ЯМА
"Когда я воскрес из мертвых,
Одно меня поразило:
Что это восстание из мертвых,
И все, что когда-нибудь было, -
Все просто; все так, как надо.
Мне раньше бы догадаться!
И грызла меня досада,
Что не успел догадаться..."
(Зинаида Гиппиус)
Улицы города несли следы ожесточенных боев и были практически безлюдны.
Я стояла на заброшенной автобусной остановке, чудом сохранившейся в этой разрухе, в ожидании встречи, на которую решилась не сразу и после долгих мучительных раздумий. Поглядывала на часы. Смутное беспокойство темное, непонятное и оттого пугающее не оставляло. Духовное напряжение стиснуло душу. Выбор сделан, и отступить назад было невозможно.
Над головой барабанил дождь. Брызги воды через дыры в крыше долетали до меня и стекали по куртке. Вязаный свитер под курткой, джинсы и сапоги защищали от ненастья. Погода была совсем не летняя. Порывы ветра сотрясали непрочное сооружение. Оно слегка качалось и вздрагивало. Рядом мокла старушонка, тоже нашедшая в этом месте укрытие от непогоды. В ее глазах и усталом лице была мука сосредоточенности, тоска. Чувствовалось, что она находится в душевном смятении - бросала по сторонам осторожный и недоверчивый взгляд. Вероятно, ее тело было разбито болезнью. Старуха кашляла и задыхалась. Таких людей на улице города встретить не редкость. У меня всегда возникало желание защитить, утешить и помочь этим несчастным людям. Но чем я могла им помочь?
Эта случайная встреча, несомненно, была мне знаком. Знаком правильно выбранного пути.
В очередной раз взглянула на часы. Стрелки сошлись на десяти. И тут возле меня притормозил джип с наглухо затемненными стеклами. Боковое стекло чуть опустилось. Водитель окликнул по имени. Голос был чужд и холоден. Распахнулась задняя дверь, и я оказалась внутри. Помимо водителя - молодого крепкого парня, в автомобиле на заднем сидении располагался еще один человек. Мужчине можно было дать и сорок, и пятьдесят. Он завязал мне глаза. Сказал: "Потерпи, так надо". И больше за всю дорогу ни слова не проронил.
Ехали молча. Плохое, жесткое молчание давило, изнуряло и зыбкое чувство, подталкивающее быть настороже, усиливалось, становилось больше. Глубокая тишина продолжалось до тех пор, пока водитель не включил приемник. Из колонок магнитолы послышался хорошо узнаваемый голос Булата Окуджавы. Песня барда была пронизана невероятным упоением жизни и вслед за ней - лаконичные, кровоточащие слова о смерти. Подумала: "Чем искренней голос, тем меньше в нем слезы, но тем сильнее он трогает твою душу". Скоро я перестала вслушиваться в слова и старалась понять, в каком направлении мы движемся. Хорошо знаю город и его окрестности. По поворотам машины и примерной скорости, представляла, где находимся. Вот миновали железнодорожный вокзал, проспект Свободы. Поворот, снова поворот, теперь, вероятно, выехали за город. Машина пошла быстрее. Помню, дорога впереди разбита. Точно, затряслись на ухабах и сбросили скорость. Значит, путь лежит в южном направлении. Примерно через пару часов свернули с трассы, и мотор джипа заурчал натужно - машина полезла в гору. Принялась перебирать в памяти названия кишлаков, расположенных в этой местности. Не думала, что в родные места попаду.
Время понеслось вспять со скоростью света.
Своих родителей помню всегда в труде, согласии и любви. Дом, подворье, сад - все было ухожено. Картинки детства проносились перед глазами. Вот я захлебываюсь слезами от какой-то по-детски горькой обиды, и отец улыбается мне, говорит добрые слова, сажает себе на плечи, и я замолкаю, ощущая голыми коленками его щеки и теплую шею. Мама поет густым низким голосом. Она такая красивая и ласковая.
