Всё это было вроде бы давно, но не забывается. На губах Вирсавии всё ещё витает легкая полуулыбка знания неких секретов, неподвластных другим. Пусть тешится. Каждый человек ведает своё, недостижимое другим. Впрочем, и о тайном можно догадаться. Иные иероглифы тоже бывает трудно прочитывать. Нужно долго анализировать, разгадывать, что автор имел в виду, идеограмму или фонетический знак, но всё уступает напору и разуму, стремящегося познать мир и людей.
Устранить Валака немудрено. Можно отправить воином в дальний гарнизон, к моавитянам, где до сих пор неспокойно, временами бунтуют, не могут привыкнуть к сильной власти Израиля, или же просто отнять невесту, как уже делалось властителями не однажды, и не им первым — вряд ли стражник осмелится оказать серьёзное сопротивление могущественному царю.
Но Соломон не хотел во всем походить на отца, хотя иногда ловил себя на лукавой мысли, что часто просто вынужден повторять его безнравственные поступки. Государственные интересы порой удивительным образом переплетались с личными, становились почти неразделимыми, вынуждали быть жестоким и коварным, совершать деяния, на которые никогда бы не решился, если бы не постоянный страх, хоть чем-то ослабить собственную власть и царство.
В этом он всегда был сыном своего отца, на стороне Давида. В юности, не зная бремени ответственности власти и не догадываясь о её тяжести, легко быть идеалистом и давать легковесные посулы.
Соломон вернулся к массивному престолу из слоновой кости, украшенному по низу золотыми чеканными пластинами с изображением попеременно, поднятых на дыбы разъяренных львов и царственных грифонов , и возвёл правую ладонь к люду. Царь коротко благословил подданных и простился с ними. Все склонили головы, признавая власть помазанника божьего. Прием завершился к неудовольствию не успевших утолить своё любопытство.
Царь прошел с Завуфом через узкий тёмный проход за престолом, в уютные покои, где никто не смел его тревожить. Здесь он проводил время в молитвах, иногда в глубоких размышлениях, для этого стояло удобное кипарисовое кресло с войлочными валиками под головой и руками. Рядом — низкий стол с серебряным кувшином прохладного сике;ра и плетенкой со спелыми плодами царского сада.
Вдоль мраморных стен размещались разукрашенные идолы ханаанских божков: мрачный бог Грозы Тешуба, держащийся за рукоятку своего железного молота, коим разил непонятливых врагов, угрюмый Дагон с рыбьим хвостом, но человеческой головой и конечностями, устрашающие Ваал и Молох из черного базальта, солнцеподобный Мелькарт, отождествляемый с Гераклом.
Особо выделялись изяществом отполированные статуи строгих богинь из розового мрамора — Деркето, Анат, Хепат, Ашер из слоновой кости, нефритовой Изиды и четырехгрудой Астарты, покровительницы матерей, — блудницы сидонской, как её позже назовут благочестивые христиане.
В углу, на малахитовом постаменте, важно шествовал золотой круторогий телец, копия Аписа, которому евреи начали поклоняться ещё в Египте. Моисей, неспешно спускаясь с каменными скрижалями с горы Синай, не зря надел на голову рога, принадлежность Аписа. Невозможно для народа в одно поколение отказаться от прежних верований и привычных богов.
Предводитель исходящих евреев хотел придать торжественность своему появлению со скрижалями, неоднозначно показывал народу: хоть он и предлагает нового, могущественного бога, но и о старом не забывает. Возможно, один преемник другого. С любыми богами лучше жить в дружбе и согласии, спокойнее, нежели решительно отдавать предпочтение одному, беспечно игнорируя другого, а потом беспокоиться о возможной мести того или иного бога, когда что-либо не задастся.
В каменных покоях, щедро задрапированных пыльными золототкаными полотнами, было так же душно и жарко, как и во всем дворце. Царь сбросил с себя тяжелое одеяние, прошитое золотыми нитями, и налил прохладный сике;р в две золотые широкие чаши, себе и Завуфу. Они залпом выпили медовую мятную настойку и почти одновременно выдохнули воздух, переводя дыхание.
— Наливай ещё, если желаешь, — предложил Соломон.
— Этого довольно. Всё равно, пОтом выйдет. Начав пить, не остановишься до позднего вечера. Живот словно у осла становится, только на барабан и годится.
