— Возможно, не вина Адама и Евы, что они согрешили в раю, — задумчиво промолвил Соломон. — Сотворение мира — есть истинное грехопадение. Всевышний впал в соблазн новотворчества и Сам согрешил, обрушив на Землю лавину пороков, братоубийств, прелюбодеяний, войн и прочих мерзостей. Он должен был понимать, чем это обернется?
Однажды в старом хранилище манускриптов Карнака, в дальнем и темном углу я разыскал удивительный папирус, покрытый толстым слоем пыли, словно войлоком. До меня, его никто не разворачивал со дня написания неизвестным жрецом, который писал с такой откровенностью о том, что его волновало, что даже убоялся указать своё имя.
Содержание текста настолько поразило меня, что две недели ходил смурый от обуревавших меня дум. В том папирусе начертано, что человек, по мерзостной сути своей, не достоин иметь Бога. И даже больше — выдумка Бога — это завышенная самооценка, будто сам что-то значишь и представляешь какой-то интерес для высшего существа. Ты для Него — тля ничтожная, о которую невозможно даже ноги вытереть, чтобы существовал хоть какой-то прок.
Вы все знаете: у египетских жрецов разные ступени посвящения. На каждой ступени обучающие жрецы сообщают подопечным дотоле им неизвестное: от распознавания различных болезней до десятков способов их излечения, узнают, как служить богам и ублажать их. Всю жизнь жрецы прилагают неимоверные усилия, чтобы подняться на следующую ступень посвящения, к самой высшей. Не все до неё доходят, кто по своим качествам, способностям, ибо человек слаб и часто поддается искушениям — лени и порокам. Но вот, настает момент, когда умирающий верховный жрец передает великую тайну из своих уст в ухо преемника, чтобы никто не услышал и не распространил её.
Меня разбирало неудержимое любопытство, что это за знание, которое нужно от всех скрывать? И почему только один человек должен её знать, а остальные пребывают в неизвестности, хотя вера одна? Я тоже хочу её знать! Мне тогда казалось, что от обладания этой последней истины может зависеть вся моя жизнь.
И я настойчиво допытывался у верховного жреца, даже на коленях упрашивал открыть эту тайну. Клялся, что стану хранить сокровенное, как собственную жизнь, но Энной всякий раз решительно отказывал. Говорил, что истинное знание иногда может сломать неокрепшую душу, я должен пройти весь путь жреца, если уж так хочу всё знать.
Какие тайны могли скрываться за сокровенным знанием верховного жреца? Власть над царством? Но эта власть у Большого Дома, и он не любит её уступать. Власть над жрецами? Она уже у него есть. Я не мог понять суть и размеры сокровенного знания. Оно, явно, не делает человека счастливым, может быть, и не нужно к нему стремиться? Я могу простить избыток богатства у какого-то человека, но только не знания. Им можно и нужно делиться. Но моё желание наталкивалось на стойкую решимость Эноя.
Лишь в день моего отъезда на родину, когда пришел к нему прощаться, и высказал благодарность за приобретенные знания и проявленное ко мне терпение, Энной сообщил это заветное познание, которое заключалось в двух потрясающе искренних и удивительно скупых словах: Бога нет.
Днями, находясь в середине каравана, возвращающего меня домой, я долго думал над этой незамысловатой и неприглядной истиной, и пришел к выводу: в мире, кажущемся мудрецу сложным и непостижимым, на самом деле, всё проще и обиднее. Никому человек не нужен. Ибо если богов нет, то человек появился сам по себе, словно проказа на теле прокаженного, которая, если не перейдет на тело другого, пропадает вместе с носителем. Возможно, и человечество исчезнет, не потому что выполнит какую-то миссию, суть которой никто не знает, даже мудрецы, а по своей глупости и агрессивности. Люди сами себя уничтожат бесконечными войнами. Нет страха перед судом Всевышнего. Поэтому человек и придумал Бога. Чтобы остановить безудержно расползающееся насилие.
