Подняв голову от скрещенных запястий, Соломон посмотрел на друга, распростертого рядом на соседней скамье в той же позе, и доброжелательно напомнил:
— Завуф, в прошлый раз нашествие во дворец сирийских пилигримов помешало тебе рассказать, чем закончилась последняя поездка в Яффу?
Ты остановился на том, что в Саронских лугах твоего буланого жеребца ужалила в ногу змея, которая случайно попалась под копыто.
Это вынудило тебя спешиться и отвести коня к ближайшему знахарю.
Довольно плохое предзнаменование. Надо было вернуться в Иерусалим, переждать.
Никто бы не осудил. Вероятно, боги предупреждали против посещения Яффы.
Кто знает, что тебя там могло ожидать.
Я часто отступаю, когда вижу заметные препятствия моим планам.
Нет особой доблести в безрассудной храбрости, которую надо бы проявлять на поле боя, а не дома, когда расслаблен и безмятежен.
И потом, бывает, довольно быстро убеждаюсь, что поступил правильно, отменив прежнее решение, которое было слишком поспешным.
Помню, когда ехал с отрядом в Ашдоде,
нам на проселочной дороге встретился плюгавый прозорливец,
который, увидев меня, начал истошно выкрикивать проклятия и угрозы, потрясая кулаками и бросая пыль в мою сторону, мол, так ею запорошится вся моя дальнейшая жизнь. Визгливо кричал, что Мелькарт меня покарает. Мне это не понравилось. Обычно сельские придурки так себя не ведут, тем более на пустынной дороге, где некому за них заступиться, если бы мне пришло на ум наказать его за произнесенные бранные слова. Неожиданная и непонятная смелость на грани сумасшествия. Когда мы проехали короткую часть пути, и пророк скрылся за поворотом и кустами, я выслал разведчиков вперед отряда, а сам приостановил движение, разрешив всем отдохнуть, но не спешиваться. Вскоре вернувшиеся разведчики рассказали, что наш отряд за холмом ожидает хеттеянская засада из двухсот лучников, метателей дротиков, копьеносцев, меченосцев и двух сотен всадников. Мы съехали с проторенной дороги, обошли засаду по ложбине, заросшей терновым кустарником, с трудом продрались, и, неожиданно атаковав с тыла, разбили хеттов почти без потерь. Не прислушайся я, высокомерно, к словам убогого пророка, нас бы постигла печальная участь разгрома и последующего пленения. Я благодарен наивному хулителю, который не совладал со своими чувствами, не дождался, когда на нас обрушится кара Господняя, заранее выплеснул свой гнев. Хотел бы я знать, что породило его лютую ненависть ко мне и моему войску? Застарелая обида или родовая месть? С тех пор я внимателен ко всем словам пророков, ибо они без причины не начинают кричать. Даже петух знает о приближении рассвета. Всем хочется славы и признания.
— По-моему, ты лукавишь, Соломон. Это всего лишь военная хитрость, осторожность, которой тебе не занимать. Хорошие военачальники всегда так поступают, не кидаются, сломя голову, в атаку, и в неизвестность. Если бы я тебя не знал, то поверил твоим словам, что ты самый нерешительный царь, только и делаешь, что отменяешь свои решения или задумываешься над очевидным, — рассмеялся Завуф.
— Я не решительность имел в виду, а мнение, намерение богов, которые, желая тебе добра, заранее предупреждают, не хотят подвергать тебя лишней опасности. Ты же не хочешь сказать, что никогда не прислушиваешься к богам, которые говорят с нами через провидцев, пророков?
— Тогда только и сидел бы на пороге дома, с выпученными глазами от страха, что сделаю что-либо не так. У меня и богов неодинаковые пути достижения намеченного. Ходим разными дорогами. Боги хотят строительства, как можно больше храмов, искупительных жертв, послушания, а я — выполнения своей цели. Если всё время прислушиваться к желаниям богов, то лучше сидеть дома и ничего не делать.
— Мне бы твою уверенность. Возможно, ты и прав. Надо обстоятельнее об этом подумать на досуге. Но я не о том. Рассказывай, чем закончилась твоя поездка, подтвердилось ли сообщение Иохаза, что подрядчик Дафан самовольно продает ливанские кедры, ели и дубы медиамским купцам?
— Полностью. И не только купцам. Что более всего противно, — продавал за три четверти цены от той, что тебе приходится платить царю Хираму. Как же! Всё золото шло ему одному. Ни с кем не делился. Можно и не скупиться.
— Как же ты его осудил? — с любопытством спросил Соломон и перевернулся на спину, закрыв ладонью глаза от ослепительных лучей солнца. — Отправил на рудники или плетьми отделал?
