В последние месяцы Соломону, чуть ли не каждую неделю, снились тревожные, повторяющиеся сны: часто — скалы с острыми пиками твердых пород, отвесно вздымающиеся горные кручи, извилистые тропинки, по которым, тяжело, до бессилия в ногах, взбирался на вершину, откуда, с мальчишеским восторгом взирал на живописнейшую панораму Иудейской пустыни под волнующим багровым закатом с желтыми продольными полосами под темными грозовыми облаками.
До этого не приходилось наблюдать пустыню с высоты птичьего полета. Старался увидеть как можно больше и запомнить. Когда ещё доведется испытать подобное? Неправдоподобно огромное солнце окрашивало разрыв в облаках в кроваво-красный цвет, вызывая в памяти печальные воспоминания о гневе богов, когда они, взбешенные тупостью и неверием в них людей, бросали на пустоголовых огромные камни, с такой силой, что земля тряслась и разверзалась под ногами, огненные языки пожирали убегавших, а серные испарения отравляли уцелевших.
Иногда снилась погоня, которая начиналась вдруг, с безмятежно спокойного состояния. Поначалу казалось, ничто не предвещало какой-либо опасности. Он на берегу безбрежного моря. На знойном синем небосклоне, который почему-то кажется низким, вроде расписного потолка в храме, ни облачка.
Жарко. Хочется окунуться в прохладные воды, где безмятежно резвятся улыбчивые дельфины, стремительно и округло выпрыгивая из воды, изредка крутят стремительные пируэты, словно танцовщик, взметнувшийся над волной.
Но неожиданно приходит боязливое осознание, что не просто так появился на пустынном, незнакомом берегу — он трусливо убегает. За ним гонится некто в черном, в бесформенном балахоне, наверху огромный тюрбан с голову бегемота. Лица не разобрать. Слабые, ватные ноги вязнут в зыбучем песке.
Он с большим трудом, поочередно вытаскивает каждую ступню из засасывающей воронки. Преследователь всё ближе и ближе. Не слышишь, а знаешь, а ты бежишь, словно на одном месте. Кажется, вот-вот, испуганно и отчаянно оглядываясь, различишь страшное лицо под черным тюрбаном и внезапно поймешь, почему тебя хотят убить, но уже будет поздно — страшный человек настигнет, и прекратишь своё существование. Тебя больше не будет на этом прекрасном свете.
Просыпался в холодном поту и сильном сердцебиении, которое долго не проходило. Поэтому кошмарный сон казался действительностью, произошедшей совсем недавно, пусть в каком-то ином, другом мире, но не менее реальном, чем этот. Не зря же сердце так колотится? Значит, он убегал от кого-то.
Ему угрожала смертельная опасность, но он проснулся. Всё страшное оказалось заурядным сном. Вот так бы всегда — в угрожающей ситуации вовремя проснуться и с облегчением осознать, что ничего ужасного не может произойти, всё опасное — не более чем неприятный сон, который нужно скорее забыть, чтобы не портить начинающийся день ненужными воспоминаниями.
Но изредка были и восхитительные сны, когда пробуждение вызывало досаду, желание подольше, если не навсегда, остаться в удивительном мире, где необыкновенно хорошо, потому что счастлив от сознания всеобъемлющего удовлетворения и покоя. Потом приходит понимание, что тебя окружают, обнимают, целуют нежнейшие девы с очаровательными лицами, прикосновение и ласки которых томительной истомой отзываются в теле, требуя немедленного сладостного соития.
Но всякий раз что-то мешало заключительному действу — просыпался от внешнего раздражителя, — то телохранитель нечаянно стукнет копьем о мраморный пол, то служанки за пологом начнут излишне громко шептаться. Странно, днем такой шепот он бы и не расслышал. Он разочарованно открывал сонные глаза, с сожалением думая о несостоявшемся финале, который можно бы продолжить и наяву, стоит лишь позвать рабынь или наложниц. Но во сне всё казалось намного привлекательнее, чувственнее, заманчивее, таинственнее, словно побывал в другом мире.
Соломон задумчиво поднимался с измятого и горячего ложа, поражаясь удивительным снам, в которых всё было не так, как в жизни, невероятно волшебно, порой, пугающе странно. Жрецы утверждали, что сны навеяны богами, которые подсказывают смертному о грядущих событиях, переменах в личной жизни, если правильно их истолковать. Но лично он, как ни пытался, не смог понять этих предостережений.