— Что Бога нет — в это трудно поверить. Даже представить страшно, — размышляюще, произнес Иахмай. — Если Бог всё же существует, то зачем Ему понадобилось создавать Вселенную, звезды, Землю, затем столь разнообразную живность, от слонов, крокодилов, акрид, вплоть до клопа, блох, червей, и, наконец, человека? Скучно стало? Не с кем поговорить? А так, с людьми — сколько страстей, перипетий! Не уследишь за всеми. И каждый молит о своем, заветном, наболевшем. Убежден — Он, создавая человека, не рассчитывал на подобное разнообразие просьб: один приносит жертвы о ниспослании здоровья, а его сын в это же время слёзно умоляет забрать отца в шеол, чтобы самому вступить в наследство. Ему скучать некогда. Дай бог, с созданным разобраться, одних богов — бог знает сколько! И каждый народ уверен — уж его-то Бог — истинный! У всякого вора и праведника, своя правда и свой заступник.
— Элохиму не может быть скучно. У Него другие чувства. Он иначе мыслит, чем мы, — нравоучительно сказал Дарда. — Кощунственно думать иное.
— Хочешь сказать, что Он другой, не такой как мы?
— Да. Иной. Возможно, нам никогда Его не понять. Так муравей не способен поднять голову, увидеть человека и догадаться, что мы тоже строим свои муравейники — города, имеем свои армии, разводим скот, как они тлю, которую доят.
— Я бы с тобой согласился, — сказал Соломон, — если бы в Торе не было начертано, что Сущий сотворил нас по образу и подобию своему. Мы похожи на Него, а Он на нас. Ему присущи все человеческие качества. Если не сказать иначе: всё плохое и хорошее у нас от Него, владеющего этими особенностями. Он должен быть равно мерзок, как и человек, и настолько же благороден, как и мы в наших лучших поступках.
Наступила неловкая тишина. Царю легко быть смелым и решительным, хотя бы в словах. Никто не решился прервать затянувшееся молчание после крамольных и кощунственных слов. Все вдруг услышали в припотолочных отдушинах вой ветра, меняющийся в тональности, словно какое-то непонятное существо страдало от невыразимой тоски и пыталось поведать об этом всему свету. Невольно на ум приходили истории о загубленных душах, привидениях и прочей чертовщине, которые смущают верующего человека и заставляют совершать неблаговидные поступки.
Как будто припоминая далекое прошлое, Соломон продолжил:
— Когда я впервые увидел пирамиды Гизы с золотыми вершинами и сверкающими гранями, то надолго застыл от восторга и удивления человеческой мощью, способной соорудить рукотворные горы. Потом пришло озарение, что всё это не случайно — человек и пирамиды, я и пирамиды — самое совершенное и грандиозное строение на Земле. Я начал догадываться, что помимо обычной жизни, требующей недюжинных знаний об окружающем мире, существуют и другие тайны, не менее важные, которые, при должном усердии с моей стороны, можно будет раскрыть. И тогда я узнаю не только, как и ради чего построены пирамиды, но и нечто большее, о чем сейчас не могу догадываться. И это предчувствие впоследствии оправдалось.
Когда жрец Энной взялся за руководство моим образованием, то научил с помощью лучших жрецов не только египетской, ассирийской и шумерской грамоте, но и пониманию сути вещей. Даже если порой и не видно прямой связи — как, например, между количеством букв Торы и сокровенным знанием Бытия. Ефан, чем закончились твои подсчеты букв Торы? Я так и не понял, зачем тебе это нужно, все эти утомительные подсчеты? Какой смысл в Каббале? Ты можешь нечаянно ошибиться в итоговой цифре, и тогда весь твой многолетний труд ослу под хвост.
