В каждый третий день недели, если не мешали чрезвычайные обстоятельства, что было редко, Соломон давал указание Завуфу и тот через гонцов оповещал жрецов Елиава, Хутуба, летописца и придворного писца, дееписателя Иософата, мудрецов Ефана, Халкола и Дарду — сыновей Махола, и молодого мудреца Иахмая о месте и времени встречи.
Чаще всего это был дом глуховатого садовника Авесса на склоне горе Гаваон, на вершине которой находился главный жертвенник, сложенный необтесанными камнями ещё во времена Самуила, а Давид оббил рога медью, которая уже позеленела на протяжении многих годов, истончилась, кое-где порвалась, но еще держалась.
Во дворце, Соломон, для отвода любопытных глаз, и, чтобы не возникали ненужные толки и измышления, говорил слугам, что идет молиться и приносить жертвы Элохиму, — надевал на лоб и левую руку тефелин , набрасывал на голову пестрый талес — молитвенную накидку, и в сопровождении двух рослых телохранителей направлялся к горе Гаваон.
Встречные с пониманием относились к желанию царя беседовать с Богом, не особо донимали просьбами и жалобами. Несознательных — телохранители грубо отшвыривали в сторону, на упорствующих — направляли острие копья. Этого хватало, чтобы не настаивать на сближении, крики о жалобах на чиновников, на мытарей не доходили до ушей властителя.
У огромной тысячелетней оливы за глухим дувалом он сворачивал к небольшому саманному домику, ничем не отличающемуся от остальных домов на этой улице, разве что отсутствием прилегающей водохранительной ёмкости, в которой не нуждался вдовец, — выпросили соседи, увидев постоянно сухое дно камня.
Вода для питья и бытовых нужд хранилась в доме, в керамическом сосуде в половину бата, ежедневно пополнявшейся из медного кувшина в одну гину, приносимого им из царского двора, когда возвращался на ночлег. Этой воды хватало и на непрошенных гостей, если их настигала жажда. Питался Авесса остатками с царского стола, поэтому дома воды уходило мало.
Стражники, взглядом проводив Соломона за рассохшуюся дверь, привычно усаживались в маленьком дворике, возле серебристой оливы, на длинную глиняную завалинку, покрытую пыльным войлоком. Охраняли покой уважаемых гостей до конца долгой встречи; подшучивали друг над другом, негромко переговаривались, делились семейными и городскими новостями, не забывая внимательно посматривать по сторонам.
Нередко через недостроенную крепостную стену ночью в город проникали оголодавшие разбойники, которые грабили дома, казавшиеся им незащищенными, или более доступными, как этот невзрачный домик придворного садовника.
Немногие, захваченные врасплох сонные жители, могли оказать достойное сопротивление вооруженным бронзовыми кинжалами, покорно смотрели, как забирают и уносят последние продукты, медную утварь, одежду. Жаловаться кому-либо бесполезно, все ходили под одним Богом, Он один решал, кого наказывать разбойниками, а кого миловать.
Собравшиеся в доме Авесса, сплошь длиннобородые и седые мужи, за исключением гладковыбритых Соломона, Завуфа и Иахмая, не один год знали друг друга, иные с детства, с юности. В маленьком доме часто встречались одним и тем же составом, дабы не рисковать; лишние и случайные уши не должны слышать то, что здесь в запале произносилось, — не столько из-за секретной информации, сколько из-за крамольных и раскованных речей.
Мудрые мужи, распалившись спором, словно двенадцатилетние мальчишки, щеголяли друг перед другом, выставляя удальство, хвастались знаниями, оригинальностью выдвигаемых идей в ходе частых и запальчивых споров. Всласть отводили душу после привычных, надоевших ортодоксальных догм и выступлений, которыми щедро пичкали своих учеников и ближних, стараясь внушить веру в единственно правильную возможность избранного земного существования, и, самое главное, смирение и покорность перед царем и священниками, проводниками идеи господства Единого и Вседержащего.
