По календарю лето подходило к концу, но на улице стояла необычная жара. Погода, как будто наперекор всем календарям и прогнозам синоптиков, решила показать свой необузданный нрав. От жары в городе было некомфортно. Возможно, так мне казалось после отдыха в университетском студенческом лагере, откуда я только приехал. И в это время мне позвонил двоюродный брат Сергей.
- Батя умер, приезжай, - сказал он уставшим голосом.
Так волею случая я оказался в Можайске, а после похорон дяди Юры, как я его звал, на старом деревенском кладбище и в деревне Аксаново. В памяти всплыли яркие детские воспоминания.
Шёл 1957 год. В начале лета мы с мамой поехали к бабушке в деревню. Больше суток мы добирались на поезде из Львова до Москвы, а оттуда - до Можайска. Там сели на подвернувшийся грузовик и по проселочной дороге уставшие, но счастливые, наконец, приехали в Аксаново.
Бабушкин дом стоял посреди деревни на высоком берегу Москвы реки возле большого деревенского пруда. Самой реки из дома видно не было, но мама мне показала, где она.
Сейчас я знаю, что у бабушки был большой пятистенок с четырехскатной крышей, покрытой почерневшей дранкой. Четыре окна её бревенчатого дома смотрели на дорогу, от которой он был отделен широким палисадником, засаженным многолетними цветами. Один из немногих в деревне, бабушкин дом был не лишен архитектурных изысков. Кроме резных наличников и узорчатых ставень, с торца его украшала открытая, увитая плюшем, верандочка с низким крыльцом, первоначально служившая для входа. Из двух других окон был виден пруд с раскидистыми ветлами на берегу. Их гибкие ветки провисали вниз и от этого деревья казались зелеными комками, выделявшимися на фоне мутной воды.
Посреди дома возвышалась большая русская печь, но первое, что мне бросилось в глаза – икона в углу комнаты. Она стояла на полочке под потолком, а возле нее горела лампадка. Такого я еще не видел и, затаив дыхание, с восторгом смотрел на это чудо. На стене в застеклённой рамке висели фотографии. На одном пожелтевшем от времени снимке я увидел стоявших по росту ребят. Самая высокая девочка с длинными белыми бусами на шее - моя мама, рядом с ней брат и младшая сестра Нина. На другой фотографии был снят одетый с иголочки молодой мужчина с подкрученными верх усами и бодрый худощавый старичок в черном костюме, полосатой косоворотке и начищенных до блеска сапогах. Он сидел, облокотившись о журнальный столик, а рядом с ним стоял тот самый щеголь. Старичок оказался маминым дедушкой, а молодой человек - её отцом.
«Так это, значит, мой дедушка, - рассматривая фотографию, подумал я тогда. – Он такой важный, как генерал».
Для меня, сына военного, выше генерала никого не существовало - это была высшая степень совершенства, которой заслуживали немногие. Моя бабушка – Анна Петровна Одинокова, всю жизнь прожила в деревне, и рано овдовев, одна воспитала троих детей, поэтому про дедушку я никогда не слышал.
Бабушка быстро направила самовар, поставила на стол пряники, ребристую вазочку из розоватого стекла, доверху наполненную крыжовниковым вареньем и сахарницу с большими кусками сахара. Такой сахар был для меня в диковинку.
«Как же его есть?» – глядя на бесформенные белые куски, думал я, не решаясь спросить.
Мои сомнения быстро разрешила бабушка. Она взяла какие-то, невзрачные на вид щипчики с узкими острыми краями и стала ими откусывать маленькие кусочки. Орудовала она ими так ловко, что мне тоже захотелось попробовать. Однако это оказалось не простым занятием. Разворота щипчиков не хватало, чтобы обхватить большой кусок сахара, а с закатанных краев они соскальзывали. Потом я приловчился, и в разные стороны полетели мелкие белые осколки.
Вечером приехал мамин брат – дядя Леша. Возвращаясь с работы, он, как всегда, заехал к бабушке. По случаю встречи бабушка принесла ему чекушку водки, ухватом достала с печи чугунок с картошкой, наложила соленых огурцов, а я побежал на улицу. Перед домом стоял большой черный мотоцикл с блестящей выхлопной трубой, приплюснутой на конце. Это был Иж-49. Мотоцикл еще не остыл, от него пахло раскаленным металлом и бензином. С первого взгляда я в него просто влюбился, мне казалось, ничего более совершенного и красивого я никогда не видел.