В школе я дружила не только с девчонками, но и с ребятами, и они считали меня - долговязую и озорную, своею. И дралась не хуже их. Всегда говорили: "Зара - она мальчишка в юбке".
Родина мамы - Зауралье. Отец родом с Кавказа. Перемешалась во мне кровь. Кавказская и сибирская. Гремучая смесь получилась.
Правильно говорят: "Краса не одна, а молодость во всех одна"! Как же интересно и весело было в детстве. За ним - безмятежная юность... А потом влюбилась. Вышла замуж и перебралась с мужем в город. Родился сын. Назвали Русланом. Счастье не покидало. Но оборвалась размеренная жизнь, полная планов и мечтаний. Страх вполз в нее вместе с выстрелами и разрывами снарядов. Слезы, крики, запах горелого тела...
Голос барда замолк. Ноша молчания продолжала давить, и ощущение тревоги не проходило. Машина забиралась все выше и выше, пока не остановилась. Хлопнули дверцы автомобиля. Мне приказали оставаться на месте и ждать. Сунули в руки лепешку хлеба и кружку с водой. "Перекуси",- прозвучал голос водителя. Прошло немного времени, и послышался новый приказ выйти из машины. Пояснили, что дальше придется добираться на лошадях. Дождь стих, и ничто не мешало движению. Кто-то накинул мне на плечи дождевик и помог забраться на лошадь. Тронулись в путь. Повязку с глаз так и не сняли.
Прислушавшись к звукам, поняла, что в обозе несколько лошадей и та, на которой я ехала, находится в середине. Лошадь шла мерным шагом, послушно повинуясь негромким окриком человека, который вел караван. Подъемы чередовались со спусками. На подъемах лошади приходилось нелегко. Она тяжело, отрывисто дышала. Иногда ветви деревьев или кустарника задевали лицо, и я прижималась к теплой и влажной от пота холке животного. Чувство времени совсем пропало, когда мы остановились. Помогли спешиться, и наконец-то развязали глаза. Огляделась. Ночь опускалась на лесистую горную местность. В овраге крутился ветер. Где-то совсем близко шумел и разметывался на водопады ручей, растекаясь между камнями. Доносились странные крики ночных птиц. Провожатые, их было двое, быстро развьючили лошадей и разложили груз по рюкзакам. Один из них, совсем не тяжелый, дали мне. Дальше шли пешком. Лошадей оставили привязанными к дереву. Чувствовалось, что проводники хорошо знали местность. Они уверено ориентировались в сумерках. И когда лес загустел почти до черноты, прибыли на место. Я это поняла сразу, как только нас окликнули из темноты. Провожатые ответили. После этого мне натянули на лицо маску с разрезами для глаз и рта, неизменный атрибут будущей лагерной жизни. Пояснили, что с этой минуты никто не должен видеть мое лицо. И приказали отзываться на кличку "Росомаха". Кличка не понравилась. Вспомнила все, что слышала об этом животном. Росомаха - зверь размерами с молодого волка и короткими ногами. Шкодливый и очень злой. Ну, да ладно - "Росомаха", так "Росомаха".