Соломон кивнул, неохотно накинул на голое тело халат из виссона и пожаловался:
— За короткую весну грозы напрасно грохотали над городом. За всё лето ни одного дождя, который бы смочил землю. Боги забыли о нас. Травы пожухли. Нет, ты видел, какая девушка!? Мне расхотелось быть царем. Почему я не родился простым стражником? Никаких забот о народе, тяжёлых судейств, постоянных переживаний о нескончаемых делах, которые нужно вовремя завершить, иначе так и зависнут немым укором. Никто на тебя не охотится, не мечтает убить, будто пугливую антилопу, джейрана, и вдобавок, в объятиях прелестнейшая девушка, в присутствии которой меркнут яркие звёзды! Завуф, Ты же видел её! Разве она не прекрасна?! Лотос среди пустынных цветов. Нет, царственная роза! Но, увы, не в моём цветнике.
— Скажи слово и она станет твоею, — пожал плечами Завуф, удивляясь горячности Соломона, словно юноши перед первым свиданием с возлюбленной.
— Тебе не возразишь, ты прав. Но это слово не хочется говорить. Много ли радости в приказном исходе? Ты же слышал, Милка любит моего лучшего стражника, которому не желаю делать зло, как и любому из моих подданных. Каждый человек моего царства должен иметь возможность спокойно осуществить свои намерения. Конечно, если они не направлены против жизни или интересов других людей. И никто не вправе им помешать, даже боги, если нет на то чрезвычайных обстоятельств, которые не зависят от нас, будь то война или землетрясение. Пусть всё свершается своим чередом. Видимо, Элохиму так угодно, чтобы синеглазая стала счастливой со стражником Валаком, а я… пойду своей дорогой. Хотя… Нет. Пустое. Всё это суета сует и томление усталого духа. Всё хочется чего-нибудь необычного. Думаешь, для полного счастья не хватает только этого, а на самом деле это лишь малая часть возможного. Впрочем, забудем о чужой красавице, перейдем к нашим насущным делам. Завуф, найди Бехера и передай сообщение, чтобы немедленно собрал совет лекарей, знающих жрецов. Пусть определят, каким ядом была отравлена Таиль? Есть ли от него противоядие? Бехер в своём имении давно уже выращивает растения, из которых можно приготовить яд. Он говорит, что малыми дозами отравы можно лечить некоторые болезни. Я этому свидетель — вылечивал. И это весьма удивительно. Выясни у его садовника, возможно, кто-нибудь из соседей, или приближенных, узнал тайну, или проявлял интерес к ядовитым растениям, и взял без разрешения Бехера.
— А он сам не мог всё это подстроить?
— Ему незачем. Не вижу смысла. Золота у него и без того хватает, впору ростовщиком становиться. Впрочем, могу и ошибаться. Его, вполне, можно подкупить, как и любого из придворных. Постарайся сам всё разузнать. Расспроси слуг и рабов. Соседей не забудь. Они порой удивляют своей осведомленностью. Вот ещё, чуть не запамятовал, Ефану Езрахитянину и другим мудрецам пошли скороходов с сообщением, что наша вечерняя встреча отменяется. Я сегодня не в состоянии беседовать на отвлеченные темы. Не в нужном настроении. Встретимся в другой раз. Сообщу, когда. Пока же ты мне не надобен, ступай.
Завуф молча поклонился и вышел из царских покоев, а Соломон тяжело опустился в кресло, обхватив затылок сцепленными руками и устремив невидящие глаза в потолок. Когда и насколько сильно он умудрился прогневить Всевышнего, что сейчас столь тяжело расплачивается смертью жены и слуги за свои прегрешения?
Невозможно понять замыслы богов. Если Элохим хотел его наказать, то заставил бы пройти испытания схожие со страданиями Иовы, на которого, ради суетной похвальбы, обратил внимание сатаны, и тот не преминул, как мальчишку, лукаво подначить Всемогущего, подвергнуть своего раба всем мыслимым экзекуциям: лишил детей, имущества, наслал страшнейшую проказу, от которой никто не излечивался, так и умирали в страшной коросте. И всё это ради того, чтобы тщеславно убедить сатану в непоколебимой и стойкой вере Иовы в Себя, Всесильного и Единого. Или же Он предупреждает, даёт знак, что может допустить и самое ужасное — смерть? Весь год невидимые люди охотятся за ним, подстерегают в засадах: не совершит ли промах, не предоставит ли возможность легко и безнаказанно сотворить задуманное зло?
Даже во дворце от них нет защиты и неизвестно, сколько их? Повезет ли в следующий раз избежать гибели? Как долго продлится спасительный перерыв перед очередным покушением, пока убийца не придумает более совершенный способ лишения жизни царя?
