Царь неторопливо направился в свои покои, ориентируясь в темноте на догорающий факел у входной двери дворца, где неподвижно, словно каменное изваяние, стоял стражник с копьем. Соломон посмотрел на его лицо. Нет, этого не помнит. Хотя никогда и не приглядывался к ним. А за каждым своя судьба, своя история, а он ничего о них не знает, потому что не может распылять внимание, которое и без того постоянно отвлекается на маловажные проблемы.
— Как тебя звать? — остановился возле него царь.
— Ашбел, мой господин.
— Давно стражником?
— Шестой месяц.
— Нравится быть стражником?
— Всю жизнь мечтал тебя охранять, — с воодушевлением произнес молодой мужчина и преданно посмотрел на царя, который согласно кивнул, мол, иначе и быть не может, вошел в дверь, проговорив:
— Ночью будь внимательнее. Не расслабляйся из-за тишины и покоя. Могут появиться непрошеные гости.
Перед дверями спальни стояли два телохранителя. Иаиля он запомнил из-за неподходящей внешности для телохранителя, больше походил на невинную девушку: овальное лицо, пухлые губы и трогательные ямочки на запушенных щеках. Имя второго, бородатого и грозного на вид из-за роста, ему было неизвестно. Две противоположности. Фалтий нарочно поставил их вместе?
— Иаиля я знаю. А как звать тебя? — Спросил у него Соломон.
— Халев, мой государь! — рявкнул гориллообразный стражник. — Я из Нафаф-Дором.
— Видел ли там мою дочь Тафафь, жену приставника Бен-Авинодава?
— Только издали. Господа и слуги ходят по разным дорогам, которые редко пересекаются. Но успел заметить, что она выглядит прекрасно.
Царь кивнул и, откинув тяжёлый полог, устало прошел в спальную, предвкушая отдых, когда можно полностью расслабиться, забыть обо всем, о нависшей смертельной угрозе, о воинственных замыслах Тиглатпаласара, о нехватке финикийского кедра, кипарисов и ели для храма.
Как выбросить из памяти проворовавшегося начальника мытарей, сотни неотложных дел, которые постоянно, изо дня в день нанизываются на него, словно мельничьи жернова на ось, раздавливая своей неповоротливой тяжестью?
Вот ещё один день прошел, и никто не знает, сколько их осталось, если неизвестный убийца не поторопит.
В помещении спальни жарко и душно от благовоний и чадящих лампад с утонувшими в них мотыльками и насекомыми, поэтому царь рывком сбросил халат, оставшись совершенно нагим. Часто так и спал всю ночь, лишь под утро натягивал на себя льняное полотно, спасаясь от утренней свежести.
Как вдруг, краем глаз, повернув голову, на своем ложе у стенки заметил лежащую девочку в полупрозрачных дамасских шелках с вытканными узорами диковинных зверей, на щеках свекловичные румяна, волосы взбиты в пышную прическу. Обычно так наряжали избранницу, которую Соломон накануне выбирал для любовных утех перед сном.
— О боги! Я совсем о ней забыл! Вы почему её так разодели и разукрасили?! Неужели решили, что я хочу воспользоваться беззащитностью девочки? Боги лишили вас рассудка! Разве я когда-нибудь давал повод так плохо думать обо мне? — говорил он, зная, что рабыни за шерстяным пологом слышат каждое его слово. — До чего я дожил?! Лучшие мои рабыни подозревают меня в ужасном грехе! О горе мне! — От усталости, перенапряжения в суматошном, почти нескончаемом дне, жалости к себе и к этой несчастной девочке, видевшей ужасающую смерть родителей, сестер, братьев, Соломон упал ниц на мягкое ложе рядом с девочкой и горько разрыдался. — Вот плата за все мои старания, ухищрения — никто не желает меня понимать. Каждый выворачивает к своей выгоде, а не как должно быть. За что такая кара?!
Три рабыни, виновные в произошедшем недоразумении, громко плача и стеная, вбежали в покои и бросились целовать руки царя.
— Прости нас, неразумных. Она такая красивая… мы думали… Мы не так поняли твои слова. Прости своих рабынь, готовых на всё ради тебя.