— Видишь ли, — замялся Завуф, косо и быстро глянув на, расслабленные в полуулыбке, губы царя, поймет ли правильно? — общение с тобой меня кое-чему научило: осторожности и осмотрительности в делах с подчиненными. Наказав излишне строго, приобретаешь извечного недруга и затаенных врагов из его окружения. Тем более Дафана немедленно заменить было некем. Пятнадцатый год занимается лесом, поставками, знает всех сопровождающих и приёмщиков, все тонкости работы, куда и в каком количестве направить лес. Все сведения держит в памяти, записывает лишь самое необходимое. Новичок быстро запутается. Освоившись, так же беззастенчиво начнет воровать, напрочь забыв о наказанном предшественнике. Казнокрадство сидит в натуре каждого человека. Сначала воруют с оглядкой, потом с каждым разом всё больше смелеют. Если вовремя не остановить, украдут всё, до последнего сикля и подголовного валика. Потом нагло заявят, что такой исход именно и был угоден богам. И не пытайся с ними спорить — не переубедишь. Конечно же, я приказал Дафану вернуть всё золото. А его набралось, по самым скромным и приблизительным подсчетам, немало, на семьдесят пять талантов. Возвращаясь в Иерусалим, я настоятельно посоветовал Дафану и впредь реализовать медиамским, аммонитянским и прочим купцам ливанские стволы, но изредка, и по завышенной стоимости. Но это золото не присваивать, а направлять в твою казну Иерусалима. Если купцам решительно отказать, они будут вынуждены разыскивать другие пути, подкупать золотом наших людей, имеющих дело с поставками леса, могут заняться и разбоем. Уж лучше продавать. Спокойнее, хотя, понимаю, леса не хватает для твоих многочисленных нужд. Но строгий запрет больше навредит. Проверяльщиков на каждый ствол не напасешься.
— Разумно рассудил, — похвалил Соломон. — Я всегда знал, что ты хороший игрок в индийской игре: где можно пожертвовать качеством фигур ради достижения окончательной победы. Да и возврат присвоенного, уже прижившегося золота — достаточно суровое наказание, но…
— Разумеется, Соломон, я припугнул Дафана. Сказал, что если мы ещё хотя бы один раз узнаем о его, сколь угодно малом казнокрадстве, то не ограничимся простым изъятием золота и всего имущества, снимем с него дорогие одежды, привяжем к столбу и посадим обнаженным на муравейник. В некоторых африканских племенах так поступают с наиболее злостными преступниками. Я не видел, но рассказывают, что эта казнь намного мучительнее и страшней, чем закапывание по горло в горячий песок пустыни, где человек погибает гораздо медленнее. Представляешь, полчища муравьев облепляют тело, залезают во все отверстия: глаза, нос, уши, рот, и начинают неумолимо, по малюсенькому кусочку выгрызать все внутренности, пока не останется белый скелет. У ассирийцев, кроме обычного распятия на кресте, есть и более изуверский способ наказания: оголенного преступника сажают в глиняный сосуд с отверстиями для рук, ног, головы, и запускают в сосуд специальных червей, которые месяцами поедают плоть живого человека, находящегося в памяти и полном сознании, что с ним происходит, ибо не забывают приносить хлеб и воду, чтобы продлить мучения. Представить страшно. Впрочем, каждый преступник заслуживает своего наказания.
Дафан, обрадованный отложенным наказанием, клятвенно заверил, что отныне станет отпускать купцам только излишек стволов, который изредка образуется при более частой поставке плотов из Библа. А что касается утаенного им золота, то постепенно, частями, вернет в твою казну, распродавая своё имущество и рабов, мол, если сразу всё спешно продать, то не дадут хорошую цену. Я склонен ему поверить. Раньше он думал, что всё обойдется, никто не видит и не знает о его воровстве. Отныне трижды семь раз подумает, прежде чем решится тебя обмануть. Сейчас сам возьму Дафана под контроль. И ему пообещал лично присматривать за его деятельностью и оставить новых, неизвестных ему соглядатаев, которые будут рады за обещанное вознаграждение сообщить о любом его промахе. Наушники и до этого там были в разных местах, но Дафан успел их прикормить и купить молчание. Не понимаю, как он о них узнал? Не иначе — сами признались. Я их сурово наказал, отобрал всё золото и серебро, находящееся в их домах, всех рабов отправил на продажу, чтобы вернуть тебе хотя бы часть утерянного. Подручного Ицгара, помощника Дафана, в наказание за измену, я отправил камнерубом на рудники Тимна, вместе с двенадцатью вновь купленными на рынке рабами, чтобы охранники не тащились в этакую даль из-за одного преступника. Там отчаянное положение, — из-за повышенной смертности не хватает рабов. Соломон, может быть, тебе следует закрыть этот рудник? Тимна не выдает и десятой доли золота от того, что давала десять лет тому назад. И это при том же количестве рабов и охраняющих стражников. Рудник истощился, не оправдывает затрат и вложений. Продажа рабов рудника даст больше золота, чем ты получишь за три месяца. И на содержании сэкономишь. Возможно, необходимо поискать новые месторождения? Но для этого нужно привлечь знающих людей, а их в царстве не бог весть сколько.