Не вышло из него второго Иосифа. Приглашенные слугами напыщенные толкователи снов, слишком часто с важным видом говорили несуразное, или же замаскировано старались направить его деятельность в нужное им русло, словно он безмозглый тупица, которым можно безнаказанно манипулировать, угрожая таинственным знанием. Он сдержанно благодарил за проявленную заботу, скупо одарял серебром, незачем поощрять лгунов, и отдавал распоряжение Фалтию:
— Отныне этих, пустобрехов во дворец не пускать. Обманщикам здесь делать нечего. Пусть поищут другой источник пропитания. Их следовало бы наказать плетьми, но я слишком милостив.
Чтобы сонливое состояние и жжение в веках быстрее исчезло, по египетской привычке споласкивал лицо из серебряной чаши, которую с готовностью подавала рабыня, держа её на вытянутых руках.
Почти всякий раз, закончив умываться, колечком пальцев, щелчком, брызгал водой в лицо молодой женщине, чем вызывал радостный, кокетливый смех, сам улыбался в ответ, и уходил через сад в большое каменное книгохранилище, которое было построено под его руководством ещё в начале царствования, и спроектировано по его чертежам, заимствованным из египетских источников.
По его указаниям плотники смастерили из толстых досок хорошо просушенного ситтима внутренние стеллажи под потолок и вдоль стен пяти просторных помещений. Не многие знакомые цари имели такое количество манускриптов, как привезенных со всех концов света, так и написанных, переведенных уже здесь.
Хеттская клинопись на глиняных цилиндрах продетых в веревку, ассирийская клинопись на сырых и обожженных глиняных табличках из Сиппара, вавилонская клинопись из Амарны — язык дипломатии того времени, египетские иероглифы на папирусе, бамбуковые связанные дощечки с непонятными иероглифами из далекого Китая, откуда караван идет почти три года.
Отдельно лежали связанные конопляной бечевой коричневые цилиндры особо ценимого им эпоса хеттского Гомера — Килласа, повествующего о войнах богов за власть на небе и земле, об их страстной любви к земным красавицам, взаимном коварстве, опасной ревностной зависти и злых кознях, что делало небожителей так знакомо похожими на земных царей.
Тяжелые таблички шумеров, величиной с мужскую ладонь, вызывали уважение одним своим видом. Невольно представлялся процесс их создания: задумчивый человек, вдавливающий палочку в мягкую податливую глину, стараясь не допустить ошибку, которую позже и не исправить, застынет на века.
Соломон был одним из немногих в Иерусалиме, кто мог читать клинопись шумеров, исчезнувших почти вечность назад, — за тысячу лет до его рождения, — но их наследие, записанное на многочисленных табличках, продолжало приносить плоды просвещения до наступления новой эры — жрецы использовали шумерский язык в ритуальных церемониях, для секретных сообщений.
Шумеры затерялись в веках, но их легенды, веру в богов, которые жили на звездах и оттуда покровительствовали людям, заимствовали ассирийцы, народы Междуречья, а потом и еврейские жрецы, которые понимали, что со временем, все, знающие истину, вымрут — в памяти народа останется только их «правда».
(Шумеры растворились в соседних народах, точно так же через две тысячи лет пропадут этруски, потом почти исчезнут ассирийцы, персы).
Хранилище Соломона по количеству манускриптов, табличек, уступало лишь ассирийскому и египетскому, потому что неограниченную возможность собирать дорогостоящие рукописи он получил только с восшествием на престол, до этого приходилось экономить на многом, считать каждый сикль.
Царь Давид частенько забывал о многочисленном потомстве, вынуждая некоторых сынов заниматься неблаговидными делами, от взяток за покровительство в сомнительном деле, устройстве чинов, до краж и разбоев с убийствами внезапно разбогатевших соотечественников, за которых некому было заступиться, ибо царь закрывал глаза на проделки шалунов. У львят прорезывались зубы, им нужно парное мясо, а не подножная, почти высохшая трава, по которой они бегали.
Почти каждый раз при посещении своего самого ценного хранилища, стоявшего от дворца на добрую сотню локтей, в центре сада, Соломон невольно, с затаенным восхищением и завистью вспоминал египетскую сокровищницу храма Амон-Ра, когда жрец Энной неторопливо водил его по бесчисленным помещениям, где приторно пахло тысячелетней пылью.
Всюду, грудами, лежали свитки папируса на деревянных держателях — слуги для уборки помещения и наведения порядка не допускались, чтобы не впадали в неистребимый соблазн воровства, да и по незнанию грамоты они постоянно путали местами рукописи. Даже пристальный надзор за ними не помогал. Стоило присматривающему жрецу расслабиться, отойти в сторону или уснуть, как они начинали от скуки пакостить, чтобы потом издалека, со смехом наблюдать, как мечется недоумевающий писец в розысках исчезнувшего папируса.