Неясные очертания нескольких строений, спрятанных в складках местности и укрытые маскировочной сеткой, указывали, что мы, наконец, добрались до лагеря. Горел небольшой костер. Над ним навес из жердей. Искры гасли, уткнувшись в препятствие. У огня сидели люди и о чем-то негромко переговаривались. Слышался звук рации. Рядом лежало оружие. Зря я рассчитывала на ночлег под крышей. Меня накормили в стороне от костра, заставили выпить какой-то травяной настой, отобрали часы, дали теплую одежду и спустили по лестнице в глубокую яму. Лестницу убрали и закрыли входное отверстие. В яме было сухо. Вокруг полнейшая тишина и темнота. Нащупала лежанку, укуталась одеялом и попыталась уснуть. Сон не приходил, и в голове метался ворох мыслей. Опять вспомнилось недалекое прошлое, перевернувшее мое отношение к миру и к собственной жизни. В памяти всплыла наша счастливая семья. В один момент все изменилось. Чудовищная, бессмысленная война забрала всех до одного. Никого в живых не осталось - ни родителей, ни мужа. И сын Руслан тоже на небесах. Такой славный... вот остались его вещи. Нащупала в кармане куртки его носовой платочек и игрушку, завернутую в тряпочку, совсем маленькую-маленькую пластмассовую машинку. Она в шоколадном яичке была, спрятанная в сладкой скорлупе. Помню, как Руслан радовался подарку и угощал меня кусочками шоколада... А потом взрыв. Грохот ужасный. Стекла вылетают вон из рам. Забрызганная кровью одежда. Сукровица во рту. Сознание в тумане и дьявольская пляска боли по всему организму. Когда я увидела безжизненное тело сына, его застывший прощальный взгляд из мира по ту сторону смерти, напугалась, согнулась пополам и в отчаянье уткнулась лицом в свою кровинку. Кричала до предела сил. Рыдала, пока слезы не иссякли. Помню, начался ужасный озноб. Всю трясло. Дрожала тогда от ужаса, от безысходности, сейчас от горьких воспоминаний, вылезших из удушливых подвалов памяти.
Сгусток обострившихся эмоций и чувств не оставляли ни на минуту. Лица, навсегда ушедших родных, стояли перед глазами. В голове скреблась мысль, скоро я обрету покой. Пусть без меня продолжится жизнь, пусть будут рождаться, и умирать люди, светить солнце и лить дожди. Непрерывное напряжение, внутреннее потрясение держало душу в тисках. Смертная тоска не отпускала. И все же я забылась во сне - тревожном, наполненном ужасом. Снилось, будто какая-то сила опускает в глубины прошедшего. И во сне я познавала нестерпимую муку.
Сколько времени пробыла в темноте и беззвучии не знаю. Трое суток, четверо или намного больше. Целая вечность в кромешной тьме. Здесь не было времени, оно перестало для меня существовать. Я шептала слова молитвы и повторяла: "Всевышний, дай веры и силы". В яму регулярно спускали пищу, воду, какое-то снадобье, от которого ощущалось духовное и физическое возбуждение, блаженство, радость безрассудства. Я, конечно, понимала, что это были наркотики. Они заставляли путать сон и реальность. Сон внутри другого сна, картинки которого меняются, но суть остается той же - уверенность в конце света. Спускали продукты всегда так, что даже кусочек неба, ни разу не увидела. Когда открывался вход в яму, кто-то аккуратно застилал от меня дневной свет, набрасывая на отверстие люка плотную ткань. Здесь же, в отдельном помещении, в него шел боковой лаз, я справляла нужду. В конце концов, окончательно потеряла ощущение времени, а из памяти безвозвратно стерлась дорога в лагерь. Теперь о своем местонахождение, даже приблизительно, не смогла бы ответить, где-то в горах. Я потеряла способность ориентироваться. Время перепуталось. Психотропные средства сделали свое дело. В сознании появились извилисто-хищные трещины распада. Они ширились, расползались. Я шептала: "Жизнь в этом! Моя судьба здесь! Человеческая кровь. Живая. Горячая. Она застывает на морозе, засыхает коричневой коркой, чернеет, как черная роза. Пусть она прольется. Пусть прольется кровь врага. Я заберу их жизни, много жизней!". Губы немели от сдерживаемой ярости. Слова, слетавшие с них - слова заклятия. Когда, наконец, открылся люк ямы, и мне помогли подняться на поверхность, была готова ко всему. Прежняя жизнь осталась за порогом, в прошлом. Чувство холодное, острое, жёсткое сковало душу и заглушило боль пустоты.