— Ты совершенно прав. Соломон, — охотно откликнулся малорослый, похожий на карлика, Ефан, радуясь возможности поговорить на любимую тему. — Поэтому я в третий раз пересчитал, и точно установил конечную цифру — 304 805 букв в Торе. Это не случайное число. Если найти верный подход к нему, то по Торе можно разгадать множество загадок мироздания, замыслы Творца на будущее нашего народа на многие века вперед. И даже то, о чем мы сейчас и представления не имеем. Узнаем потом и поразимся предвидению.
Мы знаем, что Моисей владел сокровенным знанием, которое изложил в Пятикнижии тремя языками: ясным и простым, символическим и образным, и священным. Суть последнего языка, после тяжелых времен Исхода и завоевания земель ханаанеев, при передаче знаний другим поколениям, легкомысленно забылась нашими первосвященниками и жрецами. Они больше думали о своем благополучии, чем о сохранении и умножении знаний, которые им доверили предшественники.
Сейчас каждый раввин трактует Тору по-своему, в меру своих способностей и склонностей. Так вот, я ищу ключ, чтобы разгадать смысл послания. Может быть, завещание Моисея своему народу, или же ответы на те вопросы, о которых ты только что говорил. Для этого и надо знать точное количество букв святых книг. Например, если брать буквы через определенное количество букв, интервал, то проявится сокровенное знание, в нем содержатся и предсказания. Так недавно сложилось удивительное откровение:
«Высокая стена разделит в городе соседние народы. Разрушатся воздвигнутые храмы. Родившиеся, попадут в бессрочный плен. Небесный огонь поглотит кающихся рабов».
Последнее непонятно, — как трактовать? Каким языком? Опасаюсь, всей моей жизни не хватит, чтобы выявить всевозможные сочетания цифр. Хорошо бы нашим правителям последовать примеру Бен-Гевера — обучить грамоте всех мальчиков и усадить за Тору перебирать различные комбинации интервалов . Это осчастливит наше царство, а тебя, Соломон, прославит на многие века, как человека, вернувшего истинное знание народу.
— Но разве достопочтенный Хазарсиф не писал Пятикнижие египетскими иероглифами? — недоумевающе удивился Авирон. — Как можно месяцами искать сокровенное знание в произвольном переборе букв святого писания? Это равносильно тому, что попросить каждого грамотного иудея написать на черепке любую букву, какая ему понравится. Затем, собрав все черепки, перемешать и, заставив обезьяну вытаскивать по одному, попытаться прочитать что-то внятное. Не получив отчетливое слово, снова перемешать, и так до тех пор, пока не получится смысловая фраза. Подобное действо может продолжаться безмерно долго, возможно, до конца света.
— Но зато ему есть, чем заняться! — хихикнул Елиав и посмотрел на Хутуба. — В отличие от некоторых иудеев, не отводящих пристального взгляда с ночного неба, словно юноша от лица возлюбленной.
— На небе больше смысла и гармонии, чем во всей Торе, — примирительно ответил Хутуб.
— Авирон прав лишь в том, что Моисей, действительно, писал египетскими письменами, поскольку не знал иной, да и не было её, — сказал Ефан. — Слава Таавту , финикийским алфавитом стали пользоваться после Исхода. Ты, видимо, слишком долго путешествовал в дальних странах, если позволил себе усомниться в святости и мудрости Моисея, который знал всё, и даже то, что Тора будет записана буквами. Усомниться в мудрости Моисея — это святотатство!
— В мудрости Хазарсифа никто из нас не сомневается. Напрасно ищешь виновных там, где их нет, — примирительно произнес Авирон. — Знаю, он владел тремя способами выражения своей мысли, которым научился в юности у египетских жрецов в Мемфисе. Но, к сожалению, считаю, что третий способ изложения мыслей, как и их скрытое прочтение по Торе, нашими первосвященниками безвозвратно утерян. Достаточно услышать их беспомощное толкование текста. Найти что-то новое, это значит, изобрести другой способ передачи мыслей, которого не знал Моисей. Иными словами, суть выявленного знания будет первородной, неизвестной никому, даже самому Моисею. Не думаю, Ефан, что ты хочешь найти именно такую истину.