На пыльном полу, столах, стеллажах, шкафах, в темных нишах теснились ценнейшие манускрипты «Древней хроники », которые писались жрецами неопределенно длительное время, от первых царей. Египтяне всегда были лишены чувства времени в его историческом понимании, ибо земная жизнь неизмеримо коротка по сравнению с беспредельным загробным бытием, похожим на земную жизнь, ибо и там Большой Дом будет властителем, а верные рабы покорно ему служить.
Летоисчисление всякий раз начиналось заново, с восшествием на престол нового царя или окончания династии. Соломона поражало, как при этом жрецы умудрялись не путаться в астрономических наблюдениях, делали точные прогнозы лунных и солнечных затмений, которые, в отличие от разлива Нила, происходили не ежегодно.
Нижние свитки в храмах запорошены столь толстым слоем вековой, спрессованной пыли, что казались закутанными в войлок. Их и не стоило открывать, от древности папирус терял эластичность и ломался на куски. Следовало давно избавиться от таких папирусов, чтобы новые разложить без скученности — легче было бы найти интересующий тебя свиток. Но не он здесь был хозяином. Жрецы боялись, или не желали брать на себя подобную ответственность, чтобы потом никто не поставил им в вину, не обвинил, что избавились не от хлама, а от ценных рукописей.
Одни папирусы содержали в себе будничную мудрость ушедших поколений, и порой становилось досадно, что сам не додумался до столь простых и очевидных истин:
«Отдайте ребенка на воспитание рабу — и у вас будет два раба. У того, кого мы любим, всегда есть власть над нами. Лишь чужими глазами можно увидеть свои недостатки. Чтобы тебя понимали, ты должен понимать, как происходит понимание. Тому, кто просит поскорей, давай помедлив: чем дольше желают, тем больше ценят. Кто, проходя мимо, вмешивается в чужую ссору, хватает злого пса за уши. Без дров костер угасает, так и без наушника раздор утихает. В открытый рот всегда влетит муха. Гнев глупца тяжелее камня и песка. Глупый всегда винит других, умный винит себя, а мудрец никого не обвиняет».
В других папирусах были интереснейшие записи о жизни царей, их битвах, завоеваниях, подробное перечисление всех покоренных городов и народов, захваченных трофеев, рекомендации о должном укладе быта и религиозных проявлениях египтян, о явлениях людям богов Гора с соколиной головой, Хнума в облике барана, того самого, который сделал людей на гончарном круге, а бог Тот передал египтянам сорок два священных манускрипта со знаниями богов.
Жрецы заставляли своих учеников месяцами копировать морализаторские афоризмы из многословного поучения Птахотепа, автором которого являлся великий визир Исиси, который был родом из Мемфиса и поклонялся Птаху:
«Прекрасно для сына исполнять волю своего отца. Тот, кто повинуется, станет тем, кому повинуются. Сегодняшняя небрежность становится завтрашним непослушанием. Тот, кто жаден для удовольствий, будет иметь пустой желудок. Длинный язык — причина ссоры. Тот, кто вызывает ссору, унаследует страдания. Добрые дела живут дольше человека. Не будь тщеславным, даже если ты хорошо образован. Говори с неграмотным человеком так, словно перед тобой мудрец. В конце концов, существует предел всякому умению. Ни один рабочий не совершенен. Любезная речь встречается реже, чем самоцветы, которые рабы находят среди камней».
При расставании жрец Энной подарил любимому ученику восемь ценнейших папирусов с трактатами о лечении человека от различных болезней, истории его появления на земле, жизни великих царей, устройства мира и Вселенной, как её понимали современные египетские ученые, которые подвизались жрецами в храме Амон-Ра.
Эти ценные манускрипты, да ещё три, переписанные им за время учебы, многочисленные выписки, и положили начало нынешней коллекции книгохранилища, где было всё, от сотворения человека из глины до всемирного Потопа, истребившего неразумных людей, которые возомнили себя равными богам, жили в безбожии и распутстве. Были сложнейшие рецепты излечения всех болезней, рекомендации, советы по хирургии, многовековые астрономические наблюдения и сотни заговоров на все случаи жизни.
В это каменное здание с узкими, продолговатыми окнами, через которые нельзя протиснуться человеку, но вполне достаточными для проникновения солнечного света, чтобы днем не прибегать к светильникам, приходили, с первыми лучами солнца, не только ученые мужи с юными, прилежными переписчиками, но и все, заручившиеся разрешением Соломона, желающие приобщиться к жгучим тайнам человека и загадкам мироустройства.