«Вот бы на нем прокатиться, - держась за руль, мечтал я, как любой мальчишка моего возраста. – Хоть он и большой, но у меня бы, наверное, получилось».
Дядя Леша, будто угадал мое желание. Я сел на бензобак прямо перед ним, схватился за руль и мы поехали. Мотоцикл тарахтел, ветер дул прямо в лицо и от этого мне казалось, что мы летим на бешеной скорости. Я был в восторге и даже не замечал, что мы едем по тряской дороге, мощенной крупными валунами, по которой сильно не разгонишься.
Как бы, между прочим, дядя Леша сказал:
- Поехали к нам в Рахманово. У нас созрели малина и крыжовник. А по берегу реки растет черемуха. Люся тебе все покажет.
Малиной и крыжовником я уже успел полакомиться в бабушкином огороде, поэтому они интереса у меня не вызвали, а вот черемухой заинтересовался. Про такую ягоду я никогда не слышал, и мне сразу захотелось поехать с дядей Лешей, но мама меня не отпустила.
- Приедет папа, тогда поезжай с ним хоть в Москву, а сейчас поиграй с соседскими мальчиками. Они, кажется, к тебе уже подходили.
- Угу, - сердито кивнул я головой, все еще обижаясь на маму.
Какие-то два мальчишки и, правда, с завистью смотрели на меня, когда я ехал с дядей Лешей на мотоцикле.
- Кого-кого, а ребятни тут хватает, - сказала бабушка. – Вот рядом с нами у Зиминых двое, - она показала на террасу, к которой подходил двор соседского дома, отделенный бабушкиным плетнем. Этот дом сразу показался мне запущенным, будто был не обитаемым. Неряшливый вид ему придавала почерневшая соломенная крыша и открытый двор. - У Дергачевых стоко же, - продолжала бабушка, - вон их дом за прудом, рядом с ними Сашка Иевлев живет. Рыжий такой, но хороший мальчик. Так что ты найдешь себе друзей, а мамке дай отдохнуть. Устала она от вас в своем городе.
Первую ночь я не мог уснуть: за печкой стрекотал сверчок, на кухне громко тикали часы-ходики, и каждые полчаса кричала кукушка. Часы с выскакивающей кукушкой и тяжелой гирькой на длинной цепочке днем вызвали мой интерес, а сейчас только мешали. Я лежал и мечтал.
«Когда же приедет папа? Быстрей бы он управился со своей работой. Мы бы сразу поехали к дяде Леше».
На следующий день мы с мамой пошли купаться на Москву реку. С нами увязались все мальчишки, про которых говорила бабушка. Мы перешли дорогу и, пройдя между двумя домами, стоявшими напротив пруда, попали в длинную балку, полого спускавшуюся к реке. За подворьем начались заросли громадных лопухов и крапивы, на склоне краснела бузина. Набитая тропинка повела вниз. Когда спустились в пойму реки, на лугу запахло полынью и разнотравьем. Повсюду порхали бабочки, летали стрекозы, из зеленой травы слышалось стрекотание кузнечиков. После города здесь был настоящий рай
- Посмотри, какая красота вокруг! - будто почувствовал мое состояние, не удержавшись, остановилась мама. – А ромашек сколько! Смотри, их здесь видимо – невидимо. Я раньше этого не замечала, а сейчас налюбоваться не могу.
- Там возле омута ещё красивше, сейчас вы сами увидите, - вставил кто-то из мальчишек.
– А сюда даже скот не выгоняют. Он там пасется, – добавил Сашка и махнул куда-то в сторону. - Папка мне говорит, чтобы я здесь не шастал. Сказал, если узнает, что я сюда ходил, уши надерет.
Такое грозное предупреждение Сашкиного отца меня сильно удивило.
«Что же тут плохого? - подумал я о Сашке. – Пусть себе играет, что его отцу жалко, что ли?»
Впереди, насколько хватало взгляда, раскинулись поля, а прямо перед нами угадывались какие-то заросшие ямы и длинные рвы. Изрытая местность тянулась вдоль реки.
- Зачем же здесь так перепахали? – спросил я маму. – Накопали и все забросили. Вот интересно!
