ый псалом Давида.
«Ублажи, Господи, благоволением Твоим Сиона,
И да созиждутся стены Иерусалимския».
Ну, и как прикажете?
Написал три слова про Святую Землю - теперь «женись», обязан написать про Иерусалим.
***
Экскурсовод. В средневековой Руси, когда гово-рили о Иерусалиме, всегда имели в виду Московское Царство. Иерусалим при патриархе Никоне стал сим-волом Града Небесного. Идеальный город средневе-ковья, подобно городу Платона, не был понятием, соот-носимым с реальностями застройки. Он отражал идею «небес¬ного города Иерусалима», города — сим¬вола вселенной. По замыслу патриарха под Москвой должен был быть воссоздан комплекс святых мест Па¬лестины. Это была попытка перенести образ храма Гроба Гос-подня на русскую землю. Земли, на которых предпола-галось расположить новую обитель, находи¬лись во вла-дении боярина В. Шереме¬тева, князя А. Трубецкого, стольника Р. Боборыкина и других.
***
Вот и написалось.
«Просите мира Иерусалиму,
Граду слитому воедино!
Просите немедленно ему отсрочки
От тяжкого жребия невообразимого!
Пусть ржа веков его камни сточит.
Но пусть хоть имя останется у Иерусалима».
Стихотворение я написал год спустя в годовщину Бес¬лана.
«И в гулкой мерности его пространства
Дети пла¬чут немыслимо, невыносимо.
Возьмите разом его богат¬ства,
Но детский смех верните Иерусалиму».
Я никогда не собирался на родину отцовских предков – в Израиль. У меня этого даже в уме не было.
Было, конечно, в советское время желание уехать, куда глаза глядят, чтобы коммунистов не видеть. Но тогда кто только этого не хотел, даже сами коммуняки меч¬тали свалить.
Вот и свалили, а мы остались.
По материнской линии я родом из села Возмище Волоколамского уезда Московской области. Крещён ве-рующей бабушкой, до сих пор её поминаю и молюсь за неё, половину детства провёл в деревне.
Единственных инородцев – меня и мою сестру – признала моя очень неласковая к инородцам де¬ревня. Отец туда ездить не любил. Папа был закоренелым атеистом. И как-то неожиданно для себя влюбился в мо-лодую русскую женщину на пятнадцать лет моложе. Так поя¬вился на свет я, плод запретной со стороны всей родни - и русской, и еврейской, любви и итог наруше-ния веко¬вых традиций.
Так о какой родине предков можно говорить, если я на ней живу.
Но вот в моей жизни появляется Булгаков. И я в одно¬часье отправляюсь на Святую Землю.
***
Экскурсовод. В шестом веке до нашей эры, после завоевания Вавилонии, персидский царь Кир Великий из¬дал декрет, разрешавший изгнанникам возвратиться в Иудею и восстановить Иерусалимский храм, разрушен¬ный вавилонским царём Навуходоносором. В четвер¬том веке Иерусалим и вся Иудея без сопротивления по¬коряются Александру Македонскому, который под¬тверждает привилегии, данные городу персидскими правителями.
***
Обратился к Булгакову скорее по привычке, я его с дет¬ства люблю. Мне хотелось поработать над литера-турной техникой. И я решил, что лучше, чем поштуди-ровать Булгакова, мне не придумать.
Всегда считал, что булгаковский язык - это язык московских улиц середины ХХ века, начиная с Марьи-ной Рощи, кончая Пречистенкой и Лефортово.
А так как я, благодаря судьбе, успел повариться прак¬тически во всех слоях великого российского народа – среди интеллигенции, рабочих, мещан, бомжей и кре-стьян, то выбор был очевиден.
Я сам говорю и думаю на этом языке.
Полагаю, что и старик Даль не чурался бы этого языка.