Некоторые мудрецы так увлекались, что даже обедали хлебом и сыром, не уходя из книгохранилища, чтобы не отрываться от расшифровки трудного иероглифа или текста. Светильники и факелы по вечерам, старались не зажигать, чтобы не подвергать бесценные рукописи пожару: ученые слишком рассеянны.
Слуги, ухаживающие за масляными светильниками, часто засыпали в тишине от долгого созерцания колеблющегося огня. Строгие наказания не помогали. Это было выше человеческих сил — преодолеть сладкую дремоту. Да и время для отдыха тоже необходимо. Поэтому читали и писали весь световой день, а с заходом солнца начинались новые сутки.
Всякий раз вид нового манускрипта вызывал у Соломона волнение и трепетное ожидание чуда, что в рукописи может оказаться нечто очень важное, пока скрытое за множеством слов. Поняв их смысл, можно решить все загадки мироздания, все земные проблемы. Стать если не Богом, то Его подручным. Наивное ожидание земного чуда. Любил читать жизнеописания царей, как великих, так и малых. Примерял их судьбы к своей, и всегда досадовал, понимая, какие идиотские поступки они совершали в своей жизни.
Пытался догадаться, почему так происходит? Неужели не предвидели последствий? И что заставляло умных людей, порой, действовать безрассудно, когда была возможность поступить иначе, хладнокровно и разумно? Досадовал на скудную запись важнейших исторических событий, неполноту описаний характеров, портретов героев и окружающих их личностей.
Поэтому требовал от придворного писца Иософата подробнее записывать происходящее. Сознавал, что всё настоящее безвозвратно уходит в прошлое с каждым прожитым днем, и никто, лучше современника, не сможет их записать, несмотря на скудный словарный запас еврейского языка — всего лишь десять тысяч слов.
Манускрипты, ежемесячно доставляемые караванщиками и пилигримами, заинтересованных щедрыми дарами царя, заполонили все стеллажи, сундуки, и кое-где уже складывались по углам, на пол, а Соломон всё не мог решиться, какой отдать приказ, то ли надстроить второй этаж, то ли вырубить старые деревья и продолжить хранилище с торца? Тогда не придется терпеть неудобства — шума и криков рабов над головой, неизбежного при любом строительстве. И в то же время понимал, что у него не хватит и десяти жизней, чтобы прочитать все рукописи, хотя бы один раз.
Иногда возникала соблазнительная, но и почти бредовая мысль: хорошо бы отдать эту суетную, чрезвычайно опасную власть, мечтающим о ней сынам, а самому поселиться подальше от беспокойных и агрессивных людей. До конца своих дней рыться в рукописях, пахнущих пылью и неповторимым ароматом бывших владельцев, писцов, переписчиков, черпать накопленную мудрость, узнавать ещё никому не известные и удивительно интересные истины, истории.
Но он догадывался, что такую возможность ему не позволят осуществить: беззубый лев никому не страшен. Многие захотят запинать его до смерти, чтобы удовлетворить самолюбие и низменные чувства. К тому же, манускрипты представляют слишком большую ценность, чтобы оставлять владельца в живых. Это Соломон знал по собственному опыту, об этом же написано в рукописях, когда за овладением какого-то манускрипта клали головы несколько семей.
Как странно, проходят поколения, века, а люди не меняются, не умнеют. Всё те же бестолковые конфликты, всё та же тяга к власти любой ценой: интриги, наветы, заговоры, войны. Всё повторяется, словно, кто-то замкнул все события в гигантское кольцо, которое движется во времени. Да, всё это похоже на спираль, кожуру очищаемого яблока, если не отрывать от него нож.
Может, так и должно быть. Нет ничего нового под луной и солнцем, под этим завораживающим звездным кружением, которому, кажется, не будет конца. Всё было и будет. Все события записаны на гигантском папирусе жизни, оттиснуты, словно цилиндрическая печать прокатана на влажной глине, и обожжены солнечным огнем, чтобы ничего нельзя было изменить, исправить.
Зачем? Кому это нужно? Элохиму? Который, якобы говорит устами недовольного пророка Илии? Но почему Ему постоянно надо вещать чужими устами? Неужели своих нет? Хочешь что-то сказать — явись перед народом во всем своем великолепии, скажи нужные слова, не таясь на высотах, словно разбойник в страхе перед наказанием.
И народ убоится. Перестанет роптать и буйствовать. Но всё это разговор с глухим и одновременно слепым. Трудно понять Его заботы, как и Ему наши. Словно стоим по разные берега моря, не докричаться и не услышать. Всегда так было.
