День начался с досадной неприятности. Едва Соломон уселся в книгохранилище за стол, с выбранными манускриптами, и привычно осмотрелся, перед тем как погрузиться в текст, сразу же заметил отсутствие нефритовой черепахи на привычном месте, рядом с чернильницей. Её нигде не было. Даже на полу.
Знал, что никто, из работающих вместе с ним в одном помещении, не решился бы без спроса взять его любимую вещь. До этого дня все имели возможность рассмотреть загадочную черепаху, высказать своё мнение и восхищение неизвестному мастеру.
Это могло означать только одно — черепаха украдена. Кто-то задался целью превратить его жизнь в сплошную череду неприятностей. Закипая гневом и досадой, что прекрасное утро испорчено воровством и неприятным выяснением сопутствующих обстоятельств, он оглядел стол внимательней и обнаружил ещё одну пропажу,
— отсутствовал египетский папирус с подробным описанием достижения бессмертия любым человеком, который сможет соблюсти все строгие условия приготовления и пропорции снадобий, перечисленных в тексте.
Манускрипт был приобретен им лет двадцать тому назад при весьма необычных обстоятельствах. На прежнего владельца, старого Гирсона, вернувшегося год назад, вместе с семьей из Мицраима в Хеврон, вечером напала группа юношей, которые недолюбливали недавно приехавших евреев, считая, что они отнимают у них место под солнцем, лучше устраиваются, живут богаче.
Соломон проходил мимо по улице и заступился за старика, разбросав в стороны орущих оболтусов, которые узнали его и неохотно отступили, не желая связываться с царским отпрыском. Гирсон, от побоев, едва смог подняться с земли, и Соломону пришлось проводить его домой. По дороге они разговорились, и Гирсон узнал, что его спаситель, несмотря на молодость, владеет двумя мертвыми и четырьмя живыми языками, шестью степенями сокровенного знания мицраимских жрецов, собирает редкие рукописи и умеет лечить людей.
Перед смертью Гирсон послал тринадцатилетнюю внучку за Соломоном, сказав, что только ему сможет доверить величайшую ценность, редчайший манускрипт о бессмертии. Знал, чем подкупить. Ради иной рукописи Соломон был готов не только пойти на дальний край города, но и совершить сделку с дьяволом.
Гирсон был плох, просил Соломона не оставить его семью в нищете, уверял, что лишь только он, собиратель папирусов и ценящий знание, сможет разгадать и изготовить средство, возвращающее здоровье и молодость. Старик плакал и горько сожалел, что раньше, пока ещё был полон сил, не решился довериться Соломону, чтобы вместе попытаться постичь всю глубину загадочного текста.
Признался, что этот папирус был им украден в ранней молодости у египетского жреца, про которого соседи судачили, что он ровесник великого Джосера, строителя первых пирамид в Гизе.
Жрец за свою жизнь похоронил 125 жен, семьсот сыновей и дочерей, и неисчислимое количество внуков и правнуков. Гирсон сокрушался, что не догадался выкрасть и само снадобье, которым пользовался жрец. Но в тот день он был чрезвычайно доволен, что легко удалось разыскать этот папирус среди многих десятков свитков в большом двухэтажном доме, и быстро убежать; наивно посчитал, что, имея перед глазами текст, не составит труда изготовить животворящий бальзам.
Спешно сбежал из Фаюмского оазиса от предполагаемой погони, и укрылся в дельте Нила среди многочисленных евреев. Он посвятил всю жизнь разгадке текста папируса, приготовлению сложнейших ингредиентов, но так и не смог изготовить волшебное зелье, избавляющее от неминуемой старости, которая наконец-то его и настигла, каждый день, толкая в шеол.
К редкому манускрипту Гирсон добавил объёмистую рукопись со своими заметками по расшифровке текста, попросил внучку принести и передать царю уже изготовленные им ингредиенты, объяснил их состав.