— Хорошо, хорошо же! Хватит плакать и причитать. Прекратите. Прощаю. Верю вам. Возможно, мне надо было дать более точные указания по её размещению. Я, конечно, люблю пригожих девочек, усладу глаз и тела, но не столь юных. Она ещё не достигла волнующего вида. Эстер не просыпалась?
— Нет, о великодушный! Пытались напоить, но не смогли — сок выливается изо рта, не глотает.
— Хорошо, что не проснулась. Представляю, что обо мне могла бы подумать, навоображать, увидев себя на царском ложе в праздничной одежде и боевой раскраске! Переоденьте Эстер в ночную рубашку, сотрите с лица румяна и тушь. Негоже столь юной прибегать к ухищрениям взрослых. И на будущее учтите. Всё вам подсказывать нужно, сами сообразить не в силах, — пробурчал царь.
Рабыни, довольные, что гроза миновала, переодели безвольное тельце девочки, у которой отчётливо проступали тени от рёбер и едва начали набухать молочные железы, протерли мокрой тряпицей лицо. Худые, почти прозрачные, бледные руки плетьми безвольно болтались у костлявых коленей с большими чашечками. Голова с закрытыми глазами безучастно лежала на серой льняной простыни, вызывая щемящее, до слёз, чувство жалости.
— И вы могли заподозрить, что я позарюсь на такое добро? — не мог успокоиться царь, снова надевая, было снятый, виссоновый халат.
— Прости, Господин, это слова Зары сбили нас с толку. Сказала, что царь приказал возложить девочку на своё ложе в спальне.
— Положить! А не возложить! — взорвался Соломон. — Положить. Не на грязный же пол? Другого ложа нет в моих покоях, а мне надо за нею понаблюдать, чтобы понять, как и чем лечить. Могли бы догадаться — принести стеганный войлок из кладовой, одеяла, и соорудить новое ложе рядом с моим, чтобы не давать повод для новых сплетен и пересудов, на которые вы так охочи. Пошли прочь, негодницы!
Молодые рабыни убежали, досадуя на свою оплошность. Конечно же, они должны были сообразить: царь Соломон никогда не допускал в свои покои столь юную избранницу, тем более в беспомощном состоянии, скорее похожим на смерть, чем на сон. Но слова произносятся не для колебания воздуха.
Соломон устало присел рядом с безучастно лежащей девочкой, размышляя, как распорядиться, то ли оставить всё как есть, то ли отправить в комнату служанок, чтобы не мешала своим присутствием, слишком мало надежды на излечение. Когда-нибудь её всё же придется удалить из спальни. Он, понимая, что она не слышит его, или не осознаёт слова, налаживая вербальный контакт, с усилием погладил её худенькое тельце сквозь льняную ткань и внушительно произнёс:
— Эстер, ты должна проснуться. Всё плохое для тебя уже закончилось. Ты будешь жить во дворце и скоро превратишься в очаровательную девушку, радующую всех своей красотой. Открой глаза, Эстер, и посмотри на своего царя, как он смотрит на тебя. Ты меня слышишь? Шевельни пальцем, если внемлешь.
Но девочка ни на что не реагировала. Лежала безучастно. Ей даже ничего не снилось, иначе бы лицо приобрело осмысленный вид. Но и не было болезненного выражения лица, когда внутренние страдания невольно выходят наружу — губы покойно сомкнуты. Соломон поднял ночную рубашку до тонкой шеи, почти полностью обнажив девочку, и припал ухом к чуть теплой груди.
С трудом уловил едва слышимый, редкий удар сердца, который намекал, что девочка ещё жива, хотя душа и находится в запредельном мире. И он не знал, как её вытащить с того света, из равнодушного мрака, в царство цветов, любви, горя и мучений, без чего немыслима полноценная жизнь.
Ни похлопывания по щекам, ни щипки с вывертом, обычно надолго оставляющие синяки, ни сильные удары по лицу, телу, не приводили Эстер в сознание, вызывая тоску и отчаяние в тщетности любых усилий. Соломон уже отчаялся, не представлял, что можно сделать ещё в подобных случаях.
Сознание услужливо подсказывало: бесполезно что-либо предпринимать — девочка не проснется, все его потуги напрасны. Так можно просидеть до утра, а потом и до конца недели. Нужно сказать рабыням, чтобы унесли девочку к себе. Или же подождать рассвета. За ночь многое может измениться.
