ЯРКИЕ КАРТИНКИ МОЕГО
СЧАСТЛИВОГО ДЕТСТВА
СВЕТЛОЙ ПАМЯТИ СОВЕТСКИХ СИСТЕМ
ОБРАЗОВАНИЯ И ЗДРАВООХРАНЕНИЯ
«Здра – вствуй – те, Лев На – у – мо – вич!!!» - дружно нараспев кричали мы, пока наш больничный автобус – «коробочка» подъезжал, наверное, в течение минуты от ворот по живописной, обрамленной с двух сторон стройными серебристыми тополями, аллее длиной ровно в 1 километр.
Автобус медленно и чинно объезжал красивую клумбу, которая разноцветным уютным ковром лежала возле входа центрального первого отделения нашего детского санатория «Аксай», и останавливался ровно посередине фасада между ступеньками и клумбой. Все это хорошо было видно нам, малышне лет шести - семи через ажурный лепной парапет веранды второго этажа нашего отделения.
Первым из автобуса неспешно выходил наш любимый, наш дорогой доктор Лев Наумович Ким – главный врач санатория. Он поднимал голову кверху, махал нам рукой и ласково улыбался. Его раскосые корейские глаза при этом прищуривались так, что их совсем не было видно, но они излучали истинно отцовскую любовь. И мы любили его безмерно, так можно любить только в детстве.
Мы готовы были долго кричать приветствие и даже не догадывались, что это было элементом нашего лечения. Еще нас заставляли громко петь. В обязательном порядке раз в неделю мы по очереди дули в трубочку какого-то медицинского аппарата, прозванного «тубусом», и соревновались - у кого получится поднять крышку выше. Все это делалось, чтобы не было застоя в легких.
Следом из автобуса деловито появлялась сестра- хозяйка со своими помощниками и большими тюками свежевыстиранного постельного белья, медицинских халатов и детской одежды. Автобус отправлялся дальше к кухне, а весь этот скарб перекочевывал в царство сестры-хозяйки, тщательно гладился и ровными стопками укладывался в шкафы. Здесь, в ее царстве, был идеальный порядок. Сестра была строга, требовала от своих подопечных санитарок безупречной работы.
Мы жили в идеальной чистоте. Раз в неделю проводилась генеральная уборка в палатах, нас купали, меняли одежду и постель. Ежедневно в палатах вытирали пыль и три раза в день мыли полы. В коридорах мыли дважды в день. Окна всегда у нас сияли. И мы никогда не видели пыли на листьях цветов, а ведь их у нас было много: и красавица пальма в большой кадушке и фикусы, и лимон, и китайская роза, и папоротник. Они были во всех отделениях, особенно в большой столовой и длинных коридорах второго отделения, они создавали уют и яркими пятнами разбавляли больничную белизну.
Мы никогда не видели тараканов (впервые я познакомилась с этим насекомым уже после окончания института на работе и от неожиданности заорала так, что перепугала весь отдел). Я не знаю, их не было тогда в принципе, или помогало регулярное протирание плинтусов рыбьим жиром. Ох уж, этот рыбий жир! Я иногда падала и набивала себе шишки, когда при ходьбе упиралась костылями в плинтус, а также иногда падали непослушные мальчишки. Но это мы сами виноваты. В дни санитарной обработки плинтусов нам строго-настрого запрещалось подходить к стенам.
Еще нам запрещалось подходить к аквариуму, который располагался около столовой второго отделения. Мы плохо передвигались и могли упасть на него, разбить и пораниться. За рыбками мы наблюдали издалека. Если уж очень хотелось посмотреть поближе, нас подносили к нему в качестве поощрения за хорошее поведение.