Двадцать лет не писал, с тех пор, как началась моя бо¬лезнь. Ангел-хранитель покинул меня и лишил вдох-новения и поддержки. В прошлом остался так и неиз-данный, и слава Богу, по¬этический сборник, литератур-ная тусовка среди поэтов с громким именем, куча ап-ломба и графоманства.
Вот тут и настал неожиданный финал. Конец по-прыгунчику. Пых, пых, а не получается. Вдохновение утекло сквозь пальцы, в те бреши, которые проделал Его Величество алкоголь. Помню только кратковремен-ные острые вспышки сочинительского фейерверка в полном бреду. И не дай Бог повторения этих галюцино-идных присту¬пов катастрофического поэтизма...
Не дай мне Бог сойти с ума, я уже сходил туда, и ничего хорошего там нет.
Я попросил у Него душевного спокойствия, и Он дал. Великое событие. И Бог с ними, со стихами этими.
Так в моей жизни появился г-н БУЛГАКОВЪ во второй раз, после зелёных чёртиков, инопланетян, детки до сих пор смеются, и второго пришествия Мессира в Москву, что мне и предвиделось в белой горячке.
Вот тут-то и происходит очередная мистика.
В горестном состоянии от разрыва отношений с очеред-ной пассией, какой же я до сих пор дурак, и в чайльд-гарольдовом одиночестве в сентябрьской Алуште на-талкиваюсь в книжном развале совершенно нежданно на дневник Елены Сергеевны Булгаковой.
И в тоске необъяснимой, можно, я не буду кавы-чить, я открываю настоящее Чудо Любви.
Нет, Вы понимаете? Знакомые уверяют, ну нельзя же всю жизнь искать Елену Сергеевну. НУ ПОЧЕМУ НЕЛЬЗЯ?
Далее практически за год я перерыл всё о Булгако-ве. С одной единственной целью – написать пьесу, я не новичок в театральном деле, о последних десяти годах жизни МАКИ, так его звали близкие.
Какая трагическая получилась пьеса.
Я прожил с МА, наверно, половину его жизни.
И когда пьеса была почти готова, и автор, и слушатели рыдали в семь ручьёв, дочка даже привезла с Тибета шапочку Мастера, блин, как у меня хватило ума её не надеть, тут я начал что-то в жизни понимать...
И я порвал эту пьесу. Чтобы от неё ничего не оста-лось. Сожжённые рукописи ведь не горят.
Читал же я сожжённый дневник Мастера.
***
Экскурсовод. Греческие завоеватели были изгна-ны из страны Иудой Маккавеем во время восстания. Симон снёс господствовавшую над Храмом крепость Акру, так что Храм стал самым высоким местом в Иеру-салиме.
В 63 году до нашей эры римские войска под пред-води¬тельством Помпея после трёхмесячной осады взяли штурмом Иерусалим и укреплённый Храм. Город стал центром римского протектората Иудеи.
При завоевании Иерусалима Иродом, несколько колонн Храма были сожжены и дворы Храма залиты кровью защищавших его. Тем не менее, дальнейшее оскверне¬ние Храма было Иродом остановлено. Обветшавший Иерусалимский храм не гармонировал с новыми вели¬колепными зданиям, которыми Ирод украсил свою сто¬лицу. Ирод принял решение о переустройстве Храмовой горы и о перестройке самого Храма, надеясь этим ак¬том приобрести расположение не любившего его на¬рода.
***
«И от чего мы могли б отказаться,
И что бы сделать, взявшись за руки непобедимо?
Просите Спасителя с нами сейчас остаться
В этом граде детей, граде Божьем,
Иерусалиме»
Что-то, наверно, есть в судьбе, то, что мы называ-ем High Power, Высшая Сила, что переворачивает нашу жизнь в один миг. Ещё минуту назад ты и не подозре-вал, что произойдет. И вот жизнь покатилась по-другому. Аннушка уже раз¬лила масло.