Выспится и встанет всем на удивление. До этого он читал и слышал много рассказов очевидцев о таких, удивительно длительных снах, в которых спящие могут провести несколько лунных месяцев, и даже лет. А потом, после пробуждения, они вскоре умирали от непонятной внутренней болезни, не помогало даже усиленное питание.
Если же к утру ничего не изменится, то придется отослать Эстер из спальни, чтобы исключить ненужные толки, и поручить кому-нибудь из служанок присматривать и ухаживать за ней. Вздохнул и с сожалением взглянул на девочку, похожую на бабочку однодневку, случайно залетевшую в дом. До слёз жалко бедняжку, которая со временем могла бы стать украшением его гарема.
Да и не только поэтому. Всегда печально, когда угасает человек, и нет надежды на его выздоровление. Он обо всех скорбел и молился. Его же самого — никто не жалел, только любили и восхищались. А кое-кто пылко ненавидит, строит козни, планы убийства. И он, всеми признанный, премудрый царь Соломон, не знает ни имени, ни лица своего врага, который единолично решает, где и когда оборвать жизнь, данную Вирсавией и Давидом.
Удивительно, как убийца до сих пор не осмелился пробраться в царскую опочивальню, где он во сне беззащитен и слаб? Неужели душегубу донесли, что рабыни и телохранители бдительно охраняют его покой, не спят, прислушиваясь к шуму, шорохам, звукам, доносящимся из царской спальни, к любовным стонам очередной возлюбленной.
Уж рабыни-то прекрасно знали, как умеет любить царь Соломон, и были готовы пожертвовать своей молодостью, чтобы ещё хотя бы раз обратить на себя внимание царя и взойти на его ложе. Он сам выбирал из поставляемых новых рабынь наиболее привлекательных, — кратковременную усладу своего тела и глаз.
Соломон доверял стражникам, но изредка всё же, для успокоения сомнений, устраивал ночные проверки — тихо вставал под утро, когда сон особенно крепок. Мягко ступая и приподняв полог, крадучись выходил из спальни, но каждый раз в упор встречал внимательный, вопрошающий взгляд телохранителей.
Мол, что тебе понадобилось, Повелитель? Почему не спится? Чуткая рабыня, лежащая на циновке у дверей, просыпалась и тревожно вскакивала, ожидая приказаний царя, вплоть до перемещения на его ложе, — изредка случалось, что очередная избранница разочаровывала своей холодностью.
Бывало и такое: регулярно к царю пытались проникнуть любопытные и тщеславные женщины, или с докучливыми просьбами о повышении мужей в синекурные должности при дворе. Приложив на мгновенье палец к губам, царь следовал дальше, к другим постам дворца и во дворе, но с неизменным результатом — охрану не в чем было упрекнуть.
Воины понимали, что отвечают не только за жизнь царя, но и за его спокойствие. Утром начальник охраны и все телохранители получали щедрую награду.
И всё же, иногда Соломон перестраховывался, клал у ложа старый медный щит, который, если на него случайно наступали или небрежно откидывали в сторону, когда мешал, издавал сатанинское дребезжанье, усиленное акустикой каменных стен дворца.
Этот позеленевший щит он однажды выкупил у кузнеца Мешуллама, который намеревался кинуть его в кучу медного лома, предназначенного для переплавки, так он был изуродован и измят. Когда же Соломон дал десять мин за щит, который не стоил и одной мины, Мешуллам прочувственно проговорил:
— Божественное провидение остановило тебя перед моей кузницей. Этот щит не рядового воина, а твоего отца Давида. Саул дал ему щит вместе с бронзовым мечом, когда отправлял в долину Эла на битву с Голиафом. Во многих славных сражениях щит побывал, только посмотри на его вмятины и зазубрины. Вот здесь, на внутренней стороне щита личное клеймо Давида, которое он сделал после первой победы над идумейцами.
Соломон в очередной раз привычно удивился невероятным совпадениям, сопровождающим его жизнь, в которой всё поразительно взаимосвязано. Всё звенья одной, какой-то непонятно сложной цепи и личностных отношений.