В этом доме, состоящем из одной, не очень большой комнаты и пристроенной кладовой с разновместительными кувшинами, они могли говорить обо всем, что волновало и смущало их души, умы, без опасения, что их превратно поймут, или донесут строгим чиновникам, ограждающим власть, ибо сам царь Соломон был главным инициатором этих встреч и возмутителем запретных и интеллектуальных тем.
Он прекрасно сознавал, что существующее стабильное положение объединенного царства незыблемо, пока его никто не колеблет и не подрывает устои. Если же его неразумно раскачивать, хотя бы изредка, то здание, каким бы прочным не было, даст трещину и когда-нибудь рухнет, погребая под собой, как сотрясателей, так и ни в чем неповинных созерцателей, вся вина которых, заключалась лишь в том, что они внимали греховным речам и не противодействовали их распространению. Не стой истуканом при пожаре, тогда и твой дом не загорится.
Произносимые пророками и священниками слова, нанизанные на примитивную идею веры в богов и правителей, уже на протяжении многих тысячелетий, являлись сильнейшим оружием, движителем всех завоеваний, заговоров и даже преступлений.
Запечатленные слова тоже таили не меньшую опасность, но ими могли воспользоваться только избранные, владеющие грамотой и доступностью к драгоценным, зачастую уникальным манускриптам. Отсюда и вера у горожан в новомодные каббалистические знания — будто написанное слово обладало сакральной возможностью, вызывающей высшие, божественные силы.
Уличные писцы успешно торговали священными надписями на фруктах, съев которые, можно было излечиться от любой болезни. Владелец любого манускрипта считался мудрецом и раввином, ибо ему было подвластно волшебное знание, недоступное простому смертному.
На эту встречу Соломон пригласил и Авирона, который охотно согласился, ибо подкупленные им соглядатаи, поставщики ценной текущей информации, бывшие почти в каждом крупном городе царства, сообщили о загадочных, таинственных регулярных встречах царя с избранными мудрецами Иерусалима.
Предполагалось и домысливалось, что на этих сборищах совершаются ритуальные мистические обряды; приносятся жертвы каким-то новым, более грозным и могущественным богам. Может быть, даже человеческие жертвы, иначе, зачем столь повышенная секретность встреч избранных?
Чародею было чрезвычайно любопытно узнать, какие же тайны иерусалимского царства вынужден скрывать от народа прославленный царь и его мудрецы? Не готовят ли заговор против ассирийского царя Тиглатпаласара? И если заговор всё же удастся, то, как собираются воспользоваться его плодами на столь отдаленном расстоянии? Это всё равно, что стрелять из лука в утку, летящую над бурной горной рекой, не сможешь воспользоваться добычей — унесет к другому берегу, где её непременно подхватит твой недруг.
В центре комнаты с четырьмя узкими, вертикальными оконными проемами под потолком, на высокой подставке из трех связанных ошкуренных, изогнутых палок, уже ярко горел светильник Хутуба, освещая голые глиняные стены и незамысловатое убранство — тяжелый дубовый сундук, где хранилась праздничная одежда Авесса, молитвенные принадлежности и тяжёлый свиток Торы.
На толстых, длинноворсовых коврах возлежали приглашенные мудрецы, опираясь на войлочные валики, расшитые серебряными и виссоновыми нитями в замысловатом митаннийском орнаменте.
Низкорослые и тщедушные братья Халкол и Дарда, сыновья Махола, скептически и ревниво посматривали на ширококостного новичка Авирона, излишне свободно расположившегося у низкого столика с фруктами, мол, мы сомневаемся, что ты в состоянии хоть чем-то удивить нас. Много мы здесь умников перевидали и ни один из них не смог хоть чем-то удивить нас.
Летописец Иософат, никогда не расстающийся с восковыми табличками, куда записывал летучие фразы, мысли, не только свои, но и присутствующих, негромко расспрашивал снисходительно улыбающегося Хутуба о его любопытной последней новинке, механическом устройстве из твердых пород дерева, которое в закрытом помещении, куда не проникало солнце, всегда показывало точное время суток.