- Да, это и есть то самое место, куда папка мне запретил ходить, - сказал вертевшийся возле нас Сашка. - Тут в войну были окопы. Вот они, видишь, рытвины повсюду накопаны, а ямы – это воронки. Немцы наших бомбили, вот их бомбы здесь рвались. Тут много чего можно найти, токо больно опасно: может рвануть. Говорят, ни один уже подорвался. Я, правда, не видел, но все равно лучше там не ходить.
Я был ошеломлен. Оказывается, тут воевали – рвались бомбы, стреляли, а я даже не знал. Вот здорово! – с восторгом я смотрел на искореженную землю, мечтая покопаться в заросших окопах.
Мама спокойно добавила.
- В сорок первом году здесь проходила линия фронта, а в Красновидово даже стоял наш штаб. Правда, фашисты все же захватили Аксаново, и пошли дальше. Говорят, тут полегло много красноармейцев, но об этом лучше у бабушки спросить, она расскажет.
Неожиданно мне стало жалко погибших красноармейцев, обидно за свою землю. Захотелось отомстить фашистам, занявшим бабушкину деревню.
- Ух, гады! Я бы им показал, как на нас нападать. Они бы на всю жизнь запомнили.
- Они свое уже сполна получили, под Москвой их разгромили и погнали на запад.
Незаметно мы подошли к крутому обрыву. Внизу я увидел реку. С одной стороны она подмывала берег, на котором мы стояли, и возле воды лежала песчаная полоска, служившая пляжем. На другой стороне реки зеленели поля, над водой склонились плакучие ивы.
- Вот здесь мы всегда в детстве купались, - показала вниз мама. – Место изумительное и вода чистая, чистая, кувшинки растут. А вот там - ниже по течению, есть омут, где дядя Леша ловил налимов.
Золотистый песок обжигал ноги. Над головой кружилась стая ласточек. Со всего лёта они ныряли в норки, зияющие в уступе обрывистого берега, и быстро вылетали назад. Только сейчас я почувствовал, как на улице жарко. Раздевшись, я побежал с мальчишками в воду. В разные стороны полетели брызги. Я окунулся и стал нырять возле берега, а мальчишки переплыли на другую сторону.
- Давай сюда, - закричали они мне.
Плавать я не умел и с завистью смотрел, как они прыгали возле ив. Неожиданно для себя я зашел на середину реки и, удивительное дело, поплыл. Изо всех сил я махал руками и колотил ногами. Когда подплывал к берегу, испуганно закричала мама. Такой прыти она от меня, видно, не ожидала и не на шутку переволновалась.
- Ну, ты плаваешь, как утюг, - сказал мне Сашка.
– Тебя не догонишь, - в такт ему добавил Колька. – Это токо городские так могут по-собачьи.
- А вы?
- А мы то, чо? Мы же деревенские. Мы так не умеем.
Я воспринял их слова как похвалу, и только потом сообразил, что никакая это не похвала, а всего лишь насмешка. Но для меня это была победа над собой, которой я очень гордился.
Я быстро познакомился со всеми обитателями бабушкиного дома, но подружился не со всеми. Кроме кошки у бабушки были куры и коза Линка. Куры на меня впечатления не произвели, а вот два петуха показались очень забавными. Один был белым, как многие куры, с плоским красным гребешком, а второй – золотисто-коричневым с пестрой переливчатой грудкой и пышным черным хвостом. Этот петух был крупнее белого и, конечно, красивей. Видно, чувствуя своё превосходство, петух важно разгуливал по ограде, постоянно разбираясь с курами, и время от времени выясняя отношения с соперником. Он отличался драчливым характером и один раз налетел на меня. От неожиданности я вначале испугался, но потом поддал ему ногой. Петух отлетел в сторону и, сердито поглядывая на меня, закричал.
Каждый вечер мы встречали бабушкину козу. Выглядело это так. По дороге медленно брело стадо коров, а сзади них довольно шустро бежали козы, подгоняемые пастухом с длинным кнутом. Завидев свой дом, коровы мычали на разные голоса, оставляя за собой лепешки.
- А вот и наша Линка, - показывая на крупную серую козу, выделявшуюся среди всех, всегда говорила бабушка. Однажды она протянула мне черную горбушку.
– Побалуй ее маленько, она любит хлебушек. Смотришь, к тебе привыкнет.
- Линка, Линка, - помахивая куском хлеба, позвал я козу.
К моей радости она сразу подошла и, ткнувшись шершавым носом в мою ладонь, взяла хлеб. Съев, она посмотрела меня, и, увидев, что у меня больше ничего нет, поспешила к бабушке.