Но небольшие различия всё же наблюдаются. Раньше не знали железа, не умели выплавлять из руды. Довольствовались лишь тем, что падало с неба — будто рушилась невидимая, железная кровля небосвода. Странно, как это она до сих пор совсем не обвалилась? На чем держится? Где найти эти столбы?
И можно ли по ним взобраться на небо, чтобы ещё обрушить на землю железо, которое делает царя великим, а царство непобедимым? Оно не только продлевает срок работы инструмента, но и намного облегчает труд. На исполнение заказа требуется меньше рабов, воины со железными мечами — необоримы воинами с бронзовыми мечами и медными доспехами.
На всё объединенное царство лишь семнадцать филистимлянских кузнецов умели выплавлять драгоценное железо и ковать острые мечи, которым не могли противостоять бронзовые мечи — ломались, а владелец перемещался в шеол. Кузнецы тщательно оберегали свои секреты. Не хватало и железа.
Хотя, если поверить многоумному жрецу Хутубу, который как-то сказал, что в северных царствах железной руды огромные залежи, больше, чем всех других металлов вместе взятых, то можно задуматься, к чему это приведет, если войска враждующих царств будут оснащены только железными мечами и щитами?
Увеличится количество убитых, раненых, искалеченных. А за каждым, ушедшим в шеол, конкретный человек, который родился не для того, чтобы быть заколотым на беспощадном поле брани. Люди не должны погибать насильственной смертью. Любой из них может родить гения, вроде Хутуба, умеющего творить чудеса без унизительной помощи богов, которую нужно долго, коленопреклоненно выпрашивать.
Он, из нафты, привозимой из пустыни Негев, выгоняет резко пахнущую жидкость, которой можно заправлять лампы — горящие фитили давали удивительно ровный и яркий свет, почти не чадили, не шли ни в какое сравнение с вонючими смоляными факелами.
Соломон распорядился заготовить такое количество жидкости, чтобы хватило на постоянное освещение царских покоев во дворце, хотя бы в вечернее время. Для этого снарядили большой караван ослов и мулов к ближайшему источнику нафты. Одновременно, за городом, рабы начали кладку обожженных кирпичей, привозимых со всех окрестных городов в виде налога, в фундамент под уже готовый, большой медный котел с тщательно пригнанной крышкой, из которой вился медный змеевик через бочку с водой, из него и должна политься прозрачная, горючая жидкость.
Хутуб умел делать многое: лекарства, целительные мази, бальзамы, уникальные благовония, удивительные смеси, горящие на поверхности воды, — ими часто пользовались жрецы и священники по праздникам, чтобы укрепить веру сомневающихся новоявленным чудом. Сотни его рабов жили и работали за крепостной стеной Иерусалима, ибо в переполненном городе не хватало места, едва успевали выполнять все приказания мастера, чтобы удовлетворить запросы царя и богатых заказчиков.
Сейчас Соломон читал сырую табличку на классическом аккадском языке, которым пользовались и египтяне при составлении деловых документов для посредничества с соседними царствами:
«… и сказал он: Не будет тебе покоя в этом мире среди людей из-за присущей тебе змеиной гордыни. Ты должен смирить себя, понять, что любое существо имеет право на жизнь. Откуда тебе знать, имеет ли разум корова, жаба? Только лишь потому, что не умеет разговаривать и строить жилища?»
Странно, подумал Соломон, почему змеиная гордыня, а не какая-либо иная? Правильно ли перевожу? Не идиома ли здесь? Откуда у пресмыкающегося гада, всю жизнь ползающего у самой земли, может быть гордость? Разве что, когда увидит человека с палкой, не отводит пугливо глаз? Не пытается спрятаться в расщелину. Поднимает голову с капюшоном и устремляет на человека свой жуткий, немигающий взгляд, от которого многие теряются и спешат убраться прочь.
Это, с большой натяжкой, можно принять за гордость, точнее, за смелость, и то, если наделить змею разумом. А где разум, там есть и душа. Где душа, там должен быть и Бог. Змеиный Бог. Не будут же они поклоняться Элохиму? Голова кругом пойдет, если и дальше развивать эту тему.
Он встал с кресла и взял со стеллажа другую табличку с шумерской клинописью, проверил последовательность, — последняя строка полностью повторялась в начале последующей табличке, так исключалась возможность путаницы. И сразу же заинтересовался текстом, повествующим о садовнике Шакуллитуда, жизнь которого состояла из сплошных неудач. За что бы он ни взялся, всё кончалось крахом.
Тщательно орошал свои посадки, но растения увядали, яростные ветры засыпали сад пылью гор, превращая всё в пустошь. Поэтому он стал перенимать опыт других садовников, изучил народные приметы, постиг божественные законы, и, после тяжелого неустанного труда вырастил дерево сарбату, чья широкая тень простиралась от восхода до заката. Круглый год на нем зрели сладкие и сочные плоды, утоляющие голод и жажду.
