Семён развёлся со своей Наткой, когда ему было двадцать четыре года. На суде оба в один голос заявили, что не сошлись характерами. А какой там характер, когда им на двоих и сорока пяти лет не было! Детей они завести не успели. В общем, развелись. Сожаления были, конечно, у Семёна. Что там думала Натка, он знать не мог. Но как-то постепенно привык обходиться. Девиц-то озабоченных всегда хватало.
А чего развёлся-то? Всё работа виновата. Когда на час позже домой придёт, когда и на два. А жена - красавица. Гордость у неё была. Как же так, к такой-то красавице муж домой не торопится? Шлея под хвост-то ей и ударила. Думала, муженёк остепенится, гулять налево перестанет. Вот и развелись. Семён тоже себе на уме был. Если сразу начать потакать своей взбалмошной красавице, потом век свободы не видать.
Так бы и ходил притёгнутым к подолу! А на работе интересно! Творчество, как-никак. Беда-то его была в портретировании особ. Всё хотелось переплюнуть картину Крамского "Портрет неизвестной".
Вот и переплюнул. Однако свобода была завоёвана малой кровью. Натки нет, нет нужды и через два часа после работы спешить домой. Дома ещё долго сохранялся запах духов Натки.
Семён квартиру не любил проветривать, всё запах-то берёг. Как-то на душе теплее было.
Однако запах всё-равно испарился. Настала одинокая жизнь. Творчество, как ни странно, тоже стало затухать. Не до конца, конечно. Семён перешёл на изображение пейзажей, чтобы не травить лишний раз душу.
Годы в таком вот творчестве текли чуть быстрее, чем у токаря или фрезеровщика. Как-то и не заметил Семён Сергеевич, что стал пенсионером. Славы особой он не приобрёл, но и неизвестным тоже не был. Среди середнячков всю жизнь и проходил.
И по телевидению не бренчал, и в газетной шумихе замечен не был. Жил, одним словом, как многие художники живут. Их в своих кругах хорошо знают, а в других кругах о них и не слыхивали.
В тот день он остановился возле старенького деревянного дома на обновляющейся улице. За домиком высилось могучее девятиэтажное здание. Ещё не были убраны подъёмные краны. Густые древние тополя причудливо обвивали воздух вокруг новостройки. Семён Сергеевич раскрыл альбомчик и начал рисовать. Краем глаза он заметил подошедшую женщину, потом услышал осторожный вопрос:
-Вам не помешает, что я стою рядом?
-Нет, я привык, - ответил Семён Сергеевич. В голосе женщины было что-то такое, что напомнило ему молодость. Он замер, ожидая второй вопрос, но не повернул головы, а продолжал стремительно набрасывать стволы деревьев, солнечные тени от них, ползущие по стене девятиэтажного гиганта, достигшие только третьего этажа.
-Я живу в этом старом доме, - сказала женщина и опять замолчала. Семён Сергеевич чувствовал, что женщина наблюдает за движением его руки.
-Я тоже люблю рисовать, - после минутного молчания продолжала говорить женщина. - Правда, я копирую. А вот с натуры никогда не решалась. Да и некогда было заняться по-настоящему. Много времени отнимает музыка.
Женщина разговорилась. Она не ждала вопросов, не спрашивала. Она просто делилась с Семёном Сергеевичем тем, чем жила.
-Я сама сочиняю музыку. Разумеется, вполне обеспечена. На пенсии. Напишу музыку, отдохну. Иногда порисую. Так, для себя. А потом на своей машине махну на садоогород.
Конечно, если бы я рисовала с натуры, я бы брала альбом и карандаш. А так я беру тетрадь и ручку да в садоогороде пишу рассказы.
Рассказать-то ведь есть о чём. Жизнь позади немалая. В литературных кругах одобряют.
Говорят, если подработать, можно и напечатать.
Семён Сергеевич продолжал набрасывать линии окон и узоры веток, уже не глядя вперёд. Он слушал рассказ женщины и думал, какая завидная судьба у неё. Почему-то вспомнилась непродолжительная семейная жизнь, откуда-то издалека на мгновение мелькнуло лицо Наташи.
Нет, всё-таки, какие разносторонние интересы у этой женщины!
-А ваши пальцы не мёрзнут? - неожиданно спросила женщина. - Ведь апрель?
Сергей Семёнович впервые повернул голову к женщине, хотел сказать, что нет, не мёрзнут, что он привык, но вместо этих слов едва слышно проговорил:
-Наташа!
Перед ним стояла его бывшая жена.
Ижевск, 1977 год