— Закрывать нельзя. Стройки царства отчаянно нуждаются в строительном лесе, количество которого зависит от каждого слитка золота моей казны. Согласен, Тимна поставляет меньше, чем любой из моих рудников, но всё же дает золото, которое больше неоткуда взять. Ты не представляешь, сколько усилий стоит мне каждый полученный слиток. Может быть, ты прав, нужно найти умелых поисковиков и дать им золото, чтобы они научили и других искать нужные руды. Впрочем, это долгий разговор. Я об этом ещё подумаю. Завуф, не отвлекайся, продолжай свой рассказ.
— Не могу спорить, тебе лучше знать, что и как делать. Возвращаюсь к Дафану. Возможно, я и наказал бы его строже, но произошла некая забавная история — ты, вероятно, станешь смеяться, и будешь прав. Ещё, будучи в Иерусалиме, чтобы лучше узнать, чем живет Дафан, каково его благосостояние, и верен ли донос о его воровстве, я решил остановиться у него в поместье на всё время пребывания в Яффе. С чужих слов, зачастую предвзятых, истинного мнения не составишь. Обязательно ошибешься. Не исключен и поклеп из чувства зависти. У нас любят расправиться чужими руками с наиболее удачливыми соперниками. Со мною раньше это уже случалось, поэтому и решил поостеречься.
Первые же впечатления говорили, что расходов у него намного больше, чем доходов, которые может принести скромная должность подрядчика. Обширный сад с виноградником, оливкодавильня, красивый каменный дом с множеством просторных комнат, где стоит дорогая сирийская мебель, изысканные статуи ханаанейских, финикийских богов из мрамора и черного базальта, серебряная посуда, вазы из алебастра и слоновой кости. Обилие подсобных помещений для рабов и их семей, просторные склады, летняя кухня с великолепным поваром. Дафан представил мне трех жен, четверых уже женатых, изнеженных сыновей, и двух весьма привлекательных дочерей. Все в нарядных, месопотамских тканях и сирийских шелках, на ногах золотые браслеты, цепочки, шеи закрыты ожерельями из жемчуга и драгоценных камней. Старшие дочери замужем, живут в разных городах, одна дочь, Иезавель — в Иерусалиме, замужем за твоим конюхом Ваасой. С Дафаном остались самые младшие. Четырнадцатилетняя Нахама. Зелфа, семнадцати лет, поразила умом и красотой. Даже не знаю, чем больше? Я ещё сразу же подумал о тебе, не привезти ли её в Иерусалим, чтобы и ты полюбовался её нежностью, поговорил с ней? Весьма забавна, смешлива. Но то, что она дочь казнокрада, остановило — я ещё не знал, сколь много украл Дафан, и как стану его наказывать?
Женатые сыновья приехали проведать родителей. В чем-то похожи на твоих отпрысков: ничего не умеют и не желают делать, — малоразвиты, косноязычны, поэтому неразговорчивы, интересуются лишь доступными женщинами и игрой в кости. После представления мне, ушли в город развлекаться. Так что общаться пришлось больше с Дафаном и Зелфой. Она рассказала много интересного про местных богатеев, ханаанеев, которых египтяне прозвали «народом моря», ибо несколько веков назад приплыли из-за моря, с противоположного берега и близлежащих островов. Я думаю, они являются далекими потомками или родственными племенами современных эллинов. Высадились на нынешние земли так давно, что сами ханаанейцы забыли о своем происхождении и родовых корнях — возможно, память сохранили лишь египетские манускрипты.
Зелфа похвасталась, что в личном распоряжении имеет трех писцов и трех переводчиков. Они записывают на папирусы легенды хеттов, эллинские предания о богах и героях, перед которыми преклоняется, и знает почти все сказания. При случае, обещала показать место в Яффе, где была прикована Андромеда, которую освободил Персей. Мол, там, на прибрежных скалах, отшлифованных прибоем, на высоте сорока локтей сохранились следы, отверстия от бронзовых штырей, удерживавших медные оковы. Удивительно, кто и как смог рассмотреть эти углубления на столь огромной высоте? Жалела, что не родилась мужчиной, поэтому не может претворить свою мечту в реальность — побывать на удивительной заморской земле, где боги, как обыкновенные люди ссорятся, строят козни и разгуливают среди смертных, и даже совокупляются с ними, порождая новых героев. Хотела бы переплыть море и пристать к острову Хиос, чтобы встретиться и поговорить с Гомером, песни и сказания которого разносятся по всей ойкумене.
Я не удержался от шутки, что хоть и являюсь мужчиной, но тоже не имею возможности посетить эллинов. Не получается. Когда есть свободное время и желание попутешествовать, в порту нет попутного корабля, или море опасно штормит. Когда же море спокойно и нужный корабль лениво стоит у берега — я занят неотложными делами. Это известный злосчастный эффект тайных любовников: Харми дома — Ефы нет. Ефа дома — Харми нет. Зелфа рассмеялась. Я с удовольствием смотрел на неё в эти мгновения. Зубы как жемчуг, улыбка подобна солнцу, выглядывающему из-за облаков. А губы, словно мякоть зрелого персика — не сможешь от них отлепиться, пока не выпьешь весь сок.