Соломон усмехнулся — Авирон не знал, что среди мудрецов Ефан считался самым упрямым, как иногда между собой шутили — достойный ученик осла и ослицы. Чтобы переговорить его, нужно самому обладать такой же неуступчивостью. Честь для человека — избежать ссоры, а всякий глупец — задорен и заслуживает порицания.
— А помните, как зло пошутила молодежь с Илией в Гаваоне? — спросил Дарда, владеющий искусством смены раздражающей всех темы разговора. — Напоили старика вином, до беспамятства, отвели под руки в распутный район города, где положили рядом с самой непотребной, старой и грязной блудницей, которую берут за кусок лепешки. На площади наняли несколько глашатаев, чтобы они ходили по городу и кричали, где можно найти пророка Илию и приобщиться к его святости. Говорят, любопытных и разочарованных поведением пророка, собралось столько, что иудеям можно было смело объявить войну филистимлянам, и выиграть её. С тех пор Илия в Гаваоне больше не появляется, и плюет на землю, когда напоминают о его грехе.
— Молодежь ныне злая и беспутная пошла, никакого уважения к старикам, — вздохнул Елиав, процеживая пальцами редкую седую бороденку. — Ночью на площадях собираются в стаи, словно свора собак, за золото родителей напиваются вина, а потом, заглушая вой гиен, бродят по улицам и горланят до утра песни, мешают людям спать. А в нашем возрасте так трудно снова заснуть. Бывает — до утра проворочаешься на ложе, все думы передумаешь, а потом весь день ходишь сонный, с деревянной головой.
Недавно мой правнук Хуфам заявил моему внуку Зераху, что его требования к родительскому послушанию и соблюдению всех обрядов и обычаев, чрезвычайно завышены. Мол, сейчас иные времена, всем людям надо жить в радости и удовольствиях, а не в страданиях и мучениях: человек приходит в мир, чтобы испытывать наслаждение от еды, от женщин, от общения с друзьями, а не боль и горе от нескончаемых войн, и бесчисленных распрей с соседями. Что вы на это скажете? Откуда всё это у них? От неправильного воспитания или образа жизни? Мы такими не были, нас никто не баловал. Довольствовались малым, и ни от кого ничего не требовали. Нынешние совсем распустились…
— Видимо, ты, действительно, очень стар, если всё забыл, — усмехнулся Хутуб. — Кто в молодости, лунной ночью, во дворе мытаря подвесил козу за передние ноги на верхушке финиковой пальмы? Сейчас не могу вспомнить, как мы её туда затянули, на такую высоту? Не поленились. Ты не помнишь, Елиав?
— Разве такое забудешь? Хозяйская коза всю ночь, изматывающее, истошно блеяла. Только ранним утром, когда рассвело, старший сын мытаря осмелился залезть на пальму и перерезать веревку, держащую козу. Ночью не рискнул, боялся нас, безрассудных до глупости. Затянули мы козу на пеньковой веревке, которую нашли у хозяина в сарае. Я вскарабкался наверх, втянул и привязал козу. Сейчас, предложи кто, и за сто талантов не смог бы взобраться на пальму. Потому ты и не помнишь, как она там оказалась. В Галгале до сих пор рассказывают эту историю, хотя и забыли, кто её проделал, приписывают братьям близнецам, сыновьям Фирцы, тоже когда-то бывшим отъявленным непослушникам. Я молчу, не опровергаю, неудобно сознаваться, что был причастен к столь глупым поступкам. Удивительно, как только мы до них додумывались?! Молодость — это время нерассуждающих, безрассудных, ум не зрел и глуп.
— Да сыновья Фирцы тогда едва научились ноги переставлять! Ходили по улице голыми и ковыряли грязным пальцем в носу, когда мы это проделали! — возмутился Хутуб. — Всё ты помнишь, а нынешнюю молодежь напрасно упрекаешь в безобидных поступках. Может быть, им далеко до нас, тогдашних?
