Я не знаю, почему мне вспомнилась эта довольно обычная история, сегодня и вчера она всплывает в памяти, и заставляет думать о религии, о людях, которые верят искренне и они, – эти люди, далеки от ума расчетливого, от мыслей и размышлений, от копаний в текстах писаний. Им можно позавидовать, они наивны и чисты. Они верят в Бога, в святое писание и они правы.
Это было лет двенадцать назад. Я прилетела в Ханты -Мансийск зимой. Меня никто не ждал, так сложились обстоятельства. Я узнала, что у моего мужа много неприятностей на работе, бросила все и прилетела. Мне казалось, что я смогу помочь, и, что действительно, у меня все получилось. Муж выглядел уставшим, измотанным, у него действительно было много неприятностей.
Его непосредственный начальник знал моего отца, и от него зависело многое. Мы остались одни на кухне, его жена накрыла стол, ничего лишнего, – чай, печенье, вино, кофе, конфеты.
Разговор был выстроен по-мужски: сухой, краткий и довольно внятный. Мне разрешили остаться в Ханты-Мансийске на два долгих месяца. Валерий Иванович был удивлен, моя манера общения выходила за рамки привычного. Обычно так общаются мужчины.
–Женщины не умеют общаться по-мужски, – улыбаясь, заметил большой начальник.
Я пила кофе, быстрее, почти к нему не притронулась. Сначала говорили о погоде, потом о городе, разнице юга и севера, потом несколько слов об ушедшем отце, потом вкратце о делах мужа. Деловые вопросы были решены беседой не более. Никаких взяток, денег...
Уезжая, через два месяца, домой, на Юг, в Ялту, я пожала крепко руку Валерию Ивановичу, он пришел проводить в аэропорт.
Седоватый, подтянутый, опрятно одетый мужчина выглядел бодрым, здоровым, уверенным в себе. Его не стало через несколько лет.
Так вот, о чем это я, и при чем здесь вера и религия?
Мы жили в Хантах, в гостинице, вдвоем с мужем, днем он на работе, а я дома, весь день. Иногда я подолгу гуляла по городу, снег валил и валил, как будто кто-то заказал это белое-белое одеяние зимы, так надолго, как только это было возможно.
Однажды, я зашла в церковь, деревянную, старую, ту, что возле больницы, поставила свечку своему ушедшему отцу, помолилась, и вышла с церквушки еще до начавшейся службы.
Собирались прихожане, и как-то громко батюшки обсуждали дела мирские обыденные, куда-то мгновенно улетучилось мое набожное состояние. Казалось я приземлилась на грешную землю, и шла какая-то не состыковка в моем внутреннем мире: в пережитом только что молитвенном, – и увиденном, и услышанном возле центрального иконостаса, суета батюшки, что-то разрушала или может быть, что-то вспугнула. Объяснить трудно.
Было раннее утро. Храм только открыли. Обратно шла домой пешком, дорога дальняя, мимо шмыгали машины. Накатывались слезы, я понимала, что не смогу отстоять в церкви положенное время. Вспоминался отец, прошлое. Да и
мои размышления о религии, Боге, не давали мне покоя. Размышления о вере без ума, без копания в противоречиях веры.
На днях к нам с мужем зашел один татарин и принес Коран. Он настойчиво просил меня читать эту книгу. Я пыталась возразить, сказала, что я христианка, но это ничего не дало. Татарин человек добрый, простой, улыбчивый.
Я листала странные тексты книги, они не были мне понятны. Вернее, понятны с точки зрения ума, а не веры. Много запретов, странные непонятные вопрошания к Богу. Коран остался для меня закрытой книгой. Но улыбчивое лицо татарина не исчезало, оно навязчиво мелькало в моей голове. Я почти пролистала, прочла бегло все, и поняла только одно, что я чужая в этой мусульманской мистерии смысла. Другая суть, другое мироощущение и понимание реальности.