Почему он решил, что жизнь должна быть безмятежно спокойной? Такое редко у кого бывает. Точнее, ни с кем не бывает. Какого человека ни возьми, даже не царя, со всеми происходили опасные или неприятные случаи, а с иными и вовсе смертельные, до сорока лет не доживали. И это намного хуже. Пусть будет опасность. С ней можно бороться, и по мере возможности предупреждать серьезные поползновения на свою жизнь.
Вдруг почему-то вспомнилась, записанная на папирус, хранящемся в храме Карнака Амон-Ра, история о верховном жреце Айя, который перед ежегодными гонками в пустыне во славу Озириса, приказал рабу хеттеянину тайно подпилить ось на колеснице Тутанхамона, сына Эхнатона, а свежий распил затереть грязью, чтобы никто не догадался о каверзе.
Колесница, на большой скорости, наехав на булыжник, развалилась, а фараон полетел вниз головой под колеса и копыта преследующих его колесниц. Он сломал бедренную кость левой ноги и получил множество рваных ран, которые, возможно, из-за намеренно неправильного лечения загноились, — началось воспаление организма.
Египетские хирурги славились своим умением по всем царствам. К ним приезжали учиться из далеких царств, потому что знали, они излечивают любые ранения, даже делают трепанацию черепа, удаляют наконечники стрел и опухоли, отрезают гангренозные конечности, но сейчас почему-то оказались бессильны.
Четыре беспробудных недели пролежал Тутанхамон в горячечном бреду, не реагируя на голос молодой жены, своей единокровной сестры Анхесенамон, он сам был жертвой инцеста: отца Эхнатона со своей родной сестрой, оттого и родился с волчьей пастью, хрупкими костями, и всю жизнь ходил, прихрамывая, с палочкой. Умер от гангрены и заражения крови. Очень скоро и новой властительнице беспощадный жрец помог перейти в царство мертвых, подговорив придворную рабыню поставить у изголовья ложа царицы отравленное питье.
Но и Айя, став Большим Домом , (Большой Дом или Господин Верхнего и Нижнего Египта — титул правителя. Гораздо позже греки стали их называть фараонами, от «пер он» — Большой Дом) не долго смог наслаждаться властью и могуществом, был убит очередным претендентом на престол.
Почему я с легкостью обеляю свои поступки, но осуждаю точно такие, совершенные другими людьми? Только ли потому, что себя судить труднее? Или же есть какие-то другие причины? Я же забочусь не только о своем благополучии, но и всего моего народа — будет мне хорошо, будет хорошо и народу. Поэтому мне позволительно то, что другим нельзя. Это лишь одно из многих оправданий, но и самое существенное.
Значит ли это, что можно обелить любую мерзость? Всякий человек, совершающий плохое деяние, легко находит себе оправдание. Одни крадут из отчаяния, детям есть нечего, нестерпимо больно смотреть в молчаливо ждущие глаза, потерявшие любую надежду. Другие воруют потому, что у соседа богатств больше, есть-пить хочется не из серебряных блюд, а из золотых, и вожделеют любить самых красивых девиц на шёлковых тканях.
Точно так же во всех царствах поступают всесильные правители: идут войском на соседей не потому, что население страдает от голода, а сам вынужден довольствоваться серебряной утварью и тремя женами, а из-за желания обладать ещё бОльшим богатством, непомерной властью и огромным гаремом, состоящим из юных красавиц, предупреждающих все невысказанные желания.
Великовозрастные сыновья, в страстном нетерпении, надоело ждать, исступленно восстают против отца, чтобы занять его место, и насладиться до этого недоступными благами и вседозволенностью. Они не желают мириться с первородством старшего брата, всеми силами стремятся сжить его со свету, а потом добираются и до любящего их отца, чтобы взять им не принадлежащее.
Что может остановить притязания бесчинствующих? Страх перед жестоким царем. Страх перед Адонаи Элохим. Последнее более желательно. Избавиться от царского гнева можно — убив его, а от Всемогущего так просто не отделаешься. Он может ещё сильнее наказать за кощунственные мысли. Жрецы это хорошо знают, поэтому и пугают народ грядущими наказаниями и нестерпимо мучительной загробной жизнью.