Первым делом я вспомнил, что у меня есть хоро-ший друг в Израиле. Мы с ним даже не переписывались. Потом я начал искать рекомендуемые израильским ми-нистерством туристические фирмы. И в этом списке я нашел фирму другого старого знакомого. Позвонил, он обрадовался и сказал, что отправит на Святую Землю в лучшем виде. И тут уже израильский друг отвечает по электронке, что лучше всего и дешевле обратиться в эту московскую турфирму. Мы все оказались в одной це-почке.
Мне пришлось немного подождать, чтобы купить авиабилеты подешевле. Всё это время я пытался понять, зачем я еду. И что я жду от этой поездки.
Все мои друзья, зная, что я верующий человек, да-же не сомневались, что мне уже давно пора туда и вос-принимали все это восторженно. А меня считали за-сланцем и передавали записочки на Голгофу и в Стену Плача. А я даже и не пытался понять, что прошу от Бо-га.
В принципе у меня все есть, что нужно для жизни.
Постепенно приходило понимание, что сложные про¬блемы всё равно останутся, и решать их придется ни где-нибудь, а в Москве. Новую работу мне придется вы-бирать самому, подругу тоже. С квартирой разбираться, разъезжаться с детьми, придётся тоже самому.
Деньги для меня уже не так важны. То есть, конечно, деньги – это определенный комфорт и дополнительные возможности. Но чтобы копить на большую квартиру – убиваться не буду. А однокомнатная у меня и так будет, с детьми догово¬римся.
Машина, конечно, нужна. Но дорогая мне как-то до лампочки. А недорогую иномарку я и так куплю. Словом, всё выходило, что Программа изменения моей жизни уже внесла такие коррективы, что мои желания совпадали с моими возможностями.
Просить у Бога какую-то необыкновенную Елену Сер¬геевну. Увольте! Вот уж тут мне приятно самому.
Когда я выбрался из Страшной катастрофы, которая продолжалась почти девять лет, а с кувырканиями и от-дельными заходами и все 15, то шаги, которые я должен был сделать, для того, чтобы жить и жить успешно и радостно, были очевидны.
Первым делом я признал своё бессилие перед прошлой жизнью и своей болезнью. Потом я обратился к силе, значительно превышающую любую человече-скую.
А как мне делать третий шаг? Что я доверяю Богу, а что должен делать сам? Мои товарищи привыкли го-ворить так: мы приняли ре¬шение препоручить нашу во-лю и нашу жизнь Богу, как мы его понимаем.
Я не понимаю, что такое Бог. И не хочу понимать.
Но для меня очень важно, что значит для меня Вера.
И единственный вывод, который я могу сделать – Веру понять умом невозможно. Это Вера. Это понимается только сердцем. Этот ответ я услышал на Святой Земле и от хранитель¬ницы ключей Храма Гроба Господня, и от разных людей в Иерусалиме. Когда я собрался на Святую Землю, то понимал, что это я не пойму там.
Понимать мне придётся здесь. Но зачем я еду, что же вдруг меня забрало и повело именно туда? Я ведь в Рос-сии не все еще места объехал, где мне хоте¬лось бы по-бывать. А уж про Европу и говорить нечего.
На Восток меня явно не тянуло.
Можно было спрятаться за Булгакова и с важным видом, надув щёки, сказать, ну, знаете, Булгаков, мол, Иешуа, Иерушалаим, ну и так далее.
Типа, я вроде как булгаковед, терпеть не могу ....ведов и .... филов, ну, и ... следующая остановка – Ие-русалим.
Нет, не то...
Что-то было куда более важное.
Первое.
Весь вопрос в Нём.
Я ведь заразился от МА. Он-то и роман свой заду-мал в 1919, обидевшись на пи¬сателей журнала «Безбож-ник». Вот слова в дневнике Булгакова, как помню: «Ладно бы Его отвергали, он Сам за себя постоит, но зачем же Спа¬сителя трогать».