Однажды богиня Инанна, прослышав про это удивительное дерево, намеренно проделала продолжительный путь от своего дворца к саду Шакуллитуда. Насытившись вкусными плодами и устав от долгой дороги, она прилегла в тени дерева и так крепко уснула, что не почувствовала, как садовник Шакуллитуда, очарованный и соблазненный её красотой, овладел и насладился совершенным телом богини.
С восшествием солнца над деревьями Инанна проснулась и, увидев своё тело, обнаженное до пояса, с ужасом поняла, что смертный садовник осмелился её обесчестить. Но сколько ни бегала по саду, не смогла найти осквернителя. Тогда она, в гневе наслала на Шумер, поочередно, три страшных бедствия.
Вся вода страны превратилась в кровь. Пальмовые рощи и виноградники пропитались страшной жидкостью, испугав и отвратив от них людей. Но так и не нашла подлого Шакуллитуда. Инанна отпустила на волю разрушительные ветра и бури, которые надолго загнали людей в дома и пещеры, не давая пополнить запасы воды и пищи. Дети и старики начали умирать. Но всё напрасно. Шакуллитуда был неуловим.
В довершение всех бедствий, направила на Шумер всю саранчу мира, и она поела посевы и деревья, уцелевшие от прежних бедствий. Но и на этот раз богиня не смогла разыскать своего оскорбителя, который по совету своих друзей скрывался в многолюдном городе. Затерялся, словно песчинка в пустыне, капля дождя в водоеме.
Убедившись, что так и не сможет отомстить за обесчещение, Инанна отправилась в Эриду, в дом бога Энки, бога мудрости, попросить совета и содействия в отмщении. Энки сказал, что боги Шумера взяли садовника Шакуллитуда под свою защиту за то, что он вырастил столь нужное им дерево, плоды которого у них каждый день лежат на столе.
Поэтому Инанне лучше смириться с обидой и объявить всему миру о предстоящей свадьбе с садовником. Тем более от него она уже понесла, и в должный срок родит сына, который удивит мир своей храбростью и завоеваниями. Так Инанна и поступила, ибо была умной женщиной. С богами всегда лучше дружить, чем воевать.
Соломон хмыкнул: крепко же почивала утомленная богиня. Сразу же вспомнился свой случай. Как-то он, пробудившись ночью из-за томления в паху, ради интереса, попытался войти в спящую Суламифь, которая соблазнительно доступно, жарко лежала в непосредственной близости.
Даже и придвигаться не надо было, отчего он возбудился и возжелал её снова. Но она словно и не спала, или же во сне развернулась так, чтобы ему было удобнее завершить начатое. Ему же хотелось разнообразия, может быть, даже легкого сопротивления.
Но жены и девы всегда покорно склоняли головы, с готовностью обнажались и опускались на ложе, а он желал сам снять с них покровы и насильно принудить к запретному удовольствию, которое они охотно с ним разделяли. Возможно, поэтому он бессознательно постоянно ищет ту, которая сможет удовлетворить его страсть и потаенное желание?
Дерево сарбату заинтересовало. Столь широкое и тенистое, от восхода до заката, что понадобилось специальное упоминание об этом? Что за чудесные плоды, о которых он никогда не слышал? Рода смокв, или божественного дуриана, без его отвратительного запаха? Скорей всего, это очередное мифологическое преувеличение, решил Соломон.
Жгучий луч солнца, до этого стоявший пыльным столбом рядом, на полу, незаметно переместился на стол, осветив панцирь нефритовой черепахи. Это сразу же отвлекло внимание, заставило в несчетный раз залюбоваться искусной работой древнего мастера, которому удалось сотворить уникальную вещицу.
Солнечный луч высветил до этого невидимую голову уродливой черепахи, спрятанную в панцире, её лапы, тело и даже замысловатый рисунок кожи, на которой, если пристально вглядеться, можно увидеть непонятное сооружение в виде дома-колонны с окнами, откуда выглядывали улыбающиеся лица людей.
Поодаль от странного дома стояли маленькие человечки с поднятой рукой. Так обычно прощаются с отъезжающими. Удивительно, куда и как можно так уехать? Зачем мастер-художник нарисовал на спине черепахи неразрешимую загадку? Сможет ли кто-нибудь её отгадать? А вдруг это летающий корабль индийцев «Вимана»? Нефритовая игрушка была его случайным приобретением в горных селах Амана, когда он воевал с хеттами.