Любая власть держится на насилии и преступлениях. Убери эти две составляющие и власть рассыплется, словно песчаный дворец на берегу моря под ласковым накатом волн. Как обойтись без насилия и слёз во время сборов налогов, строительства городов, храмов, общественных работ, призыва на войну? Не было бы преступников, некого было бы послать в каменоломни, на рудники.
Нескончаемые вопросы и ни одного ответа, не у кого спросить. Нет рядом надежного человека, способного научить и подсказать, как жить под постоянным страхом неминуемой смерти? Садок? Выживший из ума старик. Пророк Илия? Он же всё время предсказывает, грозит карами. Почему же я не слушаю его? Да потому что вижу, как он мелок и жалок. Я не могу и не хочу жить в постоянном страхе перед Богом. Бога надо любить, а не бояться. И надо ли все дни жить коленопреклоненно? Неужели Богу нужны только смиренные, словно он опасается общаться с нормальными, здравомыслящими людьми?
Самое обидное, что моя смерть ничего не изменит в этом мире. Равно так же ничего существенного не произошло после смерти судьи Самуила, царя Саула, Давида. Мир не перевернулся от горя, не затонул в слезах, не исчез в преисподнюю. Всё осталось на своих местах: дворцы, леса, реки, голубое сияющее лазурное небо. Ближние погоревали положенное время, помолчали и вернулись к своим занятиям, прерванным давно ожидаемым известием — некоторые тихо позлорадствовали, приятно хоть в чём-то оказаться выше: тебя нет, а я живу, пользую жён, радуюсь соблазнам, огорчаюсь, когда их нет.
Сегодня помогло случайное везение. Завтра его может и не случится. Как беззаботно дышалось до воцарения на престол! Конечно, и тогда были дни отчаяния, но не столь безысходного. Никто не угрожал, никому не мешал. Почти никому. Любой человек всегда кому-нибудь да мешает. Каким же глупым и наивным он был тогда!
Может быть, посадить на трон Рисия, сына Ифамари? Он давно мечтает о царстве, упоительной власти над людьми, а самому скрыться в аскетических пещерах Кумрана, подальше от людей, от их беспощадной агрессии, ядовитой зависти и поражающей глупости. Всё время и мысли посвятить новым манускриптам, добывая единственную значимую ценность — знание, от которого душа приходит в восторг.
Нетрудно представить, как науправляет Рисий: двенадцать колен обложит непомерными налогами, вооружит всех мужчин пиками, мечами, стрелами, дротиками и отправит завоевывать соседей, словно до него никто не пытался этого сделать и все ждали его руководства. В тот же год Израильское и Иудейское царство погибнет и больше не возродится, ибо не успело созреть, набрать силы.
Другие сыновья глупы и невежественны, ленивы, зажиревшие телом и душой, к нему относятся без любви, лишь показная видимость почтения. И с этим ничего не поделаешь, насильно люб не будешь, гибели отца лишь обрадуются — появится возможность залезть в вожделенную казну. Надо обдумать всё хорошенько, выход из самой сложной ситуации зачастую лежит на поверхности, но люди почему-то предпочитают нагромождать излишние построения, за которыми теряется истинная сущность.
Даже он, Соломон, не всегда в состоянии избежать этого порока, потому что не может отличить искусную ложь от истины. Да и существует ли на свете человек, который всё знает? Есть жрецы, которые представляются знатоками, или ловко маскируются под таковых. И он, Соломон, один из подобных притворщиков, вынужден говорить народу, что всё знает, ибо помазанник божий.
Жаль, жёны, да и наложницы не согласятся жить в сумрачных пещерах аскетичного Кумрана. Там мало воды и почти нет зелени из-за адского пекла. Но в самих пещерах жара не ощущается, как и зимний холод. Рабыни не захотят жить в аскезе, разбегутся, а без женщин существование немыслимо. Жизнь теряет настолько много, что становится прозябанием, жалким подобием возможного.
Пожалуй, он так же зависит от женщин, как и они от него. Милка права, он мало уделяет внимания женам и наложницам, которые вынуждены проводить в скуке и праздности дни, месяцы, в замкнутом мирке дворца, не зная, чем себя занять, лишь только потому, что они царские жены, а не служанки, и должны жить по устоявшимся традициям древних общин.
Милка рождена другим народом. Может быть, поэтому она столь дерзка и независима? Ах, что за девушка! При одном воспоминании о ней, все чувства приходят в смятение, плоть изнывает от желания, а разум приводит всё новые доводы, помогающие устранить любые препоны.