Он сам не знал, почему его вдруг привлек старый щит, который, по сути, был совершенно не нужен, и потом долго стоял у изголовья, порой вызывая некоторую досаду своей бесполезностью, пока не додумался класть на пол у ложа, время от времени, без какой-либо системы.
В темноте, непрошеный гость, приближаясь, обязательно должен наступить на щит, или случайно задеть, и тот, своим громыханием по мраморному полу, разбудит Соломона. Даст время и возможность схватить лежащий у изголовья меч и оказать, хоть какое-то сопротивление, а не быть заколотым во сне, когда даже не успеешь осознать, что жизнь внезапно закончилась, и ты не успел доделать неотложные дела.
Но до сих пор щит так и не выполнил своего предназначения. Разве что, сейчас… Хотя, вероятно, всё это надо бы отложить, сейчас время позднее. Но утром будет не до девчонки, придет суровая реальность понимания, что чудес в жизни не бывает. Нужно попробовать немедленно.
Соломон встал и позвал Зару. Рабыня вбежала в радостном ожидании сладчайшего приказания разделить царское ложе: уж коли девчонку отверг, то кто-то должен понадобится. Соломон редко спал один, любил ласки дев и ласкать их, осыпая поцелуями их нежные тела, которые отзывались чувственной страстью и благодарностью. Но царь отвел Зару подальше от постели и, словно спящая Эстер могла услышать, прошептал:
— Зара, возьми этот щит, подними над головой и, по моему кивку, изо всей силы брось его на пол. Так надо.
Зара с недоумением взглянула на Соломона, правильно ли поняла? Знала, какой отвратительный шум последует после этого. Однажды, убираясь с подругами в царских покоях, они случайно задели стоящий у изголовья щит, который с внезапным грохотом упал на мраморный пол, перекатываясь на мятых округлостях и беспрестанно дребезжа, пока Зара с досадой не остановила качание ногой.
Потом долго не могли успокоить всех, слышавших это омерзительное громыхание, похожее на раскаты весеннего грома, когда небо настолько черно от туч, что не видно молний, только раздается грозное предупреждение греховодникам.
Зара старательно исполнила приказание.
Одновременно с оглушающим грохотом щита, Соломон, с размаха, но вполсилы ударил Эстер по щеке ладонью. Голова мотнулась на тонкой шее, а девочку словно подбросила невидимая сила. Она переломилась пополам, оперлась руками о постель, будто готовясь к прыжку и, непонимающе, посмотрела на царя.
Это было так неожиданно, что Соломон вздрогнул, откинув голову, изумленно вглядываясь в расширенные от удивления глаза гостьи. Эстер ошеломленно оглянулась на, вдруг громко засмеявшуюся, потрясенную Зару, на вбежавших, испуганных грохотом, рабынь, которые, увидев сидящую на постели девочку, бросились на колени перед Соломоном, часто целуя ему руки.
— Ты все-таки воскресил её! Мы в тебя верили, Соломон! Это чудо! Новое чудо Соломона! — кричали они в три голоса. — Эстер воскресла! Радуйтесь, люди! Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!
Соломон не удержался от нервного смеха, довольно хохотнул, победно вскинув руки, потом провел ими по лицу, закрыв на мгновение глаза, как бы приводя себя в чувство реальности.
Это не сон, ему всё же удалось вызволить девочку из цепких лап Малхамовеса. Даже он не ожидал, что девчонка воспрянет. Приятно делать чудеса — спасать и воскрешать человеческие жизни. Жаль, редко получается, не так часто, как хотелось бы. Но тогда бы он стал самим Богом.
Он не останавливал радостные словоизлияния рабынь, давая возможность Эстер самой сориентироваться, без долгих объяснений, которые не всегда уместны.
Недоумение Эстер перешло в восторженное изумление:
— Я во дворце?! Это ты, мой любимый царь Соломон?! Ну да, конечно! Только у тебя столь чарующая улыбка. Но почему я оказалась здесь? Что случилось со мной? Разве я умирала, если меня понадобилось воскрешать? — она удивленно перевела взгляд на роскошную виссоновую рубашку, которой у неё никогда не было.