Спустя какое-то время, я снова зашла в церковь, нашу, христианскую, православную, только уже другую, – белую, огромную, новую. В ней было тихо и очень чисто, я поставила свечку, долго стояла возле иконы, мыслей вообще никаких, какой-то вакуум пустоты и тишины. Мой внутренний анализ происходившего был, но он как-то угас словесно. Он мучил и притаился глубоко в подсознании, и, казалось, вот-вот он вырвется и разложит все по полочкам, включится логика и алгоритм размышлений. В общем, так потом и было, все дробилось, объяснялось, сравнивались веры и их суть. Коран мне не мешал, но все же мне хотелось его вернуть владельцу, наивному, всегда улыбающемуся татарину.
Татарин забежал к мужу вечерком, ненадолго, они болтали о работе, но Коран по-прежнему оставался у меня. Я уж не знаю почему, но татарин явно хотел, чтобы я читала книгу мусульман. Я снова возражала, говорила, что православная, но это его не останавливало и не удивляло.
Странные выводы пришли ко мне тогда, я понимала, что есть разные миры, разные культуры, и если втянуться в изучение или даже невольное исследование разного, поневоле становишься не верующим, а схоластиком, и более того атеистом. Вера становится какой-то далекой, непонятной и все же изучаемой. У меня появилось ощущение игры со священной книгой мусульман, меня это крайне испугало и удивило, и тогда я решила, что игра – это грех. Пролистав еще несколько страниц, закрыла и стала снова думать о вере христианской – православной, католической. В голове была каша, которой у меня раньше не наблюдалась. Уравновешенность моих знаний о мире колыхнулась.
Два месяца пробежали быстро. Улыбчивый татарин забрал, наконец, свое сокровище и был очень рад, что я с уважением отнеслась к его вере, и, в общем-то, к нему самому.
Этот непонятный человек другой веры обладал уникальным качеством – наивной радостью, радостью веры во Всевышнего. И он пытался делиться ею со всеми.
До этой довольно обычной ситуации, я жила, в каком- то сладком коконе знаний, и мне в этом коконе было хорошо и уютно. Конечно, мои смятения и размышления улетучились, все, со временем, вернулось на круги своя, я живу в своем мире, как и прежде, но наивность веры других радует и порой умиляет.
Вспомнилось, как я впервые читала Библию. Ее подарил маме один верующий. Он был рад, счастлив и очень осторожен. Мне было тогда лет двенадцать. Все было тайно, скрытно и очень секретно, мама была секретарем парт организации. Я читала Библию, прячась, скрываясь, не от того, что нельзя, а от тайн, которые хранит Библия, так, тогда, я думала о Библии. Несмотря на партию, мама была человеком верующим, она росла в такой семье. Ее отец утверждал, что Бог и вера – это совесть. Смысл слов деда, я поняла, окончательно, намного позже. Бог ассоциировался у меня с неизведанным, тайным и непостижимым.Возможно, даже со страхом.
Все меняет время. Теперь запрета веры нет. Мы все счастливы. Но тайное и скрытое сидит глубоко внутри нас.
Но, увы, чем больше в человеке информации, знаний разных вер и традиций, чем больше в нем причин и следствий, тем больше он становится мыслителем, возможно философом, в каком-то смысле слова, и все больше отдаляется от веры чистой, искренней, наивной и святой. Анализ событий, действий становятся во главе угла мыслей и размышлений, а это мешает верить искренне, не поддаваясь сомнениям и разочарованиям. Ноша веры становится грустной и всеобъемлющей. И вряд ли это приобретение мудрости, быстрее больше приобретение демагогии и информации, внутренний мозговой компьютер набивается многомерностью мира и все! И модная ныне формулировка: расширенное сознание, не что иное, как посвящение в огромное поле информации, и как ни странно, такое расширение, почему-то суживает любовь не только к Богу, но и к Человеку вообще, и порой напрочь уничтожает веру чистую, праведную и святую.