Летописец не мог понять, как без колдовства и без помощи богов можно сотворить подобную штуковину? Лишь небесные светила могут дать точное представление о времени. Если их не видно, то можно лишь приблизительно догадаться о прошедшем времени, а в пещере, и вообще, теряется чувство времени. Обещал на днях выбрать время, оставить свои манускрипты и прийти в мастерскую кудесника, чтобы удостовериться своими глазами в волшебной реальности.
Но не преминул веско добавить, что эта занятная и, наверное, безумно дорогая вещица станет всего лишь затейливой игрушкой для скучающих вельмож и прочих бездельников, она не найдет широкого применения из-за своей ненужности. Ночью люди крепко спят, а если кого-то и мучает бессонница, то он не станет подниматься с ложа, чтобы посмотреть на странное приспособление и узнать, какой промежуток времени остался до утра.
Столь глупое и неуместное любопытство не многим присуще. Днем же достаточно бросить взгляд на дворовые солнечные часы, которые просты и удобны в обращении. Впрочем, он согласен, люди непостижимы по своим пристрастиям: некоторые египтяне изощрились до такой степени, что стали носить наручные солнечные часы из слоновой кости на кожаном ремешке украшенном драгоценными камнями в золотой оправе. Но это уже бессмысленное извращение дворцовых модников, которые не знают, чем ещё удивить соотечественников и своих возлюбленных.
Жрец Елиав с усмешкой поведал о новоявленном придурковатом пророке Ахиаме, который на площадях Иерусалима, с пеной у рта рьяно повествует всем желающим его слушать, забавную и слишком невероятную историю, чтобы быть правдой. Якобы этой, голодной и снежной зимой, отчаявшись накормить семью из одиннадцати ртов только чечевичной похлебкой, он взял охотничий бумеранг, ибо стрелы все кончились, а новые сделать не из чего, и пошел в пустыню на охоту.
Долго бродил по снегу, разыскивая свежие следы животных. День заканчивался, а он так и не смог приблизиться к осторожным антилопам на расстояние убойного броска. Замерзший, с до боли остро сосущим желудком возвращался домой по влажному снегу в промокших обмотках, несколько раз проваливался по грудь в заснеженные ямы, наполненные водой. Проклинал день, в который родители его зачали.
Устал, хотелось лечь на снег и больше не вставать. Как вдруг, непонятно откуда, у него на пути встали три бога. Словно появились из воздуха. На них были ослепительно сверкающие одежды, какие никто из людей не может носить. Ахиам успел лишь воскликнуть заклятие: «Уйдите, нечистые! Овца в загоне жирней меня — возьмите её, а меня оставьте в покое. Я не сделал вам ничего плохого. Изидите все»!
Но они на своих руках вознесли его на небо, обогрели и накормили необычными, вкусными яствами, укрепляющим питьём, и даже общались, как с равным. Когда же он, по их просьбе, рассказывая богам о своей полуголодной, несчастной жизни, невзначай пожаловался на многочисленные болезни, одолевавшие с детства, они осмотрели его тело и в тот же день вылечили от всех недугов, поместив на короткое время в серебряный саркофаг.
Он тогда, было, сильно испугался, подумав, что его хотят живым похоронить, но боги успокоили, сказав, что его преждевременная смерть им не нужна, а он выйдет обновленным и помолодевшим. Так оно и случилось.
Вылез из саркофага не чувствуя болей в пояснице и в суставах, которые до этого хрустели, когда поворачивался телом, или нагибался. Руки и ноги налились силой. Даже его мысли стали другими, — он перестал бояться чего-либо вообще.
Боги рассказывали и показывали ему о своей жизни, непохожей на земную. Ибо они сотни лет не знали войн и распрей, раскалывающих царство. Их многомиллиардное общество устремлено к высшей цели — это здоровое и независимое существование каждого члена на благо людей всего мира, то есть нечто непонятное и невозможное для земных людей, где каждый живет ради себя и вопреки надеждам ближнего. Евреям нужно взять с них пример. Это не так уж и трудно.