Солнечный луч на спине черепахе был сигналом, что время, отпущенное для рукописей, закончилось, пора завершать любимое занятие. Соломон уважительно поставил тяжелую табличку на место в длинном ряду на стеллаже, провел рукой по дереву — пыль густо запачкала пальцы.
Вот ещё одно несовершенство мира. И как его обернуть себе на благо? Собрать невозможно. А, собрав со всего дворца, и одного кирпича не сделаешь. Пыль бесполезна, никому не нужна. Задумчиво, осмысливая прочитанное, пошел к купальне, чтобы освежиться перед обедом и первым большим приёмом после похорон Таиль.
Не успел дойти до цветника, как прибежала испуганная Зара и сообщила, что Шаллум в детской комнате внезапно упал на пол, закатил глаза и забился в падучей. Шаллум был его любимым сыном от Авиталы, которая выехала на похороны отца в Хеврон и уже должна была вернуться, разве что захочет погостить у родственников. Если уже не приехала, ему не всегда докладывают, знают, — он не любит, когда его отрывают от дела, сбивают мысли, настрой.
Соломон поспешил в детскую, с досадой думая о напрасно принесенных ранее жертвах разным богам. Сын так и не исцелился. А в последний припадок, чуть не разбился, упав с финиковой пальмы. Хотел собрать финики, чтобы Неффалим приготовил финиковый мёд, который обожают все мальчишки. Косточки шли на корм скоту.
В очередной раз вспомнил рекомендации египетских жрецов, записанные на папирус с рецептами от всех болезней. Избавление от припадков, которым иногда грешили и пророки, заключалось в принесении различного рода жертв и произнесения ряда заговоров, что он уже давно сделал, и каждый раз делает, когда выпадает свободное время.
Вероятно, это тупиковый метод. Нужно испробовать настойки, лекарства. Но в манускриптах не встречал ни одного упоминания о таком снадобье. Возможно, его и не существует, все заезжие лекари беспомощно разводили руками, когда он осведомлялся, нет ли у них нужного средства. Надо будет спросить Авирона, когда тот приедет.
И сейчас, его приход в детскую, будет бесполезен, потому что рабыня, приставленная к сыну, знает, что и как делать во время припадка. Зара слишком эмоционально воспринимает проявления приступа. Надо будет ей сказать, чтобы в следующий раз не летела ласточкой, когда узнает о припадке. Нужно всем привыкать к печальной неизбежности.
Так оно и было, когда пришел в светлую детскую. Шаллум, обессиленный припадком, уже безмятежно спал на войлочном ложе, покрытом льняной тканью. Рабыни тревожно и, возможно, даже осуждающе посматривали на царя. Соломон понимал их, они считали его всесильным, правой рукой Яхве, и не могли поверить, что он не в состоянии вылечить сына. Он успокоил женщин и пошел в купальню, где уже резво плавал Завуф, поднимая локти над водой.
— Получается! — крикнул он Соломону. — Оказывается, можно плавать разными способами, а этот — самый быстрый. Прыгай! Да не на меня — утопишь! Ну, что интересного вычитал из своих манускриптов? Скоро ли придет мессия?
— Ты его ждешь?
— Не очень. Дебора любопытничает, чуть ли не каждый вечер спрашивает, когда закончится земная несправедливость? Мол, слишком много на земле плохих людей.
— Где она их успела повидать? Разве в твоем доме они водятся?
— Я тоже удивлен. Откуда всё у неё берется? Постоянно только со священниками и пророками общается, а те настраивают на худшее, рассказывают страшные истории о жестоких завоевателях, болезнях, эпидемиях, о неминуемой гибели всего живого на Земле, мол, это уже происходило не один раз, выживали единицы.
— Запрети общаться с ними.
— А чем ей больше заняться? Сплетничать с другими моими женами? Меня днями дома не бывает. Пусть лучше уж общается со священниками, у них ещё остались кое-какие понятия о заветах Моисея, чем с друзьями твоих сыночков. Чересчур прыткие, ни одну красавицу не оставляют в покое. Даже до четвертой жены Ахисара добрались, красавицы митаннийской. Но это между нами — ты ему не говори. Расстроится. Начнет выяснять, кто сказал, от кого услышал. Может быть, всё это женские наговоры, завидуют.
— Ахисар не успевает обрабатывать свой цветник. Но это участь всех владельцев гаремов. Как бы узнать, кто пользуется моим цветником?
— Твой цветник слишком у всех на виду. Если б кто и хотел полакомиться какой-нибудь из них, не сможет даже насладиться ароматом, не то что сорвать — быстро донесут. И глаз много и ушей. У нас любят сообщать неприятное. Об этом даже не думай.