Мы долго разговаривали об удивительных греческих легендах в чем-то перекликающихся со сказаниями Торы. У них тоже — бог Зевс наказал людей ужасным потопом — спаслись только двое — Девкалион и его жена Пирра, которые высадились на горе Парнас. Чтобы не остаться в одиночестве, вознесли молитвы Зевсу, который сказал: «Бросайте за собой кости своей Матери». И они бросили через голову на землю камни, которые превратились в людей. Удивительный способ увеличения населения. Камней везде много. Весьма разных, как и людей. И снова Зевс остался недовольным быстро развращающимися людьми, непослушными богам. Он, по совету бога насмешника Мома, решил уничтожить людей в междоусобной войне. Сначала погибла сожженная ахейцами Троя, а по возвращению на родину, погибли вожди-победители и их потомки. Злой рок преследовал их.
Мы сокрушались, что наши предания не столь занимательны и интересны. Возможно, потому что у нас нет своего Гомера или хеттского Килласа? Нет соответствующей словесной поэтической обработки? Я иногда соблазняю твоего историка Иософата на мысль, потягаться со знаменитым хеттеянином, сочинить нечто подобное, прославить еврейских героев, царей. Он же, малодушно, отговаривается своей загруженностью, мол, и без того ты от него требуешь невозможное: подробно записывать все события царства, твои деяния, — не успевает покупать чистые папирусы. Жаль, что в нашем народе мало возвышенных и грамотных людей. Больше пророков, священников, чем сказителей. Но именно приземленность наших легенд и делает их более похожими на правду.
Дафан при нашей беседе только присутствовал, не вмешивался в разговор, ибо об эллинских богах и героях имел смутное представление. Думаю, его интересовало другое, проведал ли я о воровстве леса или нет? Прямо спросить об этом не мог, поэтому нервничал, отдавая приказы рабыням, какие блюда, вина подать, и куда поставить. Заискивая и желая меня задобрить, предложил выбрать одну из рабынь, которые нас обслуживали, дабы сделать отход ко сну более приятным. И я не счел нужным отказаться, хотя это выглядело неприкрытой взяткой. Подумал: чего ради плешивого нечестивца стану отказывать себе в удовольствии? Пусть тешит себя надеждой, что окажусь сговорчивее — я же не отступлю от своих намерений, сурово его наказать.
Дафан сказал несколько слов распорядительнице, и рабыни чередой, словно по горной тропинке, прошли мимо нашего стола, называя своё имя и место рождения. У хозяина чувствовался отменный вкус, рабыни все как на подбор: молоды, красивы, хорошо одеты и ухожены — моавитянки, идумеянки, хеттеянки, митаннийки. Лишь одна из них — эллинка Исмена с Крита — немного выделялась своей несколько необычной статью — нос горбинкой, жесткие черты лица, но, тем не менее, чем-то привлекательными, — широкие, соблазнительные бедра, рожать будет легко. Довольно высокая. Выше остальных рабынь, на полголовы ниже меня. Стройная, без видимых изъянов, груди нерожавшей девы, вот как у Зары, не обвисли. И я выбрал эллинку. Она одна была заморской. До них ещё не добирался, хотя и понимал, что все женщины одним мирро мазаны. Все одинаково устроены, ничего нового не узнаю и не почувствую. Но такова уж мужская натура, сам хорошо знаешь — падки на всё, хоть чем-то выделяющееся. А на следующую ночь, если эта почему-то не понравится, присмотрел юную тиряночку, то и дело зыркающую на меня черными глазенками из-за огромной арфы, не по её росту. Но весь вечер играла очень задушевно. Да так трогательно, что казалась заблудившейся ангелицей. Ты бы заслушался. Дафан сказал, что она сама сочиняет новые мелодии. На это немногие девушки способны. Как думаешь, написать Дафану, пусть пришлет её в твой дворец? У тебя нет хорошей арфистки. Уверен, она понравится не только своей игрой. Такие малышки весьма соблазнительны, так и хочется посадить на колени и погладить. Конечно, не по голове.
Но я отвлекся. Дафан подозвал к столу критянку, и я коротко с ней поговорил, потому что присутствие Зелфы несколько смущало. Сам не понимал, почему? Но главное выяснил: Исмене ничто не мешало прийти ко мне в комнату перед сном, никакие женские проблемы её не беспокоят, сказала, что будет рада исполнить приказание хозяина и услужить мне. Она так заинтересованно и оценивающе посмотрела на меня, что подумал: меня ожидает утомительная ночь. Шутка ли, объездить такую кобылку. С утра на ногах, обслуживая большую семью, а выглядит свежо.