В доказательство своего кратковременного пребывания у богов, пророк показывал замысловатый, несмываемый зеленый узор на спине, который заметила его жена только весной, когда он снял старый, изветшавший синдон. Рисунок непонятный. Ни на что не похож, — не зверь и не растение. Но и не хаотичное переплетение линий. Был какой-то смысл, но весьма странный.
Елиав видел этот узор и не представляет, что подобную татуировку может выколоть человек — слишком бедно у него воображение. Возможно, Ахиам не врет. Есть же предания, что боги, время от времени, сходят на землю. Почему бы кого-то из людей ни пригласить на небо, чтобы показать райскую жизнь, убедить сомневающихся в своём существовании? Конечно, без завиральных идей о равноправии, которые смехотворны. Не может раб быть равным господину.
— А семья Ахиама так и осталась голодной в тот день? — спросил Иахмай, жадно внимая рассказчику.
— Нет. Боги поймали пробегающую мимо антилопу, на время пути сделали невесомой, и он легко принес её домой уже глубокой ночью. Но в доме никто не спал, ибо печалились, предполагая смерть кормильца. Не дожидаясь утра, антилопу зарезали и освежевали. Всю неделю ели. Потом кости стали разбивать камнями и высасывать мозг, ибо снова наступили голодные дни. Ахиам поспешил на знакомое заснеженное место, но Боги не захотели к нему вновь спуститься и общаться. Возможно, улетели домой. Напрасно он до вечера несколько дней с тоской вглядывался в пасмурное небо, и лишь однажды смог на этом поле убить зайца камнем, выпущенным из пращи.
Мудрецы снисходительно переглянулись: подобные пророки, проповедующие беднякам, что удостаивались беседы с Богом, который утверждал, что можно построить справедливое божье царство на земле, и грозил последующим приходом карающего мессии для неверующих, не переводились со времен Авраама и Сарры.
Одержимые религиозным экстазом и ражем не представляли опасности для общества и властвующих особ. Многие понимали вздор вещающих безумцев: никто из ближних, да и дальних соседей, не собирался радеть за интересы и благополучие других людей. Разве что под плеткой и угрозой неминуемой смерти? Сотня болтливых сумасшедших не может угрожать спокойствию царства.
Соломон уселся на ковер у стены, между Завуфом и Авироном, напротив входной двери из рассохшихся досок ситтима, через которые можно было заметить приближение человека. Такая позиция исключала любую неприятную неожиданность в виде нападения разбойников или наемных убийц, — часовых всегда можно подкупить, чтобы отошли в сторону и не вмешивались в предстоящую потасовку; поудобнее пристроил под спину шерстяной валик и любезно предложил магу рассказать то, что, по его мнению, собравшимся было бы полезно услышать.
Авирон на какое-то время задумался, протягивая меж пальцев широкую, седоватую бороду. Все молчали, понимая сложность положения мага. Удивить чем-то, или хотя бы заинтересовать, искушенных многими знаниями, было трудной задачей. Гость, если он не глуп, должен сознавать, что в этой невзрачной комнатушке, находятся самые осведомленные и ученые мужи Израиля и Иудеи.
Они ждут рассказов не об удивительных чудовищах с двумя головами и змеиным туловищем, диких племенах, поедающих пленников и своих престарелых родителей, дэвах или ужасных привидениях, при виде которых стынет кровь в жилах и теряется разум, или героических сражениях с безжалостными аравийскими разбойниками, от которых в страхе караванщики всех царств. Ибо о всем этом давно уже известно и скучно слушать.
Чародей неожиданно добродушно улыбнулся, обвел всех ласковым, с прищуром, взглядом, и проникновенно сказал:
— Вы оказываете мне большую честь, допустив в своё общество, за что благодарен, и хотел бы оправдать ваши чаяния насчет меня, человека, побывавшего во многих царствах и часто смотревшего в лицо опасности. У ассирийцев, как вы помните, есть мудрая поговорка: «Говори не то, что хочешь сказать, а то, что хотят слышать те, кто тебе внимает. Не срывай сейчас завязь, потом насладишься плодами». Птахотеп же давно написал, а мы в детстве под руководством учителя воспроизводили на черепках: «Длинный язык — причина ссоры. Тот, кто вызывает ссору, унаследует страдания. Кидающий в толпу камень, рискует получить в ответ тысячу камней. Не кусай кормящую тебя руку». Надеюсь, наши желания совпадают, и вы захотите узнать то, о чем я бы желал поведать. Последние три года я провел в богатейших городах Ассирии, которую многие из вас знают не хуже меня, поэтому не стану вдаваться во всем известные подробности, поберегу ваше драгоценное время и терпение.