— Наверное, ты прав. Да, ты узнал, правду ли сообщил водонос Фамний о строительстве дома Рекема? Точно ли, что Рекем возводит дом из украденного камня на стройке моего дворца?
— Фамний не солгал. Ещё вчера я всё проверил. Это, кстати, неподалеку от моего дома, в пяти полетах стрелы, но ближе к Масличной горе, где я почти никогда не хожу, мой путь — в сторону твоего дворца. На этот раз пришлось прогуляться. Здание будет великолепным, когда выстроится. Намного лучше моего. Сейчас уже на втором этаже настилаются полы из кедровых досок и потолочные перекрытия из дубовых балок. Рекем торопится, хочет к осени ввести в дом молодую жену из племени Манассии, шестую по счету. Со мной сравнялся по числу жён. Хороший, просторный двор для слуг и рабов. Уже возведены для них постройки из сырых кирпичей, вместительная каменная цистерна для воды, водоносы уже заполнил на треть. Непонятно, на что он надеялся, выстроив, чуть ли не дворец? Кто-то обязательно спросил бы его, на какое золото всё построено? И что бы он ответил?
— Богатый дядя наследство оставил. Пойди — докажи.
— Доказать не трудно. Рекем — слабая душонка, чуть нажми и сразу всю правду выложит. Фамнию за донос на Рекема я дал сто сиклей серебром из своего кошелька, к Ханиилу не обращался, чтобы не затягивать награду. Фамний остался доволен. Сказал, что купит виноградник и участок с оливами, будет на них работать всей семьей. Повезло бедняге вырваться из нищеты.
— Странно, не могу понять, почему он один догадался донести, а другие молчали столь долгое время? Многие же видели. Могли опередить Фамния и получить награду. Иной раз трое рассказывают об одном и том же. Приходится каждому давать золото, чтобы в следующий раз не вздумали промолчать, понадеявшись на другого.
— Возможно, полагали, что Рекем строит с твоего разрешения? Мало у кого хватит наглости столь открыто, средь бела дня воровать строительный камень и доски ливанского кедра. Да ещё твоих же мастеров, рабов и строителей использовать. Фамнию же хватило ума сообразить, что Рекем похищает твоё добро.
— Как ты думаешь, что с ним сделать в наказание за воровство и другим в назидание?
Завуф выбрался из бассейна и протянул руку, помогая Соломону.
— После того как выстроит дом, посади в застенок, проведи допрос и пригрози мучительной казнью. Дня через три в знак милосердия — отправь в Вирсавию на строительство крепостной стены. Он хороший и умелый подрядчик, пусть там, вдали, заслуживает твоё прощение.
— Ты как всегда прав. Он должен заслужить моё помилование. Опытные строители нарасхват. Цари переманивают их золотом, привилегиями, но не дворцами, как он надумал. Мне ещё многое предстоит построить. Пусть отработает свой проступок. А то я удивлялся, почему дворец так медленно строится? Да, золота и рабочих в пять раз меньше выделяю, чем на храм, но это не означает, что дворец вообще не должен возводиться. Хороша водичка! Весь день бы не вылезал, но дела важнее. Зара, не красней, не отводи взгляд от Завуфа, у него есть на что посмотреть. Нет, мыть волосы не нужно, только побрить щетину на лице. Рассказывай, как тебе спалось? Или опять возле моей двери сидела? Зря. Мои стражники надежней женщины.
— Но тебе может что-нибудь понадобиться, стражника не пошлешь за сикером, не для того поставлен.
— Твоя правда. Но есть и другие рабыни. Мне тебя жалко.
— Ты слишком добр к своей рабыне, Соломон, — ответила Зара, берясь за острый скребок кремния.
Соломон тяжело вздохнул и подставил лицо, подчиняясь жестокой необходимости. Завуф последовал его примеру, доверившись второй рабыне, в несчетный раз порадовался, что он не египетский жрец, которому нужно скоблить всё тело. Третья рабыня держала наготове квасцы, заживляя свежие порезы. Чтобы скрасить неприятную процедуру и хоть как-то отвлечься, оба шалуна залезали под подол рабыням и оглаживали выпуклости, бёдра, а в более болезненные моменты бритья запускали пальцы во влажную промежность, ища там утешение. Логическим концом редко завершалось, личный гарем и сопутствующие ему девицы отнимали слишком много сил.
К завтраку аппетит основательно разгорался. Вино к столу не подавали. Соломон хотел иметь трезвую голову, чтобы рассуждать без похмельного радушия. Ахисар тоже составлял компанию друзьям, которые обсуждали и планировали свои действия перед предстоящим приёмом.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/03/21/455