Посмеялись, припоминая юношеские проказы, которые сейчас вызывали улыбку умиления и желание поделиться воспоминаниями с друзьями, понимающими и принимающими все твои недостатки и достоинства. Халкол и Дарда потянулись к столу за виноградом. Завуф взял горсть фисташек. Соломон последовал их примеру, сказав утешающе:
— Можно удивляться, почему забываем, какими были в молодости, то ли мы сейчас другие, то ли было так давно, что нам кажется, будто и не с нами это происходило? Мне сейчас вдруг вспомнилось — на гробнице Аменофиса есть поразительная надпись шестисотлетней давности: «Молодые строптивы, без послушания и уважения к старшим. Истину бросили, обычаев не признают. Никто их не понимает, и они не хотят, чтобы их понимали, несут миру погибель и станут последним его пределом». Это сказано про нас и про будущие поколения. Не зря одним мудрецом изречено: «Кто видел настоящее, тот видел всё бывшее в течение вечности и всё, что будет в течение беспредельного времени. Ибо всё однородно и единообразно».
Когда я, наивным девятнадцатилетним юнцом, вернулся из Мицраима с попутным караваном в Иерусалим, меня многое здесь удивляло. Особенно поражали строгие священники, восхищали нравоучительные проповеди и пророчества Илии, его святость, аскетизм, постоянные встречи и разговоры с Яхве;. Молодым свойственно искать учителей, примеры для подражания, чтобы не заблудиться на многочисленных и запутанных тропинках жизни. И я начал склоняться к тому, чтобы брать пример с Илии. Но, всякий раз становилось удивительно, сколько ни молился, каким бы постом себя не изнурял, не смог удостоиться хотя бы одного разговора с Элохимом, или короткого видения, словно в чем-то провинился перед Ними. Я пожаловался отцу, говоря, вот, мол, Илия — святой человек, ему ничего не стоит добиться свидания с Элохимом и запросто с Ними разговаривать, словно у Них нет никаких других дел и более умного собеседника, а я, несмотря на многочисленные жертвы, так и не смог увидеться и поговорить с Ними.
— Почему ты решил, что Илия встречается и разговаривает с Элохимом? — удивился отец.
Меня поразило его изумление: разве могло быть иначе?
— Так он вещает всем, внимающим ему, — ответил я.
— Кто мешает, или запрещает, то же самое вещать и тебе?
Я подумал, что отец шутит. Но он выглядел серьезным и строгим. Я понял, для него этот ответ был давно известен и не вызывал сомнений. В смущении, я удалился прочь, и всю лунную ночь ходил в глубоком раздумье и потрясении по Гефсиманскому саду среди вековых олив у подножия Масличной горы. Я осознал природу святости и цену всем нынешним, и будущим пророкам: каждый из них действует, и говорит в меру своего понимания мира и богов. Вспомнил слова Эноя, что Бога нет.
С того времени и со мной стал встречаться и разговаривать Элохим. И, что удивительно, иной раз я сам не знал, о чем с Ними стану беседовать. Просто садился в тишине и размышлял. Действительно, кто может проверить или усомниться в моей встрече с Элохимом, которые сами решают, кому стоит являться, а кому — нет. У египетских жрецов я научился покрывать медные статуэтки, тончайшим слоем золота, погружая их в соляной раствор золота и подключая божественную силу, в которой сомневаться не приходиться — она есть, и заключалась в специальной рукотворной ёмкости. Ни один глаз не в состоянии различить цельнолитую, и с нанесенным золотом, разве что — отпилить кусок.
Умею с помощью металлических зеркал, на которые предварительно нанесен почти невидимый нужный рисунок, вызывать привидения, показывать другим людям души умерших, чревовещать, разговаривать разными голосами, посох превращать в змея и обратно, воду из реки в кровь на песке, и многое другое, что и для вас не составляет труда. Чудо для простого люда, а для посвященных — заурядное действо, основанное на ловкости рук обманывающего, знании определенных приемов и свойств вещества, неизвестных другим.