Пока же я отослал Исмену прочь, а мы втроем продолжили оживленную беседу. Огромная, почему-то желтая луна, неподвижно зависшая над финиковой пальмой, давала света больше, чем все плошки с жиром, расставленные по столу и в отдалении. Разговор с Зелфой настолько меня увлек, что был готов провести с ней всю ночь, если бы не её постоянно зевающий отец, который намеревался луну, словно сливу проглотить. Так широко и сладко раскрывал рот, что виднелись черные, гнилые зубы и широкий язык, который непонятно, как там помещался. Потом он долго и пространно жаловался на цветущее в соседнем дворе дерево магнолии, мол, от запаха начинаются сильные головные боли, — даже благовония Офира не помогают перебить приторный аромат белых цветов. Предлагал соседу четверть мины золотом, только за то, чтобы срубил магнолию, но тот упорно отказывается, мол, она ему не мешает, не хочет лишаться красивого дерева и благодатной тени в жаркий полдень. Новое не скоро вырастет. Дафан устало зевал и лишь только то, что я посланник царя Соломона, думаю, мешало отправить меня на Гар Мегиддо , да и свою дочь не мог оставить наедине с мужчиной. Хотя, вероятно, и был бы рад, лишь бы не раскапывал его неблаговидные, тайные делишки. После очередного зевка, раздирающего рот, подобно львиному, я пожалел его, — мог челюсть вывихнуть, поднялся с валика, сказав Зелфе, что впервые в жизни встречаю столь очаровательную и умную девушку. Она смутилась, закрыв лицо ладонями, но, заметил, мои слова ей понравились.
Не улыбайся, Соломон, уверяю, я нисколько не преувеличивал любезность гостя к радушным хозяевам. Девушка, действительно, произвела на меня самое благоприятное впечатление своей не по годам рассудительностью. И, повторюсь, от более решительных действий, направленных на сближение и установление сердечных отношений, удерживало лишь то, что она была дочерью предполагаемого казнокрада. А я ещё не знал, как стану его наказывать, и виновен ли он? Не хотел, чтобы эмоции и чувства, хоть как-то повлияли на окончательное решение.
Дафан проявил любезность, сам проводил меня, с факелом до гостевой комнаты, которой я остался вполне доволен. Широкое, в полстены, увитое виноградной лозой с крупными гроздями, низкое окно с чудесным видом на лунное море под серебристыми облаками, и, стоящие на рейде вразброс — финикийские корабли с прикреплёнными вдоль бортов круглыми щитами на случай нападения пиратов, кебенеты, египетские галеры с поднятыми носами и кормой. Это надо видеть. Ты был там и отчетливо можешь представить моё настроение и чувства. Я скинул с себя одежду на сидонское кресло из орехового дерева. Похожее у тебя стоит в книгохранилище. Свежий, солоноватый ветер с моря приятно охлаждал горячее тело. Предвкушал сладкий сон после бесстыдных ласк и забав с широкоплечей критянкой на широком ложе, покрытым льняным полотном. Рядом стояла высокая керамическая ваза с большим букетом красных роз, и на столе — кувшин с водой и серебряной чашей, ивовая плетенка с гранатами и белым виноградом.
Вскоре Исмена мягко, почти неслышно вошла в комнату, и, я неожиданно заметил, как бы случайно, задела краем платья тускло горящий фитилек серебряной плошки, и он, погрузившись в жир, погас, едко пахнув горелым. Ненавижу этот запах. В комнате стало так темно, что я не видел выражения лица шаловницы, лишь дальний отблеск отраженного лунного света на прекрасном, вдруг обнажившемся контуре тела. Оно взволновало настолько, что я мгновенно забыл о промелькнувшей мысли: странная застенчивость для рабыни, наверняка уж, знавшей не одного мужчину помимо Дафана, который не мог её пропустить. По себе ведаю. Доставляемые мне на продажу красивые рабыни, в первую очередь принадлежат мне, а уж потом, когда наскучат, продаю, если не оставляю в своем хозяйстве. Но это была моя последняя здравая мысль на этот вечер.
Дальнейшее не берусь пересказывать. Излишне. Сам можешь представить. Хорошо знаешь, что следует за приходом в спальную комнату понравившейся тебе девицы, и как? Рабыня не разочаровала. Дополню лишь то, что немного удивило, и даже позабавило. Почему-то Исмена говорила шепотом, и очень мало, словно стеснялась или опасалась, что нас могут подслушать. Хотя не представляю, кому интересны любовные речи и стоны страсти? И ещё: она предупредила, чтобы я был осторожен с ней, она — девственна. Это меня особенно поразило. Ай да Дафан! Кто же ему помог настрогать столь обширное семейство, если до такой прекрасной рабыни не дошли его шаловливые руки? Не иначе, как его рабы. Ну это его дело. В жизни чего только не насмотришься, и измен и предательств. Я же не мог оторваться от божественной эллинки.