- Вот нахалка, как съела, так сразу обо мне забыла. Больше я тебе не дам.
На другой стороне пруда стояла заброшенная конюшня – довольно крепкое высокое строение с настежь распахнутыми воротами. В то время лошади уже были не в почете – их заменили трактора и машины, возможно, поэтому колхозники прямо под конюшней бросили косилки, бороны и прочую сельхозтехнику, назначения которой я даже не знал. Когда ребят на улице не было, я приходил сюда поиграть. Садился на пружинящее железное сидение сенокосилки и, представляя, что меня везет быстроногая лошадка, погонял её кнутом, раскачиваясь из стороны в стороны. После одной такой «поездки» я забежал домой попить воды. Как
нарочно, в ведре было пусто, чайник кипятился на печке. Оставался только чайный гриб, который я не любил, но другого не было, и я полез в буфет за стаканом. На верхней полке ближе всех стояла чашка. В ней оказалась вода, на радостях я поднёс её ко рту и обомлел: на дне лежала розовая челюсть с ровными белыми зубами. Мне стало не по себе, чашка выпала из рук. На шум вышла бабушка, и, увидев на полу разбитую чашку и свою вставную челюсть, ее будто прорвало.
- Ах ты, поросенок, - заругалась она. – Я за этими зубами две недели ездила в Можай, а ты ими швыряешься. Счастье, что они целы остались. Вот сейчас запру тебя в чулан, будешь знать, как бить посуду. А то, смотри, он тут сам по шкафам лазит.
Бабушка ещё долго ворчала, убирая осколки, а я быстро выскочил во двор.
Приглашение дяди Леши и незнакомая мне черемуха запали в душу, и я с нетерпением ждал приезды папы. Каждый день я спрашивал у мамы, когда же он приедет. Временами мне даже стало казаться, что папа нас забыл и не приедет никогда. И вот, наконец-то, я его дождался. Моей радости не было предела, я ему все говорил, говорил. Рассказывал о бабушкином хозяйстве, о своих новых друзьях, о том, как тут здорово.
Взяв гостинцев, мы поехали в Рахманово. До реки нас довезли на телеге, а оттуда мы перешли на левый берег по шаткому деревянному мосту, и вскоре оказались на улице небольшой деревеньки. Дяди Лешин дом стоял рядом с рекой и, по сравнению с бабушкиным, показался мне совсем простым и небольшим.
Нас встретила тетя Тоня, звонкоголосая рыжеволосая женщина с открытым лицом и Люся, шустрая девчонка в пестром клетчатом платьишке. Была она постарше меня и ростом повыше. Показав дом и кроликов, взрослые занялись своими делами, а меня передали на ее попечение.
- Ты что так вырядился? – сразу ошарашила меня Люся. – На свадьбу что ли собрался?
На мне был темно-синий вельветовый костюм с блестящими замками, который папа привез из Германии, и белая рубашка. На голове красовалась нарядная кепка, какой ни у кого тут не было.
- Я же в гости приехал.
- Это у вас так в городе ходят, а мы здесь одеваемся по-простому, - рассудительно и совсем не по-детски сказала Люся. - А как же ты будешь черемуху рвать? Запачкаешь рубашку, её потом не отстираешь. Смотри, а то получишь от мамы.
Я пробурчал что-то невнятное, и мы побежал к реке. Вдоль всего берега росли раскидистые деревья, нависавшие прямо над водой. От ягод и налетевших птиц ветки казались черными. Люся показала, где самая крупная черемуха и убежала по своим девчоночьим делам. Черемуха оказалась совсем не похожей ни на одну другую ягоду. Сначала я рвал её земли, но скоро мне это надоело, и я полез на дерево. Здесь было настоящее раздолье: я ел, ел, и мне
казалось, не наемся никогда. Я так увлекся, что совсем забыл об осторожности. Неожиданно ветка подо мной подломилась, я схватился за другую, но не удержался и вместе с веткой упал в воду. До дна я не достал, пока барахтался, течением меня понесло вперед. Повсюду стоял сплошной лес из черемухи, над головой нависали ветки. Мне стало страшно. Я подумал:
«А вдруг утону, вот будет маме».
Не знаю, что со мной случилась – я, как ошалелый, поплыл к берегу. Будто какая-то сила толкнула меня вперед, я протиснулся через заросли и, «пропахав» животом глинистый берег, выскочил из воды. От обиды мне хотелось плакать. Было жалко себя и потерянную кепку, которой я очень гордился.