Сестры, как и родители, спали на ложе в том, в чем ходили и работали днем, лишь перед сном омывали ноги, снимая дневное напряжение и усталость. Каждое платье донашивалось до ветхости, когда заплаты уже не держались на основе и годились разве что на ветошь, которую наконец-то стирали в щелочной воде, отмывая от многолетнего жира.
— Всё, хватит. Довольно ненужных причитаний, — остановил рабынь царь. — Лучше пойдите на кухню и принесите Эстер остатки ужина, немного вина, смокв и винограда. Ты хочешь кушать, Эстер?
— Да. Очень. Будто я целые сутки в рот ничего не брала.
— Трое суток, Эстер. Трое суток ты проспала, и я очень рад, что наконец-то удалось тебя разбудить. Пожалуй, такой грохот мог и мертвую поднять, не только спящую.
— Папа! Мама! Сестры, братья! — вспомнила Эстер, и слёзы покатились по её бледному лицу, на миг, вспыхивая алмазным блеском, попадая под свет горящего фитиля лампы.
— Поплачь, милая. Слёзы вымоют твоё горе, как весенний ливень грязь и мусор с улиц Иерусалима, и ты снова станешь радоваться жизни.
— Нет, никогда! Я не смогу забыть. Это ужасно — то, что я видела. Почему братья вдруг превратились в убийц? Я же их помню такими славными! А у этих были настолько страшные лица, что я убежала, будто от разбойников.
— С людьми иногда подобное случается. Из-за душевного разлада совершают непонятные поступки, убивают даже родственников, реже — себя. На то мы и люди, чтобы помнить о своих близких, и должны молить богов за прощение и успокоение их душ, — утешающе, произнес Соломон, присаживаясь рядом с девочкой.
Взял тоненькую руку за запястье, проверяя, насколько она пришла в себя. Нащупал большим пальцем ровное, полнокровное биение пульса — один из приемов тайного знания египетских жрецов, умеющих по ритмичным толчкам крови распознавать внутренние болезни и даже зарождение их. Это искусство Соломон так и не смог постичь до конца, но научился разбираться в самочувствии больного.
Рабыни поставили поднос с едой на ложе перед девочкой, серебряный кувшин с вином на стол и, восторженно оглядываясь на воскресшую, словно не веря своим глазам, удалились. Соломон налил вино в золотую чашу, попробовал с глоток, удовлетворенно кивнул и протянул кубок Эстер.
— Как раз то, что тебе сейчас более всего необходимо. Выпей до дна. Сладкое вино укрепит тело и расслабит сознание, чтобы смогла уснуть. Конечно, надо было разбудить тебя утром, но…
Соломон не стал объяснять, что и не надеялся на благополучный исход. Просто реализовал возникшую догадку, которая и оказалась единственно верной. Пока девочка медленно и с удовольствием допивала вино, он взял ароматную смокву, источающую в разрывах пурпурной мякоти янтарный мёд, очистил от нежной, рвущейся под пальцами, кожуры, и поднес к губам Эстер.
— Ешь, птаха, не смущайся. Тебе надо укрепить свои силы. Представляю, как ты, должно быть, голодна. Ребра видны. Впрочем, полные девочки водятся только во дворцах. Много едят сладостей и ничего не делают. Давно я не кормил из своих рук. Забыл, когда это было в последний раз и с кем?
— Ты меня спас, Соломон? Я могла умереть? О, мой царь! Я знала, что когда-нибудь это случится — ты меня спасешь!
Эстер признательно поцеловала его руку с благоухающей смоквой.
— Ты так добр. Я всегда верила, что всё так и будет. Сейчас я будто во сне. Рядом с тобой. Это счастье…
Соломон озабоченно приподнял пальцами острый подбородок девочки, взглянул в темные зрачки глаз, в которых отражался дрожащий огонек светильника, потрогал лоб. Что с ней, заговаривается после потрясения? Как она могла знать о нечаянном спасении, которое и для него самого, случайное и неожиданное?
Он мог лишь надеяться на благополучный исход, даже богов не молил, не спрашивал совета. Вернее, для этого не было времени. Суматошные дневные события начисто вытеснили из памяти заснувшую девочку.