Ты знаешь, я далеко не юнец, Исмена не первая у меня девушка, и всё же, от прикосновения к ней почувствовал нечто необыкновенное. Словами не передать: какая-то смесь необъяснимых чувств, от щемящей нежности, словно матери к своему ребенку, до яростной страсти быка, покрывающего течную двухлетку. Сразу вызвездилась простая мысль, как бы выкупить её у Дафана, привезти в Иерусалим? Одной ночью уже не желал ограничиваться. Но мешало то, что она рабыня казнокрада, которого ещё предстояло вывести из лабиринта лжи пред твои ясные очи. Не хотелось ни в чем перед подрядчиком одалживаться, чтобы не возомнил лишнее, будто может просить о снисхождении. Однако в то время было не до рассуждений. Страсть к критянке заполнила всё моё существо. Мы, чуть ли не половину ночи, терзали друг друга, словно голодные львы, загнавшие тарпана и поедающие его. Насытившись, обняли друг друга и мгновенно провалились в крепкий сон. Если быть точным, я первым забылся во сне. Сил выложил достаточно, чтобы проснуться поздним утром от истошного ослиного крика и беззаботного смеха рабынь во дворе.
Солнце стояло так высоко, что я устыдился — дел невпроворот, а я лежебочнищаю. Быстро поднялся, обмыл тело из медного таза, заботливо оставленного на подоконнике, может быть, Исменой, так я подумал тогда, глядя на спокойное лазурное море с проплывающими кораблями под парусами, и вышел во двор, где работали две рабыни и три жены Дафана, просеивая зерна чечевицы.
За утренней трапезой присутствовала только Зелфа. Она же и ухаживала за мной, подавая те или иные блюда. Дафана во дворе не было, принимал груз в порту — утром приплыл очередной караван плотов из Библа. Я окинул взглядом двор, сараи, летнюю кухню, и нигде не увидел моей несравненной Исмены. Мне так хотелось увидеть её лицо после незабываемой ночи, проникнуть в её мысли, чувства, или же просто переброситься несколькими словами. На мой вполне невинный вопрос, где эллинка Исмена? Зелфа, как-то излишне нервно, ответила, что из-за нехватки рабов, была вынуждена отослать её работать на поле — чечевица уродилась, нужно вовремя убрать. Рабы нынче до;роги, нет возможности дать им отдохнуть, хотя бы один день. Но вечером она снова будет в моём распоряжении, если я беспокоюсь об этом.
Я внимательно посмотрел на Зелфу. Что это, женская ревность отвергнутой соперницы, или что-то иное? Могла бы пойти навстречу желаниям редкого гостя и не удалять мою возлюбленную. Но Зелфа избегала прямых взглядов. Часто смотрела на просеивающих рабынь, копошащихся вокруг летней кухни, но только не на меня. Была немного другой, чем вчера, хотя столь же приветливой и радушной хозяйкой. В чем разница, я не стал додумывать, не до неё было. Все мысли кружились вокруг Исмены. Это же надо было так обмануться в её заурядной внешности! Вот тебе и заморская штучка! Какое-то колдовское притяжение. Недаром у них столь замечательные и героические боги! Может быть, она сама дочь какого-нибудь божества или богини Афродиты?! Я же ничего о ней не знаю! А надо бы. Но и дело, за которым сюда прибыл, нужно завершать. Я решительно поднялся из-за стола и собрался уходить, когда Зелфа тихо произнесла, словно подслушала мои мысли:
«У Исмены необычная судьба».
Я удивился её словам. Догадался, — она желала хоть как-то сгладить свою оплошность. Спокойно спросил:
«Чем же — необычная? У всех рабынь похожие судьбы: кто-то их продает, кто-то покупает. Их судьбы зависят от хозяина. Как он захочет, так и будет».
«Мойры приговорили её к смерти. Ты же знаешь, у эллинов есть жестокий обычай — отец имеет право выбросить новорожденного ребенка на улицу, в лес, чтобы потом не дробить наследство, или же, когда считает, что не в состоянии прокормить лишний рот, всё же родилась девочка. Не нам их осуждать, у каждого народа есть хорошие и дурные традиции. Вот и Исмену, точно так же, выкинули из родительского дома на околицу, ближе к лесу, где поджидали голодные бродячие собаки, привыкшие питаться человеческими детенышами.
Случайно, мимо проходила местная колдунья, которая ходила в лес за травами, и услышала отчаянный детский плач. Сжалилась над несчастной крошкой, отогнала приблизившихся собак и забрала ребенка себе, несмотря на то, что уже воспитывала пятерых, таких же отверженных, своих не было. Она не боялась размельчать наследство, которое состояло из двух коз, кошек и полуразвалившегося дома из единственной комнаты с многочисленными полками, на которых сушились лекарственные травы. Сама же старуха с детьми спала на ворохе старого тряпья, наброшенного на слой необработанной козлиной шерсти, сваленной на полу. Я же думаю, насколько она была добродетельней родителей, выбросивших своих детей на растерзание зверям? Возможно, сама не всегда ела досыта, но всех приемышей, трёх девочек и трёх мальчиков вырастила, научила ремеслу, отдав мастерам на выучку. Исмене исполнилось четырнадцать лет, когда колдунья умерла от дряхлости — никто не знал, сколько ей было лет. Местным жителям казалось, что она жила всегда».
«Как же Исмена оказалась в Яффе»?