Всё время пытался представить, читая и перечиты-вая Евангелия, как это было тогда. Я ведь и сейчас зано-во открываю всё новое и новое и в Его словах, и в Его поступках.
Я просмотрел кучу фильмов, всматривался в кар-тины на евангельские сюжеты. Прослушал много музы-ки. Перечитал много книг. И чего-то мне не хватало. Эффекта присутствия.
Какого-то только для меня важного признака жиз-ни. Надо было ехать туда, и своими глазами, и бог его знает ещё чем, ощутить и понять...
Теперь я понимаю, что ощущала Святая Елена пе-ред поездкой в Палестину.
«Туда, и пусть Он решает, что должно произой-ти».
Вот ещё одно, вопрос в детстве. Ведь отец – еврей. Тихий такой, интеллигентный инженер, всю свою жизнь отдавший работе. Мы с сестрой у него поздние. На 45 лет у меня с ним была разница. У се¬стры ещё больше. Я юношеском возрасте, когда стал что-то понимать, за-стал его уже уставшим. Я не сомне¬ваюсь, что он мечтал съездить в Израиль. Но это его мечта, а не моя.
А двадцать пять лет назад в застойные годы некоторые мои друзья, не только евреи, уезжали, кто в Израиль, кто в Америку. У меня тоже были проблемы и с рабо¬той, и с квартирой... А на руках семья и двое детей. Очень тоже хотелось куда-нибудь свалить. Меня звали, но я сделал свой выбор осознанно. Я остался. Потом да-ли ещё при Брежневе квартиру. Началась перестройка. Я ушел в бизнес, в новые неиз¬вестные еще в России технологии.
Жизнь начала налаживаться. Но...Я начал спивать-ся. И это была страшная, поверьте, очень страшная ис-то¬рия. Сейчас в новой жизни, а Он подарил мне её, для меня важнее было понять, дал для чего? У меня оста-лись долги, недоделанные дела. Дети, это понятно, се-мья тоже, работа... Он дал мне сейчас то, о чём я даже не мечтал.
Не хочу хвастаться, как только я признался в том, что я не состоялся во всём, но признался честно, без ак-тёр¬ства, горько, знаете, это сознавать, так Он сразу на-чал восстанавливать моё самоуважение.
Вот, кстати, и часть ответа на вопрос.
Работать и физически, и духовно пришлось самому, причём без оглядки на результат. Просто я делал то, что мог. И я не мог это не делать, потому, что только это я и могу хорошо делать. И самое главное, выясняется, не для этого меня Он от¬пустил... Было что-то более важ-ное.
Я с удивлением обнаружил, что начал писать. И у меня это стало получаться.
Но не самообман ли это?
Вот что надо было понять. И где взять силы, чтобы в 55 лет начать менять судьбу. Где Его воля, и где моя?
И вот над Храмовой Горой разразился страшный шторм, и гром, и молния, и град.
«Бог гневается», - сказала одинокая русская жен-щи-на рядом со мной. А меня вдруг пронзило состояние собственного бессилия.
«Господи, Иисусе Христе, сыне божий, помилуй мя грешного...».
Моя болезнь, моя жизнь, всё это не подвластно мне. Это такая же могучая стихия, над которой я не вла-стен. На всю мощь моей болезни есть только одно про-тивостояние, и эта мощь, мощь Силы Божьей, моей Высшей Силы, которая меня любит любого.
Вот так- то, мой оппонент, Сатана, Мессир второго пришествия, который очень хотел мной порулить, не удалось, я умер в той прошлой жизни. И возродился для новой, уже с Ним в сердце. Он, Спаситель, меня любит любым.
И я пошел вначале, потом потрусил побыстрее под на¬вес, где уже сгрудилась вся наша экскурсионная группа и местные мусульмане, обслуживающие тури-стов.
Я оказался последним, пришедшим к навесу. Мне пришлось подставлять свою широкую спину и ук¬рывать всех остальных от дождя. Через пять минут ко мне при-бились, дрожа от холода и дождя, два палестинских па-ренька, которые на Горе торговали всякой всячиной. Я обнял их за плечи, на¬крывая своей жилеткой.