Эстер аккуратно съела из его рук смокву, потом с аппетитом принялась за остывшее жаркое из сайгачатины. Соломон, чтобы девочка не смущалась, что ест одна, стал ощипывать от грозди винограда сизые, крупные ягоды, и долго разжевывать мякоть во рту, выплевывая косточки в руку и кладя их на золотое блюдо, потеснив на край куски козьего сыра.
С умилением смотрел на неожиданную гостью, к щекам которой начал приливать румянец, делающий её ещё более привлекательной и милой.
Он не переставал удивляться изобретательности божьего промысла, создающего столь поразительное многообразие девичьих особ, казалось, рожденных лишь для того, чтобы искушать его разум и без конца вводить в соблазн. Не воспользоваться любовью прелестных дев было не в его силах, даже сейчас, на сорок четвертом году жизни, когда кажется, что уже вся жизнь прожита, всё познал, и всё изведал.
С девочкой всё в порядке. Коль появился аппетит, то будет и здоровье. В манускриптах описывались подобные случаи, когда спящие не просыпались много месяцев, и умирали — на всё воля божья, сам Соломон под Ним ходит. Пока Он его охраняет. Но, вполне возможно, спасает обыкновенная случайность, которой так много в нашей трудно познаваемой жизни.
Вероятно, не следует всякий раз вмешивать божий умысел. Не может Он всякий раз любую прореху затыкать своим божественным пальцем, каждому нуждающемуся оказывать помощь. Иначе на земле давно уже был бы всеобщий мир и наступила божья благодать. Всё это слишком сложно и необъяснимо. Сколько веков лучшие умы ломают над этим головы и не могут понять мотивацию поступков богов.
— Я рад, что удалось избавить тебя от самого ужасного, хоть чем-то смог облегчить твою участь. Уже поздно. Доедай и уходи. Зара, служанка моя, покажет место твоего ночлега. Завтра придумаем, куда тебя определить. Может, сама выберешь.
— Ты меня прогоняешь? — на глазах у девочки вновь заблестели слёзы. — Умоляю, Соломон, не удаляй! Я только сейчас вдруг поняла, что у меня в этом мире никого не осталось, только ты. Как не понимаешь?! Хочешь, я стану твоей рабыней, твоей наложницей? Буду спать в твоих ногах. Мне много места не нужно. Только не гони!
— Ты ещё ребенок, чтобы говорить о таком. Я тебя не забуду. Зара присмотрит за тобой. Отныне станешь жить при дворце. Научишься женским ремеслам, танцам, музыке. Ты довольна?
— Да. Но я не ребенок. Недавно мою подружку выдали замуж. Так она на два лунных месяца моложе меня. Я всё знаю и умею. Мама научила вести хозяйство. Умею хлеб испечь, любую похлебку сварить, могу даже козу подоить. Это так трудно! У неё соски тугие, маленькие, не то, что у коровы.
— Жаль, коз и коров у меня во дворце нет, проверить твоё умение не смогу, — усмехнулся Соломон, оглядываясь и прогоняя жестом выглянувшую из-за полога Зару, которая услышала своё имя и решила, что её услуги нужны царю. — Это печально, что столь юных дев отдают в жены. Но с этим ничего не поделаешь, такова традиция, испокон веков идет. Девичья красота столь мимолетна, держится не дольше, чем лепестки на розе. Вот и спешат ею воспользоваться. Меня же твои ноги-палки не прельщают. Со временем ты станешь желанной и любимой. Мужчины станут бороться за твою любовь и благосклонность. Со временем. Наберись терпения. Детство быстро проходит, сама не заметишь. Захочешь в него вернуться и не сможешь. Цени эти дни, наслаждайся ими.
— Я бы рада прислушаться к твоим словам, но не получается. Мне всё время кажется, что постоянно не успеваю, самое интересное проходит стороной. Соломон, не удаляй меня, хотя бы на эту ночь! — взмолилась Эстер. — Я так мечтала о тебе! С самого детства грезила о тебе. Моя мама часто рассказывала о твоей жизни, о твоих многочисленных возлюбленных. Как же я им завидовала! Впервые увидела тебя, когда ты выехал со свитой встречать царицу Сабскую, которая ехала в паланкине украшенным золотыми и живыми цветами. Потом все иудеи долго пересказывали ваши беседы.