Помните, подобное однажды проделал пророк Илия, когда громогласно вызвал языческих жрецов, поклоняющихся Ваалу, Хамосу, Мелькарту, к выяснению, чей бог сильнее и могущественнее? Илия соорудил на высоте жертвенник из двенадцати камней, по числу колен сынов Израилевых, положил опавшие ветви священного дуба, которые годами лежат вокруг, ибо население боится использовать их в своем очаге, рассек жертвенного тельца, возложил его на дрова и сказал приглашенным языческим жрецам:
«Уж если ваши боги действительно так сильны, как вы о том каждый день похваляетесь, то пусть совершат самое простое действо — зажгут костер и возьмут жертвенное мясо, а мы воочию убедимся в могуществе ваших богов и тоже станем им поклоняться, забыв о своих. Но, если они не смогут воспламенить сухие ветки дуба, а мой Бог, Единственный среди богов сделает это, вы признаете своё поражение и отныне во веки веков станете поклоняться Саваофу».
Принужденные к принародному выяснению могущества своих богов, языческие жрецы не посмели отказаться, и громкими криками, с утра принялись призывать своих богов явить чудо. Но в ответ не было ни голоса, ни знака, ни молнии, ни малой искорки от кремня. И скакали они козлами возле жертвенника, словно безумные. В полдень Илия начал над ними издеваться, говоря:
«Кричите громче, ибо ваши боги ненароком задумались, или заняты чем-либо, или же в дальнем пути, а может быть, спят, так от вашего крика проснутся и выполнят просьбу».
И начали они вопить громкими голосами, по обыкновению искалывая себя ножами и копьями, так что кровь их пачкала одежды, лицо и руки. И бесновались они до тех пор, пока солнце не начало опускаться по небосводу, так и не дождавшись ответа от своих богов. Устали вопиять и, охрипшие, пристыжено умолкли. Тогда Илия поднялся с камня и торжественно сказал:
«Нет бога могущественнее и сильнее, чем наш Бог — Элохим. Вы все и племена ваши сейчас в этом убедитесь. Я полью кострище водой, и даже это не помешает Всевышнему воспламенить дрова и изжарить мясо теленка».
Илия взял кувшин, с самого утра стоящего рядом, и щедро полил дрова и хворост, словно садовник Авесса цветочную клумбу. Обескураженные жрецы не подозревали, что это была не обычная вода, а прозрачная жидкость, лишь похожая на воду, которую приготовил по его просьбе кудесник Хутуб, выпарив её из нафты. Вот он сидит, улыбается. Такой жидкостью, вы знаете, я заправляю свои светильники, один перед вами. Все видели — Илия орошает дрова так щедро, что исчезла последняя надежда на воспламенение кострища в ближайшее время, хотя бы до тех пор, пока вода не испарится, и дрова снова высохнут. Илия, не отходя далеко, тут же склонился в долгой молитве, и у всех присутствующих появилась уверенность в повторении тщетных притязаний на привлечение божественного внимания к выполнению столь незначительного чуда, как самовозгорание хвороста и дров. У богов хватает и других дел, более важных, чем зажигать костры молящихся.
Никто не заметил, как Илия ударил кресалом. Костер вспыхнул с такой силой, что поджигателю пришлось отшатнуться и отбежать на десяток шагов, и там уже встать на колени, благодаря Всевышнего за проявленное чудо. А у всех наблюдателей, равно как и у идолопоклонников, отвисли челюсти от удивления. Элохим выполнил просьбу пророка — забрал жертвенное мясо, посрамил языческих жрецов и их рукотворных богов — молчаливых истуканов. Слава Илии с тех пор безмерно выросла и упрочилась.