«Вот, растяпа! Ой, и попадёт же мне дома. Что подумают дядя Леша и тетя Тоня? А Люська будет смеяться».
Одолеваемый этими мыслями, грязный и мокрый с ног до головы я пришел домой. Посреди комнаты был накрыт стол, и папа с дядей Лешей о чем-то громко разговаривали. До меня долетели отрывочные слова, сказанные дядей Лешей: «контузия», «ампутация». Потом более понятное: «Мне еще повезло, ногу спасли…»
Увидев меня, он сразу замолчал. На его лице я прочитал изумление, но, быстро справившись с собой, он даже посочувствовал мне:
«О-е-е, Витёк, ты, кажись, искупался. Небось, с черемухи упал?
- Ага, ветка сломалась, - пролепетал я в ответ.
- Ничего страшного, со всеми бывает. Напугался, небось? Хорошо, что выбрался, там берег скользкий. Ты не переживай, сейчас тетя Тоня тебя переоденет.
Удивительно, папа меня не ругал. Может, из-за того, что, как и дядя Леша, был навеселе, а, может, просто пожалел. Об этом я мог только догадываться. Я уже собрался идти к тете Тоне, как дядя Лёша сказал:
- Гуляй, пока деревня не ушла под воду, а то потом захочешь к нам приехать, да некуда будет.
- Как под воду? – я схватился за его слова, как за спасательный круг. – Будет наводнение, что ли? – Глаза мои горели.
«Вот, как интересно! Все будут плавать на лодках, не то что я в одежде».
- Ты давай, иди, переодевайся, а то простудишься. Потом поговорим.
Но я стоял, как истукан. Закурив папиросу, дядя Леша горько улыбнулся.
- Здесь, Витек, будет водохранилище. Под Можайском построят плотину, и вода затопит все, что нас сейчас окружает. Больше не будет нашей деревни, не будет этих лесов, полей, не будет черемухи. Вокруг будет только вода. Ты понимаешь…
Не закончив, он тяжело вздохнул. На его глазах выступили слёзы… Тогда я впервые услышал о водохранилище, но, как семилетний мальчишка, я об этом не задумывался.
И вот, спустя немногим более пятидесяти лет, я снова в Аксаново. На машине Сергея мы с его братом Володей проехали по той самой мощенной булыжником дороге, по которой катал меня дядя Леша на мотоцикле. Трасса обошла Аксаново стороной, и проселочная дорога, соединявшая несколько деревень, теперь стала обычной деревенской улицей. Водохранилище местами подошло к ней вплотную, затопив не только Рахманово с лесами и полями, как когда-то говорил дядя Леша, а даже, прилегающий к Аксаново склон надпойменной террасы Москвы
реки. Исчезла под водой и балка, по которой мы ходили купаться. Правда, недалеко от ее начала сохранился ухоженный памятник, поставленный в память о боях и погибших в них красноармейцах. Окрестности деревни застроены дачными коттеджами, да и в самой деревне довольно много новостроя. Сергей рассказывал о престижном расположении деревни, о том, как здорово здесь летом отдыхать, а я с любопытством смотрел по сторонам.
- Вот этот дом я помню, здесь жил мальчик, про которого говорили, что он ел суп с конфетами, - перебил я Сергея. - Этот дом тоже стоял, только весь почернел и покосился от старости. А этот новый.
Я поймал себя на мысли, что этого можно было не говорить: итак видно, что он нестарый, и, прервав свои комментарии, с нетерпением стал ждать появления одноэтажного кирпичного здания, в котором раньше была чайная, куда часто заглядывал дядя Леша.
- Смотрите, смотрите, вот чайная, - увидев знакомое здание, на радостях крикнул я своим родственникам и в ответ услышал Сергея:
- Это давно уже не чайная. Сейчас я даже не знаю что тут.
Но для меня это здание навсегда осталась чайной, потому что она пришла из моего детства. И вот, наконец, мы подъехали к деревенскому пруду.
- Вот здесь стоял бабушкин дом, в котором жила ваша мама, - говорю я Сергею и Володе.
Мы останавливаемся. На месте знакомого с детства дома, стоит другой - какой-то совершенно безликий и чужой. Я смотрю на него, а вижу родной мне бабушкин дом и всех его обитателей – самых близких мне людей. Вспоминаю то далекое лето, проведенное в деревне Аксаново.