Удивляюсь, как они их только запомнили дословно? Говорили о твоей красоте, божественной мудрости, как ты перехитрил гордую царицу, заставил показать козлиные ноги, выложив в тронном зале пол из мрамора под цвет воды, который делал невидимым небольшой бассейн на пути к трону, и ей невольно пришлось поднять подол платья, когда внезапно ступила ногами в воду.
Я с сестрами так сильно хохотала, слушая этот рассказ, что отец, в сердцах прогнал нас и обозвал пустоголовыми дурочками. Но это ведь действительно, смешно! Я не права? Второй раз увидела, когда ты провожал царицу в караване из Иерусалима домой в далёкую Сабу. Ты был так прекрасен в золотом одеянии на белом коне, что с тех пор я каждый вечер мечтала о тебе. Скажи, ведь правду говорят, что ты часто приглашаешь к себе на ложе случайных красивых девушек? Всегда верила, что когда-нибудь ты всё же обратишь и на меня свою благосклонность. Недавно, чуть было не подошла к тебе и не заговорила, когда ты был в городе у большого колодца Источника. Почему-то без свиты и телохранителей. Остановило лишь то, что ты не хотел быть узнанным. Да и робела, вдруг я тебе не приглянусь.
— Ты мне понравилась, Эстер. Ты достаточно привлекательна, чтобы обратить внимание мужчины на себя. Но как ты меня узнала? — изумился Соломон. — Я же…
— Нет, я не узнала. Мне и в голову не могло прийти, что царь Соломон может вырядиться в простолюдина, нацепить черную бороду и ходить по улицам города, как простой смертный, разглядывая людей и товары, разложенные на земле, на лавках. Но я первая заметила тебя. Ты выделялся своей статью, взглядом, жестами. Все встречные уступали тебе дорогу. Ты шел, как чабан сквозь отару. Я показала рукой на тебя и громко спросила отца: «Кто этот господин? Он так красив и важен, хоть и стар». Прости, борода тебя сильно старила, и я не поняла, что это ты, наш иерусалимский царь. Мой любимый папочка ответил:
«Глупышка, опусти руку. Неприлично указывать пальцем на столь важного человека. Это же наш царь Соломон. Он интересуется жизнью вверенного ему Богом народа, хочет всё знать и видеть, и не только с высоты своего дворца. Поэтому он столь мудр и справедлив со всеми. Не чета другим царям, которые годами носа не высовывают за ворота дворца, заботятся только о собственном благополучии и, кроме своих жен и любовниц, ничего не замечают».
Я хорошо запомнила эти его слова. Моего отца все уважали не только потому, что он мог писать и составить челобитную. Часто обращались за советом, и он не брал за это сиклей. Не у всех они были.
— Неужели меня так легко узнать? — спросил Соломон. — Мне казалось, что я довольно удачно перевоплощаюсь. Даже в отражение купальни смотрелся, в медные зеркала. Никто не говорил иного, ты первая.
— Нет, конечно, не все узнают. Лишь только те, кто любят тебя. А мои родители и сестры обожают. Отец всегда радовался, когда в разговоре упоминали твоё имя или рассказывали о тебе, всем говорил, что Иудее и Израилю наконец-то повезло с царем: в стране наступил мир, мужчины уходят из дома не на войны, а на строительство храма, дворца, крепостной стены, городов. Говорил, что созидание всегда лучше разрушения. Дворцы и храмы строятся годами, а разрушаются за считанные дни. Я почти каждый день бегаю смотреть на возведение нового храма. Смешно, меня там принимают за чью-то дочку, весело приветствуют, показывают свою работу, даже хвастаются. Это так интересно, наблюдать, как храм изменяется, хорошеет с каждым днем. Он растет вместе со мной. Мы ведь пришли в Иерусалим, когда его только начали строить. А я тогда была неразумной, многого не знала, не умела.
— На стройке храма опасно бывать. Чуть ли каждую неделю гибнут строители, неосторожно срываются с высоты. Бывает, камни на голову падают, и не всегда случайно. Даже я не рискую там часто появляться, чтобы не привлекать к себе несчастья. Огорчен твоими словами: значит, народ меня не любит, коль не желают узнавать. А я-то думал… Всего пять человек любят — это до обидного мало.