Разместили в землянке с маленьким оконцем. Здесь не было ничего лишнего. Нары, стол, печка. Мои обязанности были простыми - учеба военным премудростям и приготовление для всех пищи. Предупредили о беспрекословном повиновении и о том, что отлучаться из лагеря нельзя, да и к тому же не безопасно. Все тщательно продумано. Вокруг скрытые посты. Мышь не проскользнет. Подходы к лагерю окружены растяжками. Заденешь нечаянно ногами тонкую проволоку, чека гранаты выйдет из гнезда и прозвучит взрыв.
На ежедневных занятиях собранность и внимание не покидали меня. Военная наука давалась легко, и скоро я знала многое из того, что не было нужным в мирной жизни. Училась обращаться с оружием и взрывчаткой. Впервые увидела пояс смертника. Я овладевала умением проходить через скопление людей, не привлекая при этом чье-то внимание. Прививали навыки быть незаметной, находить самое уязвимое место у врага. Знакомили с приемами наблюдения за людьми. Поясняли: "Чем больше знаешь о человеке, тем легче найти его слабину, тем увереннее чувствуешь себя рядом с ним". Инструктора внушали ненависть к неверным. Они были, несомненно, профи. Их тембр голоса, ровный, настойчивый и четко составленные фразы усиливали слова и воздействовали на психику, связывали нас между собой. На занятиях уделяли много времени выработки внутренней собранности, развитию волевых качеств - хладнокровия и решительности. В промежутках между учебой все совместно совершали молитвы. Лагерь виделся мне оазисом мужества, братства и я - "сестра" была маленькой капелькой в этом братстве. Так продолжалось день за днем. Неделя за неделей. И, наконец, появилась уверенность, что нет такой силы на свете, которая остановит меня.
В ночь перед уходом из лагеря приснился сон. Я видела живым мужа, своего первого мужчину - сильного и смелого человека, издалека, со спины и в сплошном тумане. Только успела окликнуть. Он обернулся, поднял на меня глаза - во взгляде властная сила и сказал: "Мы все равно победим в этой войне. Ты отомстишь. Ты закаленный воин! Смерть во имя веры - шаг великий! Тебя ждет вечная жизнь в раю". Потом туман молоком нагнал его и вобрал в себя, укрыл окончательно. Снова позвала, но в ответ тишина. И еще в ту ночь приснилась мать. Она стояла на пороге нашего дома. Вокруг зелень и солнце в небесной глазури. Чистота света. И многоголосый щебет птиц. Внезапно яркие краски потемнели. Свет, переломившийся в пространстве, поблек. Птичье пение прекратилось. Мама стала неуклюже оседать на крыльцо. Ее руки цеплялись, судорожно скользили по косяку двери. Она пыталась удержаться на ногах, но не могла. Лицо было обращено ко мне и губы ясно шептали: "Не верь. Образумься. В этой войне никто никогда не победит. Это ясно как день! Смерть ужасна. Она утрата счастья и всех надежд на будущее. Осознай всю бессмыслицу задуманного тобой. Это безумство. Нельзя через убийство других людей обрести бессмертие. Убийство ничем нельзя оправдать. Не лишайся разума". И ее облик растаял.
Я проснулась с бьющимся сердцем. На какое-то время отдалась порыву встречи во сне с матерью. В душе закралось робкое сомнение, зародилась тревога, но усилием воли я заставила себя избавиться от сновидения и взяла себя в руки. Не было ничего, что задерживало бы в этом мире выхолощенного от добра. Я сделала свой выбор.
По утру вместе с провожатым покинула лагерь.
Впереди меня ждала вечность - вечность смерти и последний путь.
***
Через некоторое время все средства массовой информации сообщили о теракте, взрыве на железнодорожном вокзале, в результате которого погибли безвинные люди. Зара все же упала в сатанинскую глубину. Ее опознали по останкам. В ходе следственно-оперативных мероприятий был обнаружен дневник смертницы.