Похожие чудеса, наряду с другими, и я проделывал в своё время, когда желал убедить сомневающихся в моей божественной сущности, или уговорить на свершение какого-либо нужного мне поступка. Но довольно скоро надоело обманывать простодушную толпу, которая жадно верит всему увиденному и услышанному, будто ребенок, внимающий словам взрослого. Да разве мы все не такие? Стоит узреть нечто необыкновенное, как начинаем восклицать: Это от Бога! Или нечистого. На самом деле, никакого чуда не было. Всё от нашего незнания окружающего мира, природных явлений. Я с юности хотел знать их. Но рядом отсутствовали хорошие учителя, они остались в Мицраиме, а сейчас некому было подсказать. Лишился мудрых книг, которые стоят очень дорого, а приобрести не хватало возможностей.
Тогда я наивно думал, что мне нужна такая власть, как у Давида, чтобы приобрести множество манускриптов и, наконец-то, узнать, как необходимо изменить свою жизнь и окружающих меня людей? Сделать её лучше, богаче, интереснее, чтобы люди перестали строить друг другу козни, поняли, что лучше жить в согласии, чем в постоянных войнах, уносящих в шеол самых сильных и лучших, которые могли бы увеличить и прославить наш народ.
Судьбе было угодно, чтобы я получил эту власть и поразился своей юношеской, глупой наивности: людей невозможно исправить, если они не желают того, и даже не помышляют, стать добрее и честнее. Или, хотя бы не творить друг другу зло, которого и без того в мире много. Брат боится брата, отец — сына, муж — жену. Человек не знает, зачем он пришел на этот свет. Отсюда все наши метания и страдания.
Соломон серьёзным взглядом оглядел внимательные лица присутствующих, словно ожидал, что они возмутятся его словами, начнут опровергать его доводы, переубедят, может быть, он ошибается, всё не так. Но Авирон, увещевающе произнес:
— Ты слишком много требуешь от простых смертных. Таковыми нас сотворил Сущий. В любом человеке в разные времена суток присутствует добро и зло, щедрость и скупость, талант и глупость. В жизни не всегда разберешь, где ложь, а где истина, что нужно делать, а чего нельзя, кто хороший человек, а кто плохой? Сейчас вспомнился отец, который, конечно же, хотел лучшей доли для меня, с детства наставлял быть купцом; научил грамоте, счету, общению с людьми, знанию различных товаров, их стоимости в разных царствах. Рассказывал, что самый лучший ладан собирают на ладанных деревьях, произрастающих в известковой почве на небольшом участке в пустыне Омана. Летом делают надрез на серой коре — сочащаяся белая жидкость, затвердевая, превращается в драгоценные шарики.
Говорил о лечебных свойствах чистой и красной мирры, которая нагоняет сон, очищает грудь, легкие, голос, помогает при отравлении всеми ядами, рассасывает опухоли, убивает плесень в духе и в теле, и предохраняет от неё. При воскурении даже от одного дерева мирра может иметь разный запах, — аромат вишневой камедью, тмина и ландыша одновременно. Моя душа с юности стремилась ко всему таинственному и непознанному. Я хотел знаний о том, о чем ещё никто не догадывался. Мечтал знать ответы на все мучившие меня вопросы. Годами искал учителей, мудрецов. Но чем больше познавал мир и людей, тем становилось яснее, что непознанное лишь расширяется, непомерно увеличиваясь. Это похоже на подъем в крутую гору, чем выше, тем дальше видишь окрест, тем сильнее страдаешь от своего невежества.
— Я имел в виду не таких, как ты, отмеченных пламенем божьим, вожделеющих и постигающих сокровенные знания, а людей с мерзкими наклонностями, годами живущих в скверне и не желающих из неё выбраться, которые знают, что поступают плохо, но не стремятся меняться, ибо уверенны — жестокость выгодна во всех отношениях, ибо она может принести богатство. Часто не подозревают, что изничтожая других, они ставят под удар и себя: у богатого больше завистников и врагов, не только дальних, но и близких — их убивают жены, дети, — сказал Соломон.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/11/447