Два раза в неделю у нас были музыкальные занятия. Приходил дядя Коля, маленький ростом, седоватый, лысоватый, некрасивый, но бесконечно добрый мужчина. Он садился на стул у края ковра игровой комнаты, расстилал на коленях большую бархатную салфетку темно-синего цвета, ставил на нее старенький баян и начинал играть. Мы амфитеатром рассаживались прямо на ковре вместе с воспитательницей. Так начинался каждый урок. Я знаю много детских песенок, но что мы пели тогда мне, почему-то, не запомнилось. Я помню только, что в конце каждого занятия он становился серьезным и играл нам, семилетним детям что-нибудь классическое, обязательно называя автора и название произведения. Особенно я хорошо помню Полонез Огинского и Чардаш Монти, который дядя Коля исполнял виртуозно.
А вот моя подруга Татьяна хорошо помнит одну грустную детскую песенку про зайчика. Все дети очень сочувствовали заячьей доле, а саму запевалу - Татьяну часто уносили с занятий в слезах. Ее успокаивали показом разных шприцов и других медицинских инструментов, так как игровая комната была ближе к ординаторской. Если не успокаивалась, предлагали пойти в душ, которого Татьяна почему-то сильно боялась. Слезки быстро высыхали и ее возвращали назад петь веселые песенки, ведь она хорошо пела с детства и была назначена запевалой. Песенку эту подруга помнит до сих пор, и мне хочется привести здесь текст песенки - виновницы детских переживаний.
Зайка - серенький дружок.
Выпал беленький снежок.
На снегу видны следы,
Недалеко до беды.
Ветер-ветер, налети,
След мой снегом замети,
По следам лиса идет,
Облизнула красный рот.
Красная ковровая дорожка! У меня к ней сложные чувства - помесь почтительного уважения и боязни. Она лежала по всей длине фойе нашего отделения. По ней я в шесть лет впервые пошла, на ней продемонстрировала свои успехи маме. На ней пролила немало слез, привыкая к первым аппаратам и костылям. На ней нас обучали правильно ходить двух-опорной ходьбой, это когда поочередно ставятся левая нога и правый костыль, а затем правая нога и левый костыль. Это был обязательный ежедневный двадцатиминутный моцион.
Еще в этом фойе была примечательная деревянная боковая широкая лестница с красивыми резными деревянными перилами, которые обрамляли не только лестницу, но и фойе второго этажа, а с другой стороны выход на балкон, уже здесь упоминавшийся. Через перила нам хорошо был виден вход в здание и нижнее фойе. Поэтому, в заветные часы мы плотно облепляли перила и ждали прихода родителей.
Ах! Какие у нас были нянечки! Они носили нас на руках на процедуры и на свидание с родителями. Они высаживали нас вдоль коридора на детские эмалированные горшки. Примечательными у этих горшков были крышки, они, как юла, могли долго крутиться на ручке-петле. Мы хором весело крутили их, соревнуясь - у кого дольше крышка не падает. Эти вечерние посиделки были вроде клуба, мы здесь знакомились с ребятишками из других палат и общались. У меня до сих пор есть друзья, знакомые мне с тех горшков. У нас даже выражение такое существует, обозначающее давность дружбы – «вместе крышки от горшков крутили».
Нянечки читали нам книжки и рассказывали сказки. Особенно детки любили страшные сказки. Все с замиранием слушали, таращили испуганные глазенки, но непременно просили обязательно страшную сказку, ведь у нее, конечно, будет счастливый конец. Даже страшные сказки были добрыми, не то, что современные страшилки, неизвестно про кого и с обязательным насилием. В первом классе я наизусть знала всю сказку о Золотой рыбке и много других стихов, песен и сказок. Незабываемая тетя Катя шила нам замечательных тряпочных кукол. Лучших игрушек трудно себе представить. Низкий поклон им за их доброту и любовь!
В нашем отделении были отказные детки. После очередного курса лечения их отправляли в недавно открытый специализированный Детский дом в село Георгиевка Чимкентской области. Мы тогда впервые осознанно ощутили горечь расставания. Это было совершенно другое чувство чем то, что мы испытывали, когда плакали при прощании с родителями после очередных их посещений. Это было первое наше детское горе, первые жизненные уроки, мы научились взрослому чувству, имя которому - сострадание. К расставанию с друзьями готовились целую неделю, собирали для них подарки, дарили им на память какие-то свои игрушки, расчески, бантики.