— Но мне так и не довелось побывать в Ассирии, — возразил Соломон. — Мать и отец не отпустили меня с попутным караваном, когда Давид замирился с Ашшуром и согласился выплачивать дань. Тогда была возможность посетить Ниневию, Вавилон, Каркемиш, Эреду — но Давид и Вирсавия опасались жестоких ассирийцев, их суровых нравов: могли взять в плен, или подвергнуть насильственной кастрации, чтобы угодить своим богам, принося им жертву. Так что учитывай моё любопытство и невежество, да и наши мудрецы, как и жрецы, давно Ассирию не посещали, хотят услышать новости. Не у всех караванщиков есть возможность бывать при дворе Тиглатпаласара, больше питаются слухами у костра, чаще лживыми. Купцы нередко привирают, чтобы угодить слушателям. Даже если скажут правду, не всегда веришь, потому что подозреваешь обман, привыкаешь к преувеличениям. На самом деле всё иначе.
Авирон согласно кивнул.
— Ты прав, Соломон, не всему услышанному можно доверять. Ассирийцы намеренно распускают слухи о жестокости своих воинов. Мол, победив врага в кровопролитном сражении, на поле боя выкладывают из трупов огромные пирамиды, которые годами наводят страх на соседние народы. Захваченным воинам с оружием в руках на поле боя, выкалывают глаза, другим отрезают языки, уши, носы. Уводя в плен, продевают веревку через продырявленные губы и подбородки, — ни один несчастный не сможет сбежать из подобный связки. Для многих тысяч таких пленников достаточно десятка охранников с копьями. После боя ассирийцы сдирают кожу с ещё живых врагов, а их кровью на сотни верст окрашивают землю и окрестные горы. Не правда ли, впечатляющий и ужасающий зрительный образ?
И этот словесный метод устрашения, запугивание ещё живых возможных противников, приносит свои плоды — некоторые народы, при виде ассирийского войска, впадают в неудержимую панику, бросают оружие и убегают с поля боя. На самом деле, ассирийцы нисколько не жестокосерднее других народов, а в чем-то даже милосерднее. Победив, не пляшут на захваченном пепелище, не отсекают плененным царям и военачальникам большие пальцы рук и ног, как это делаем мы. Оставляют в целости. Более того, обеспечивают кров и пропитание всем их семьям. Дают возможность наладить свой быт, проявить умение в производстве необходимых всем вещей, и даже разрешают торговать.
Я вначале долго не мог разобраться, почему они так поступают? Ведь врага всегда стараются ослабить, чтобы он не вздумал впоследствии отомстить, а ассирийцы проявляют непонятное милосердие. Позже догадался: оставшиеся в живых — цари, военачальники и прочие, после нескольких лет плена в довольно хороших условиях, добровольно перенимают культуру завоевателей, их сказания, веру в богов. Вспомните наши предания. А иные побежденные цари, из благодарности за то, что им сохранили жизнь и неплохо относятся, после освобождения из плена становились надежными союзниками. Охотно выдавали своих дочерей за чиновников и военачальников Ашшура.