«Это уже другая история. Может быть, не менее трагичная. Исмену, под предлогом обмена дешевой ткани на принесённые ею фрукты в корзине, хитростью заманили на кебенет финикийские моряки, которые и похитили её. Ума-то она ещё не нажила, чтобы понять о ловушке. Заступиться за бесправную сироту на Крите никто не захотел, и её привезли в Яффу как рабыню. Здесь Дафан купил Исмену за двести сиклей серебра».
«Давно это было»?
«Два года назад. Я помню её первое появление у нас во дворе. Она была перепугана и ожидала всяческих неприятностей для себя. Прошло несколько месяцев, прежде чем она первый раз улыбнулась. Я была этому рада, потому что знала о трудной судьбе эллинки — о ней рассказала другая наша рабыня, которую тоже привезли с Крита».
«Исмена послушная»?
«Да. И очень выносливая. Я ею довольна. Ты бы хотел её приобрести? Я поговорю с отцом, он может подарить».
«Не знаю», — почему-то ответил я.
Что-то меня смущало. А что — не мог понять. Зелфа, словно чего-то ожидала от меня. Но я был поразительно недогадлив, озабочен своими, точнее, твоими проблемами.
«Скажи отцу — он будет рад сделать тебе подарок. Отец ещё вчера говорил, что с удовольствием сделает подарок посланнику царя Соломона, но не знает, как лучше это совершить, чтобы не обидеть скромным подношением. Воспользуйся его добротой».
Покинув хлопочущую по хозяйству Зелфу, пошел на дом к проводнику Есрому, с которым заранее сговорился, что он сведет у перевалочного причала, с нужными людьми, знающими, куда и кому Дафан отправляет лес. Есром оказался ведающим все тайны подрядчика. Вскоре у меня не осталось никаких сомнений — Дафана придется наказать. Но ещё не знал, как? Всё зависело от разговора с ним и от той суммы, которую он захочет признать, как украденную у тебя, и сможет ли вернуть в твою казну? Если всё растратил, то один приговор. Если хотя бы половину сберег и сможет возместить нанесенный урон — другой.
В этот вечер я не стал портить хозяину настроение — ещё не все обстоятельства прояснились. Нужно было изучить все предоставленные Дафаном папирусы с перечнем доставки плотов за последние годы, да и с Исменой надо посоветоваться, захочет ли уехать со мной, или же по какой-то причине останется у Дафана, то ли привязанности, то ли иным обстоятельствам — я же ничего о ней не знал, кроме того, что рассказала Зелфа.
На этот раз за ужином нам, троим, прислуживала Исмена, на которую я часто влюблено посматривал. Её присутствие сбивало все мои мысли. Я уже не блистал красноречием и остроумием, как вчера, потому что ничего не понимал. Нет, Исмена была такой же, как и давеча. Ты же знаешь, когда между мужчиной и женщиной происходит телесное сближение, то потом в обращении между ними образуется невидимая связь, которая замечается по особенному прочувственному взгляду, улыбке, предназначенной только одному, жестам, смысл, которых понятен только тебе. Ну, ты понимаешь. А у Исмены ничего подобного не было! Лишь иногда посматривала на меня ничего не выражающим взглядом. Хотя некоторое любопытство всё же присутствовало. Она словно хотела представить, кто я, каков при близком общении? Смотрела так, будто ночью между нами ничего не произошло. Меня невольно взяла досада. Как же так? Это же я, Завуф, которого ты вчера нежно и страстно целовала! До сих пор припухли губы. Как же можешь так просто смотреть на меня?! Хотя, кто знает, как у них там, на Крите, принято? Может быть, так и должно? Девушка не должна показывать мужчине своё расположение. Не терпелось быстрее закончить ужин, чтобы Исмена пришла ко мне, и я всё выяснил — ненавижу неясности.
Хотя Дафан был болтливее вчерашнего и не зевал, я пожаловался на усталость, и ушел в гостевую комнату, не преминув напомнить, чтобы прислали Исмену. После её загадочного поведения могло статься, что она бы проигнорировала приглашение, сославшись на какие-то вдруг возникшие проблемы.
И снова эллинка, едва появившись в комнате, погасила скудный огонь плошки краем платья. Но я уже был настороже и начал понимать, что всё это неспроста. Рабыне, хотя бы и вчерашней девственнице, незачем проявлять чрезмерную скромность и стыдливость, тем более с таким совершенным телом, которое сводило меня с ума. Она приникла ко мне, так страстно целуя, что скоро стало не до выяснения истины и столь странного поведения, которое, вполне возможно, объяснялось примитивными обстоятельствами, пока мне неизвестными. Я не узнавал себя, словно превратился в юнца, наконец-то овладевшим возлюбленной, о которой мечтал месяцами. Когда же наваждение закончилось — страсть у обоих выплеснулась в затяжной истомы стон, она потянулась за платьем, чтобы выскользнуть из моих рук, я обхватил её ещё и ногами. Прижал к себе и принялся допытываться: Исмена, ты ли это? Я тебя не узнаю. Что случилось? Не обидел ли чем? Может быть, надо сказать Дафану, чтобы не отправлял тебя на огороды? Или же этим Зелфа заправляет? Экая гордячка! Неужели она ревнует к тебе? Но я не давал ей никакого повода. Она, конечно, красива и умна, но ты на этом ложе само совершенство. Я не разговаривал с тобой днем, возможно, и тебе в уме не откажешь. Как ты посмотришь на то, что я выкуплю тебя у Дафана и увезу в Иерусалим? Мой двор без тебя будет не полон, а мой разум уже пленен тобой. Соглашайся и я сделаю всё, чтобы ты об этом никогда не пожалела.