Избавиться от Валака немудрено: нужно лишь дать золото возмужавшему Рисию и послать обоих усмирять царя Сувии, возомнившего себя равным Соломону, нагло диктующего свои условия выплаты дани.
Видимо, до него дошли разговоры придворных о миролюбии израильского царя, что иными правителями воспринимается как проявление слабости: Не стремится воевать? Значит, боится за свою драгоценную жизнь, а мы ему поможем вспомнить и пережить новый страх. После героической смерти жениха Милка сама придет во дворец, чтобы напомнить о себе.
Хотя может и не прийти. Девушка своенравная, умеющая читать, врачевать, что само по себе ценно. Таких девиц во всем царстве одна или две ещё найдутся, если хорошенько поискать. Но только красотой ни одна с ней не сравнится. Удивительно распоряжается судьба — в один день замыслила лишить жизни, избавила от любимой жены, чтобы тут же подразнить обольстительным обликом скифской принцессы.
Соломон резко поднялся и, тяжело ступая по отшлифованным мраморным плитам, пошел по гулким пустынным комнатам к выходу в цветник, прилегающий к саду с купальней и книгохранилищем.
Он не терпел бездельников, праздношатающихся, днями ожидающих, когда их услуги понадобятся царю, поэтому незанятые рабыни, служанки старались не попадаться ему на глаза, отсиживались в благодатной тени сикимор, а вечером на плоской крыше дворца, где приятно продувало ветерком и хорошо откровенничалось.
В предзакатное время в огромных комнатах дворца становилось всё темнее и тревожнее, появлялись пугливые тени, смутные и неожиданные воспоминания. Слишком много печальных преданий они навевали, которые, казалось, свершились недавно, и вечность назад.
Почти на такой же террасе в Хевроне, Саул однажды метал копье в юного Давида, занятого игрой на арфе, заподозрив его, и не без оснований, в притязании на престол, давно в народе шли такие разговоры.
Отец делал всё, чтобы в народе поняли: он лучше сможет управлять царством, чем Саул. А если бы отец не успел уклониться? Что стало бы с ним, Соломоном? Он бы не появился на свет! Вся история царства пошла бы по-другому.
После смерти Саула царем стал бы не Давид, а кто-то другой. Кто, возможно, и не захотел бы отбивать Вирсавию от Урии ценой его жизни, и Соломон не родился бы. Но даже и при повторении ситуации, смерти Урии, Вирсавия могла бы родить, но это был бы не он, Соломон, а совершенно иной человек, который так и не появился на свет. И всё из-за одного неудачного броска копья ревнивца.
Как странно! Столь значительные события зависят от одного удара, состоявшегося или нет! Значит, и он сам тоже меняет историю, решая сделать так, а не иначе?
Если поступит, как подобает царю, как когда-то его отец Давид, и устранит мешающего Валака, который сейчас даже не муж Милки, а всего-навсего жених, то спустя некоторое время она родит ему сына, который, возможно, окажется талантливым полководцем, создаст могучее царство, непобедимое в веках, и он, Соломон, войдет в скрижали истории, как отец великого царя.
Впрочем, всё это слишком призрачно, из области предположений и мечтаний. В жизни, наверняка, всё произойдет иначе. Смертный не может знать, как?
Соломон задумчиво прошел к мраморной купальне, отделанной по краям, весело искрящимся пурпурным порфиром, отчего невольно повышалось настроение, сбросил халат и прыгнул в прохладную воду, затененную днём листвой сикимор от жарких лучей солнца.
Несколько раз в темпе проплыл от одного края к другом. Отдышавшись, нырнул в глубину, сверкнув на поверхности воды белыми ягодицами, и лег на дно, рассматривая небо и зеленые кроны сквозь расплывчатую, колеблющуюся толщу воды с редкими опавшими, пожелтевшими листьями, плавающими на поверхности. Тишина до звона в ушах.
Забавное ощущение, словно отгородился от внешнего мира. И никто не сможет его найти. Разгоряченное тело медленно остывало и, казалось, нагревало воду купальни. Он поднялся наверх, перевел дыхание и подплыл к небольшому водопаду, где вода ощущалась чуть холоднее.
В который раз, с завистью вспомнил египетские бассейны, где можно не только плавать, кататься на парусных лодках с очаровательными египтянками, но и проводить военные показательные баталии, проверяя готовность морских войск. Он же, царь Израиля и Иудеи, мог позволить себе бассейн лишь в тридцать локтей в длину и девять в ширину. Но даже такое купание освежало тело и очищало голову от сумбура мыслей о государственных делах, от прочих, недостойных царя, проблем.