— Я с тобой согласен, — кивнул Соломон. — Древние евреи, вышедшие из Ура, подтверждение твоих слов. Все наши сказания и верования почерпаны у ассирийцев. Те же, в свою очередь, почти всё переняли у шумеров. Подозреваю — и шумеры не были первыми. Мы, когда жили вместе с египтянами, позаимствовали у них не только веру в круторогого Аписа, но и важную традицию — обрезание крайней плоти. Египтяне же переняли обрезание у чернокожих эфиопов, и сотни лет делают это с мальчиками от шести до двенадцати лет. И все убедились, что это хорошо. Сырок не задерживается под крайней плотью и не вызывает воспаление, как это часто бывает у нечистоплотных, необрезанных язычников. Уд становится не столь чувствителен, приятное соитие длится дольше. Женщина успевает получить удовольствие, начинает любить и желать мужа, хотя иная до этого была к нему безразлична. Перенимать полезное — всегда важно и нужно.
— Взять, хотя бы рассказ про братьев Анубиса и Бата, предваряющий известную историю про Иосифа и жену Потифара в Мицраиме, — вмешался в разговор Хутуб.
— Ты прав. Похожая история есть и у хеттов, о царе Хаттусилисе, жившем свыше триста лет тому назад. Создаётся впечатление, что у всех народов есть подобные сказания, разнятся лишь второстепенные детали, имена. Я с этим нередко сталкивался ещё в Мицраиме, когда читал различные манускрипты, клинописные таблички. Но сейчас не это меня интересует. Скажи, Авирон, правду ли утверждают наши священники, что башню в Вавилоне, что на равнине Сеннаар, так и не смогли закончить из-за смешения языков Богом? Строители неожиданно перестали понимать друг друга. Один просил подать кирпич, а ему в руку клали хлеб, кто протягивал руку за водой, получал вервие для переноски кирпичей. Или причина другая?
Жрецы рассказывали, что первые древние пирамиды, возведённые в Мицраиме, не выдержали взгромождённой тяжести, грани поплыли к основанию, а верх осел — строители учились на своих ошибках и превзошли учителей на века. Какая она эта башня? Выше ли египетских пирамид, с позолоченными верхушками, коль Саваоф убоялся, что строители достигнут свода небес и встретятся с Ним? Не хотел выслушивать занудливые просьбы о ниспослании убогим богатства, власти, здоровья? Ума и способностей никто не выпрашивает. Каждый считает себя всех умнее.
Раб, севший на царский трон, становится исчадием ада для всех живущих в этом царстве. Почему-то странники по-разному рассказывают о вавилонской башне, словно слепые о слоне, впервые ощупывая его с разных сторон. Для одного слон похож на неподъемную колонну, для второго — это летающий питон, для третьего — свисающий канат с жесткой метелкой на конце.
В детстве, когда сестра Рахиль повествовала об этом сооружении, мне представлялась высоченная башня, вздымающаяся за облака, и нескончаемая вереница людей, несущих кирпичи по наружной наклонной дорожке, ибо строительство к небесам и звездам на нем безгранично во времени, как должно быть и само возведение. У строителей, должно быть, не хватало времени спуститься на землю в конце рабочего дня, годами жили и спали на самой башне. А ещё подносчики продуктов, воды! Уже имею представление — строительство храма перед глазами.
— Да, я видел этот величественный зиккурат Этеменанки, храм краеугольного камня небосвода и земли, созданный для жертвоприношений Мардуку в образе крылатого быка с лицом человека. Храм начал строить еще царь Нимрод, сын Хуша, внук Хама, из девяти важнейших элементов мироздания: кроме воды и глины, лён, дерево, шерсть с кровью, деготь, битум и известь для связки кирпичей. Сейчас зиккурат полностью возведен и украшен.
— Но с какой целью строили эту башню?
— Нимрод не поверил словам Господа, когда тот уверял Ноя, что потопа больше не будет, решил подпереть небеса. На самом же деле, ассирийские жрецы, так же как и наши, как и жрецы древних шумеров, стараются приносить жертвы на возвышенностях. Считается, что с высот аромат жертвоприношений быстрее достигает богов, которые после насыщения становятся добрее, снисходительнее к отчаянным мольбам людей. В Междуречье, в большинстве своем, равнинная местность. На многие дни пути ни одной горы, поэтому они и вынуждены построить зиккурат, который возвысился над городом на сто шестьдесят локтей. Выше только пирамиды Хуфу и Хефрэ в Мицраиме, почти в два раза, а стороны у основания по сто восемьдесят локтей.