Я замолк в ожидании ответа, но она лишь целовала меня, и не отдаляла лицо, которое и без того, в темноте не разглядишь. Луна ещё не появилась в окне. Провел руками по её обнаженному телу, по великолепным, выступающим формам, и в голове что-то забрезжило. Я вспомнил дневную Исмену — её зрительный стан не подходил под то, что я ощущал. Ночная Исмена была стройнее дневной, и намного меньше ростом. Она, видимо, догадалась, по ощупывающим рукам, о возникшем подозрении, ловко выскользнула из моих опутывающих ног, схватила платье и попыталась выбежать из комнаты. Едва успел вскочить на ноги и перехватить у двери».
Из-за кустов олеандра с белыми цветами, донеслось деликатное покашливание — вышел повар Елханан и, смиренно, сложив на округлом животе руки, остановился так, чтобы Соломон мог его увидеть, всем своим видом напоминая царю, что негоже так долго задерживаться к завтраку, блюда перестоят и будут не так вкусны, как того заслуживают.
Завуф тоже заметил его и прекратил повествование. Поднялся со скамьи и замер в ожидании, что рабыни, по обыкновению, подадут ему халат и помогут одеться. Но они, заслушавшись рассказом, каким не услышишь от пилигримов и досужих сплетниц, стояли как зачарованные, и не сводили с него восторженного взгляда.
— Зара! Наара! Очнитесь, — упрекнул Завуф, приводя в сознание рабынь. Они всплеснули руками и бросились к оставленной одежде. — Про вас-то я забыл, притихли мышками. Рот на печать и никому ни единого слова. И без того весь Израиль судачит о моих любовных похождениях. Сотворили из меня ойкуменского обольстителя. Если им поверить, то получится, что я соблазнил всех жен и дочерей твоих приставников и придворных вельмож. Больше мне делать нечего! Мне своих жен и наложниц хватает. А сейчас прочь отсюда!
Зара умоляюще сложила руки:
— Великодушный, миленький Завуф, не прогоняй! Мы же изнываем от нетерпения узнать, чем же закончилась эта удивительная история?
— Тебе, красавица, я дорасскажу попозже, наедине. Если хорошо попросишь. На сегодня вам достаточно услышанного, — усмехнулся Завуф, обласкивая взглядом стройный стан и нежное лицо молодой женщины.
Друзья облачились в халаты и прошли на тенистую террасу, где рабыни накрыли стол яствами. Рядом стоял озабоченный управляющий, ища взгляд царя, чтобы доложить о хозяйственных делах дворца, но Соломон отмахнулся, сказав:
— Позже, Ахисар, успеешь испортить мне настроение. А ты, Завуф, не томи, заверши рассказ. Ты её догнал. И что же дальше? Кто это была?
— Я поднял сопротивляющуюся соблазнительницу на руки, вынес на террасу, залитую лунным светом, и обомлел от неожиданности. Как ты думаешь, кого я увидел?
— Зелфу, дочь Дафана.
— Как ты догадался? Её. От неожиданности волшебного превращения эллинки Исмены в Зелфу, я растерялся, как юноша при виде возлюбленной, кажется, и челюсть отвисла, разжал руки. Она, рыбкой, выскользнула из моих объятий и убежала в темный коридор, где я не мог хорошо ориентироваться, чтобы найти беглянку. Да и что бы ей сказал? Меня выставили глупцом. Можешь представить моё состояние? Такого со мной ещё никогда не было. Целовал одну, а думал о другой.
— Со мной тоже ничего подобного не случалось, — Соломон улыбнулся другу и налил вино в золотой кубок Завуфа. — От души позабавил. Занимательнейшая история. Не хуже, чем у Килласа на глиняных цилиндрах, продетых в бечеву, которые приобрел в прошлом году у сирийского торговца тканями. Всё не найду свободного писца, чтобы переписать их на папирус. Надо чаще посылать тебя в разные города с моими поручениями, чтобы по возвращении было о чем послушать. Потом я твои истории начну записывать на папирус, а вечером всем рассказывать, и прославлюсь не хуже, чем Гомер и Киллас. Если боги лишат царства, стану кормиться повествованиями твоих потешных историй. Однако терпеливый Ахисар не зря стоит рядом, ты потом закончишь, чем завершилось это забавное недоразумение. Я рад за тебя: будет, что в старости вспомнить.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/03/21/474