Уезжала и моя подружка Соня. Это была тихая девочка с грустными взрослыми глазами. Обычно она молча сидела где-нибудь в сторонке, держа у губ гребенку, или подолгу что-то рисовала в альбоме. Ее трудно было призвать к общей веселой кутерьме или коллективной игре. Она кротко улыбалась и отказывалась играть с нами. Только со мной она была разговорчивой и веселой.
Мне кажется, что уже тогда у меня проявились дипломатические способности и умение слушать. Впоследствии мне часто приходилось мирить ссорящихся, приспосабливаться к разным людям, легко знакомиться. В общем, в своей характеристике или, как теперь говорят - в резюме, я смело пишу - коммуникабельна.
Соне я подарила, сшитую тетей Катей, свою самую любимую куклу и новую гребенку, которую накануне в воскресенье привезла мне мама. Нам тогда было около семи лет, мы не могли обменяться адресами. В последующие годы для прохождения курса лечения, для протезирования или оперативного лечения детдомовских детей привозили в «Аксай», но Соню я больше никогда не видела. Я тогда, наверное, еще не умела правильно расспрашивать детей о ней, потому что так и не получила внятного ответа о том, где она. Я не помнила ее фамилии, но и по редкому имени мне не удалось что-нибудь о ней узнать. Так я потеряла свою первую подружку.
Автобус уходил вечером. Реву было много. Нянечкам долго пришлось нас успокаивать, потому что они сами плакали. Весь режим в этот раз был напрочь нарушен, мы долго не спали, слушая грустную сказку. Мудрая нянечка даже не пыталась нас развеселить, она просто тихо убаюкала нас, заверив, что все будет хорошо.
Окна первого отделения больницы выходили в большой яблоневый сад. Яблони ровными рядами уходили куда-то далеко к горам. Во всякое время года это было замечательное зрелище. Весной сначала взор ласкало море ярко-желтых одуванчиков на изумрудной траве, потом между рядами яблонь были видны алые от маков пригорки, а деревья покрывались бело-розовой кипенью. Запах и вид этого великолепия побуждали нас к жизни, хотя мы этого и не понимали. Мы жили среди такой красоты, мы впитали ее в себя с самого раннего детства. Зимой сад и вовсе выглядел сказочно: угрюмо и тревожно в пасмурную погоду, тихо и божественно при легком снегопаде, радостно и блестяще в солнечные дни.
Зимой в этом саду проводили соревнования по лыжным видам спорта, особенно хорошо помню эстафету и слалом. Везде стояли яркие флажки, они забавно покачивались, когда их задевали лыжными палками, оказывается специально, чтобы показать правильность маршрута, а мы переживали, что это ошибки лыжников. В этих соревнованиях принимали участие наши молодые врачи, медсестры и другой обслуживающий персонал. Как мы за них болели! Вот где пригодилось умение громко петь и наши тренировки в протяжном громком крике! Мы испытывали настоящий спортивный азарт и гордость, если кто-нибудь из наших одерживал победу.
Работники санатория участвовали и в популярной тогда художественной самодеятельности. Готовились к смотрам и конкурсам в стеклянном отделении (было и такое на территории больницы). Это отделение потом превратили в большую беседку и использовали его как актовый зал, где проводились детские праздники и взрослые мероприятия. До сих пор помню чудесные сапожки на шнуровке в стиле «казачок», как они ладно сидели на ножках одной из наших медсестричек. Однажды, гуляя, мы наблюдали генеральную репетицию танцевального коллектива перед смотром. А ведь еще был хор медиков санатория. Их таланты мы сполна оценили на юбилейном концерте, посвященном 10-летию санатория.