Башня в семь ступеней по числу астральных богов. Каждая окрашена в свой цвет. Нижняя ступень — в шестьдесят шесть локтей — в черный цвет, выше, в тридцать шесть локтей — белая, и по двенадцать локтей пурпурно-красная, синяя, ярко красная, серебристая, и золотая в тридцать локтей. Все ступени в цвета семи планет, включая Луну и Солнце. На вершине, изумительный по красоте, храм бога Мардука, покрытый золотом и облицованный голубым, глазурованным кирпичом. Любого, проходящего мимо этой башни в город Ста медных врат богов, охватывает восхищение и восторг от лицезрения этого сияющего великолепия и близости к богу.
На вершине святой Эсагилы огромная сияющая статуя Мардука отражается в водах Евфрата. Вместе с троном, скамеечкой для ног и столом — восемьсот талантов золота . Каждую ночь в святилище жрецы воскуряют фимиам, на золотом столе оставляют изысканную еду, лучшие вина, а на мягкое ложе из пуха и шелка приходит и ложится красивейшая юная жрица, в трепетном ожидании, когда с небес к ней снизойдет сам бог Мардук.
— И что бывали случаи, когда Мардук снисходил? — засмеялся Соломон.
— Да. Почти все предлагаемые ему жрицы рано или поздно беременели, что явственно говорило о желании Мардука охотно посещать свой храм, может, и жить в нем. Но вот о судьбе его детей никто не мог рассказать что-либо вразумительное.
— Немудрено. Иначе пришлось бы их признать детьми Мардука, и соответственно к ним относиться. Возможно, даже и властью поделиться. Бедные дети. Будем надеяться, что на улицу не выбросили, как это делают эллины. Но продолжай, мы немного отвлеклись.
— Наверх, к божеству, никому не разрешается подниматься, только жрецам, имеющим священную печать с изображением Мардука. Мне с трудом удалось приобрести её за алый рубин, который в Ассирии ценится дороже алмаза, ибо дает защиту от низших духов и злобных чар, укрепляет сердце, прогоняет тоску и возвращает силы. Злобного человека этот рубин может превратить в настоящего демона, каким был приснопамятный Ашурреш, убивший царствующих родителей, а после восшествия на престол, сожительствовавший с дочерьми. За столь большую цену я взошел на башню по потайным внутренним лестницам, ведущим мимо просторных помещений, в которых жрецы проводили тайные мистерии, обучали последователей своей мудрости.
Но о многом я так и не смог узнать, чтобы не выдать себя. Жрецы ревностно относятся к чужестранцам и к попыткам проникнуть в их тайны. Поэтому я молча поднялся по темной винтовой лестнице к сияющему выходу у священного храма. Весь Вавилон лежал передо мной, как развернутый и еще не прочитанный папирус, полный волнующих загадок и чарующих ожиданий. Простиралась вдаль великолепная улица Мардука, дорога процессий, вымощенная квадратными известняковыми плитами, лежащими на кирпичном настиле, покрытом слоем асфальта.
Улица похожая на ущелье, ограниченная высоченными крепостными стенами от фольварка до ворот Иштар, за которыми начинался многолюдный Вавилон. Любой неприятель, прежде чем с ожесточёнными боями войти в город, охраняемый грифонами, должен был пройти по этой дороге, на которой подвергался мощнейшему обстрелу с высоких стен с бойницами. Мало кто решался пройти дорогой смерти под взглядами свирепых львов в угрожающих позах с оскаленной, клыкастой пастью.
И сейчас, стоит закрыть глаза, как в памяти отчетливо возникает величественный город с божественной высоты, множество лодок с прямыми парусами на разветвленных каналах, окружающих разноцветный город, ибо много зелени, финиковых пальм, высоких зданий, украшенных цветной глазурью. За эту память не жалко и алого рубина. А с печатью не смог расстаться, привез с собой. Пусть напоминает о том чудесном солнечном дне, подарившем незабываемые впечатления. Вот она.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/11/422