Так Он исполнил воочию и вживую моё стихо¬творение.
«И от чего мы могли б отказаться,
И что бы сделать, взявшись за руки
непобедимо?
Просите Спасителя с нами сейчас остаться
В этом граде детей, граде Божьем,
Иерусалиме…»
Это было высшее счастье и стало моим Предна-значением.
Сколько шло это безумие, эта «стена небесного плача», «Ноев потоп», «тьма иерусалимская» – час или около того, я не помню. Потом дождь стих, и мы пото-пали потихоньку к Стене Плача. Солдаты стояли мок-рые и спокойные, они уже улыбались. Я подошёл к Сте-не Плача, засунул во все щели, которые нашел, записоч-ки от многочисленных моих друзей и собрался помо-литься за папу.
Дождь ещё шёл, но он уже разогнал эту безумную толпу. У Стены было всего несколько мокрых пацанов, солдат и полицейских, они тоже молились, пользуясь тем, что гражданские выжидали дождь под навесом.
Я вспомнил отца, я его очень любил, он скончался прак¬тически у меня на руках - рак. Он мне очень много дал. И то, что я остался в живых, и то, что я остался в труд¬ных ситуациях всё-таки человеком, в этом есть и его заслуга. Опять возникло очень напряженное молит-венное состояние.
И вдруг кто-то дергает за рукав, не даёт молиться.
Смотрю, хасид. Долго не могу понять чего он хочет, по¬том смотрю второй за другую руку тянет, третий за но-гу, четвертый, пятый...
Сумасшедшая мысль - Он, мол, хасидиков наслал помолиться за меня, ну потому, что я -то его Представи-тель. Что-то меня всегда тянет, чьи-то интересы пред-ставлять, только не свои.
«Чего надо»,- говорю.
- Молиться за тебя хотим.
- Ну, ладно, молитесь.
- Как звать?
- Кого, меня? Иосиф. Joseph.
- Как отца звать?
- Абрам…, - молчат, черти, не понимают.
- Авраам. Abraham.
А сам думаю: «Ни хрена себе, Иосиф сын Авраама, блин, и Стена Плача, Библейская История, понимаешь».
Только очень быстро они кончили молиться и опять по-английски залепетали.
И тут я стал соображать, что они деньги требуют. И это меня очень оскорбило. Типа, я тут о духовном, а они, чертенята, о шекелях. Совсем, видно, ума-разума лишился. Будет тут кто за так в дождь молится. Не все же такие чокнутые…
«В очередь», - заорал я, - «Первому дам, осталь-ным фига».
А они меня всё дергают, лопочат не по-нашему.
один кричит, что он якобы не за деньги молился.
- Молодец, - говорю, - И я за тебя помолюсь.
А я, красавЕц, весь мокрый и взъерошенный, с вы-пученными глазами и криком: «Чёрный ворон, чёр¬ный ворон, что ж ты вьёшься надо мной», как в соккере, американском футболе, обняв камеру, погнал к своей группе.
Не догнали. Но деньги первому всё-таки дал, что-бы помолился за папу.
- Ты добычи не дождёшься...
А потом я со счастливыми еврейскими пацанами сфото¬графировался. Счастливыми, наверно, потому, что со мной познакомились.
Чтобы они не скучали без меня, я им обещал, что снова в гости приеду и научу окапываться сапёрной ло-паткой.
А в автобусе, чтобы согреться, я накинул на плечи «арафатку». И вся наша еврейская группа как-то нехо-рошо замолчала и отодвинулась от меня. Живы всё-таки предрассудки.
«Люди – глупые. PEOPLE ARE FOOLISH». Мета-кардия Филия Дель Гардия – хранительница клю¬чей от Храма Гроба Господня, палестинка, бене¬дектинка.