Три молодые рабыни, зная, что скоро понадобятся Соломону, наблюдали из-за кустов олеандра за резвящимся царем. Часто прыскали в кулачок от сдерживаемого смеха, когда повадки царя напоминали проказы мальчишек, купающихся в речной запруде, за которыми иногда подсматривали в детстве.
Конечно, они с малолетства знали строгие заповеди Моисея, которые запрещали обнажаться и обнажать других. Но всё это не касалось царя, единолично устанавливающего свои законы, и делающего то, что считал нужным в данный момент для себя и близких. Запретный плод не только сладок, но и необычайно притягателен, особенно здесь.
Воспитанные семьей в жестких рамках религиозных правил, ограничивающих естество и шальные мысли, во дворце Соломона девушки попадали в раскрепощенный мир, где всласть можно делать почти всё, что ранее до этого запрещалось. Для этого требовалось немного — угождать одному человеку, царю Соломону. Он один решал — плохо ты поступаешь или хорошо, от него зависела вся твоя дальнейшая жизнь и благополучие.
Соломон вышел из купальни, отжимая воду из длинных волос, заинтересованно взглянул на подбегающих юных женщин, — какую выбрать, если возникнет желание? Они накинули на его плечи тонкую ткань, и, вытирая тело насухо, наперебой, дополняя, начали рассказывать все несерьезные новости царского двора: рыжая кошка наложницы Хелы впервые окотилась пятью очаровательными котятами и двумя мертвыми.
Хела до сих пор плачет, так ей жалко погибших. Идумеянка Наара, та самая, которую царь недавно поимел стоя в покоях матери, сметая пыль в нижних комнатах, нечаянно разбила любимую алебастровую вазу Вирсавии. Сейчас несчастную наказывают прутьями на летней кухне.
Раб Иссахар, который присматривает за царской оливкодавильней, вот уже третий месяц умоляет Ахисара разрешить выплатить мохар за рабыню Авихаиль. Тот же хочет отдать её Азаилу, своему рабу. А это не совсем правильно, потому что весь двор знает о любви Иссахара и Авихаиль. Но жестокий Ахисар почему-то не желает принимать это во внимание. Может быть, царь Соломон распорядится восстановить справедливость?
Соломон не останавливал забавных болтушек. Они, сами того не подозревая, иногда поставляли ценную информацию, услышанную от других рабов или гостей двора. Так, недавно, рассказали о нелепом и странном договоре между царями Саруии и Азава.
Один обещал другому построить вокруг города Кармила крепостную стену с бойницами и выступами, за смехотворно низкую плату: взимая за первый день трудоемкого строительства всего один сикль золотом. И в последующие дни плата не обременительна: всего лишь удваивается с каждым новым днем.
И так в течение всего лунного месяца. Но крепостная стена будет выстроена полностью после оплаты. Казалось бы, сущие пустяки по сравнению с затратами царя Азава, что само по себе подозрительно. Поэтому царь Кармила Саруия заподозрил непонятный ему подвох и пришел к Соломону на прием за советом: соглашаться ли ему на столь выгодное предложение?
Если отказаться, то все расходы на возведение стены лягут на самого Саруия! Это означало непомерные расходы и неизбежное увеличение налогов с населения, и без того недовольного многочисленными поборами.
Соломон, заранее подсчитав количество сиклей, пораженно ахнул, впервые сталкивался со столь непомерно большой цифрой, которая непременно разорила бы не только Саруия, но и всех царей ойкумены, вместе взятых.
Посоветовал ему согласиться с заманчивым предложением, но с одним существенным уговором, чтобы царь Маона собственноручно уносил плату за строительство крепостной стены, не прибегая ни к чьей помощи, будь то рабы или мулы. Невыполнивший, хотя бы одно из предложенных соглашений, расплачивается всем состоянием, включая рабов.
Когда же хитроумный Азав услышал от Саруии о дополнительном условии, то отказался от предложенной им сделки, ибо знал: уже через две недели количество золота становилось неподъемным для человека. Поэтому и соблазнял царя Кармила, надеясь, что тот по-жадности поспешит проглотить лакомый кусок, не задумываясь о последствиях.
Саруия, в благодарность за совет, избавляющий от неизбежного позора и нищеты, в случае заключения сделки на невыгодных для себя условиях, отправил Соломону щедрые дары, лишний раз, укрепив того во мнении, что знание способно приносить не только личное удовлетворение, но и выгоду.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/11/371