— Ах, я не так сказала! Конечно же, все узнают. Нет, снова не так. Некоторые…
Эстер увидела лукавую улыбку Соломона и поняла, что он над нею подшучивает. Надула губки.
— Ты нарочно меня запутал. Конечно, ты такой мудрый, а я всего лишь глупая и наивная девчонка.
— Прости, я не хотел тебя обидеть.
— Царь Соломон, ты мне сказал — прости?! — У Эстер снова заблестели слезы на ресницах, она бросилась целовать руки Соломона, бормоча: — Мне еще никто не говорил — прости. Даже отец, а он иногда часто обижал меня. Поэтому тебя все так любят и восхищаются — ты не только умен и справедлив, но и великодушен к малым.
Соломон снисходительно улыбнулся:
— Ты меня рассмешила, Эстер. Редкий дар для девочки. Хорошо, оставайся, но только на одну эту ночь, и с условием — не тараторить. Страшно устал и хочу спать. Рано встаю, с первыми лучами солнца. Если удается.
Он поднялся с ложа, привычно снял с себя халат. Подумал, что забыл, когда в последний раз испытывал смущение голого человека перед чужим взглядом, — привык, что его тело любимо и доставляет удовольствие другим, как ему тело девственницы или молодой женщины, но сейчас всё было иначе. Поэтому он не стал красоваться под любопытным и внимательным взглядом девчонки, быстро надел виссоновую рубашку и лег на ложе.
— Разве Бог может устать? — растерянно и немного озадаченно спросила Эстер.
— Увы, я далеко не Бог. Боги не страдают, как я, от несовершенства бренного мира, от тысячи неприятных мелочей, которые не должны заслуживать моего внимания, но, тем не менее, отнимают драгоценное время. Мне кажется, я постоянно занимаюсь пустяками, на значительное — не хватает времени.
— Для меня ты Бог. Ты всё можешь. Тебя все любят, думают. О тебе мечтают все девчонки царства. Какие у тебя восхитительно шелковистые волосы! Вероятно, у силача Самсона были такие же. Это правда, что он погубил за один раз три тысячи филистимлян, обрушив близко стоящие колонны храма Дагона, опершись об них? Мама рассказывала, что Самсона похоронили вблизи города Есадот в долине Сорек. Там же, в кувшине замуровали девять вьющихся прядей волос в две пяди, мол, в будущем, когда их найдут, они передадут такую же силу другому человеку. Вот бы мне найти! Стала бы самой сильной! Всех своих обидчиков бы наказала. А у моего отца волосы жесткие, словно щетина вепря.
Эстер нежно перебирала пальцами длинные пряди волос Соломона, который закрыл глаза, расслаблено проговорив:
— Необходимо, хотя бы раз в неделю мыть волосы в зольной или дождевой воде. Ты сильно любила отца?
— Да, как может дочь любить своего отца. Он меня тоже любил и привечал. По вечерам часто рассказывал интересные случаи из своей жизни, о тебе. Много разных историй. Особенно поражала одна — суд о подмене блудницей живого младенца умершим. Неужели ты мог бы разрубить ребенка надвое? Разве восстановление справедливости сто;ит столь ужасной цены? Я замирала от ужаса, услышав про это решение.
— И это называется любовь — подозревать меня в подобном злодействе? — притворно ужаснулся Соломон, с трудом сдерживая улыбку.
— Ты шутишь? Вот уж никогда не думала, что царь может подшучивать над девчонкой. Спи, а я стану охранять твой сон и ждать, когда позовешь меня разделить с собой ложе.
— Бесстыдница. Разве об этом должны думать девочки? — усмехнулся Соломон, закрывая глаза.
Впервые за день он смог расслабиться. Несмотря на многочисленные опасности и треволнения, жизнь не переставала одарять приятными мгновениями. Уже засыпая, почувствовал, как к его спине прижалось теплое, невесомое тельце девочки, будущей женщины.
Проваливаясь в сон, мысленно удивился: впервые за свою зрелость, находясь на ложе с девственницей, добровольно отказался от её ласк, и не познал любовной истомы. Уж не стареет ли он, позволяя религиозным и моральным чувствам брать верх над животной радостью?
продолжение следует: http://proza.ru/2012/03/21/446