Соломон, услышав страстную речь, поверил старику, и обрадовался редкой возможности стать бессмертным. Если кто-то уже был бессмертным с помощью бальзама, то и он сможет разгадать таинственный состав. Получив в дар рукописи и вонючие мази, долгий год потратил на изготовление зелья, пять раз предлагал волшебный состав старикам, но улучшения в их здоровье не заметил, хорошо, что не сразу умерли.
С годами разочаровался в манускрипте, перестал прятать под замок в дубовый сундук, где хранил самые дорогие рукописи, посчитал, что если ему не поддается текст, то и другие не смогут понять. Хотя изредка перечитывал, стараясь разгадать таинственные слова, которые, казалось, помнил наизусть, но истинный смысл так и не удавалось понять. Да и как можно постигнуть такие посулы:
«Отними у тела сущность самой смерти, разгадав, чем держится жизнь, и человек станет бессмертным, как и его потомство, если он женится на бессмертной».
Там были многословные, подробные указания таинственных операций, как лишить тело сущности смерти, путем применения редких компонентов, количественный порядок и качественный состав смеси, приготовленной в определенное время суток. И всё настолько двусмысленно, неточно, что брало отчаяние, истинный смысл состава каждый раз ускользал. Бальзам можно было приготовить сотней различных способов, а подлинным мог быть только один.
Соломон щедро расплатился с Гирсоном за мнимую возможность приобрести бессмертие, хотя и подозревал, что всё это — талантливая мистификация по отъему золота у легковерного. Но если никогда и никому не доверять, то как распознать честного? Рискуешь остаться в одиночестве. Не терял надежды, надеялся когда-нибудь понять манускрипт, поэтому и держал на столе.
Иной раз не притрагивался к нему неделями, но иногда, повинуясь промелькнувшей мысли, брал в руки и вчитывался в текст, делал пометки дополняющие размышления Гирсона. Помнил с детства, когда жрец Энной учил, что мозг человека — сложнейшее и непонятое устройство, он порой в состоянии действовать неосознанно, и в какой-то неожиданный момент может выдать правильный ответ. И вот, рукопись исчезла.
Соломон тщательно расспросил охранников, дежуривших у входа ночью и вчера днем, но никто не мог сказать ничего определенного: посторонние в книгохранилище не приходили, их бы и не пропустили. А свои — все понимали, что нефритовую черепаху, как и рукопись, легко спрятать под одеждой, в рукаве. Впрочем, манускрипт можно было и не скрывать.
Писцы, часто, закончив переписывать очередную рукопись, выносили её из книгохранилища, чтобы передать заказчику и получить за неё оговоренную плату, этим и кормили свои семьи. Любой, из работающих здесь, мог незаметно украсть нефритовую черепаху и рукопись, и, почти не таясь, вынести. Поэтому Соломон приказал помощнику Иахмаю, немедленно собрать всех мудрецов и писцов перед книгохранилищем, в тени тутовника с разросшимся на нем виноградной лозой и уже почерневшими гроздьями.
Выход зрелых мужей затянулся. Мудрецы шествовали неторопливо и молча, некоторые легко недоумевали перед внеурочной встречей, царь редко их беспокоил, ценя своё и чужое время. Молодые писцы радовались возможности отвлечься от надоевшего занятия, массировали кисти рук и, тихо переговариваясь, улыбались своим не злым проказам друг над другом, сгрудились отдельно, почти на солнцепеке, не помещаясь в тени. Никто не чувствовал за собой вины. Если среди них и был вор, то с хорошим самообладанием. Да и то, никто не станет воровать царское имущество, зная, что задрожит перед взыскующим взором правителя.
Соломон внимательно оглядел собравшихся и сдержанно сказал:
— У меня со стола пропали ценные вещи. Подобное доселе никогда не случалось. Вы не злоупотребляли моим доверием, а я разрешал пользоваться моими манускриптами, переписывать их, жить за мой счет, потому что все мы делаем одно и то же значительное дело — преумножаем знания. И вот кто-то решил, не мне сделать зло, а себе, даже не задумался о последствиях. Понимаю, кто-то посулил много золота, — разом решаются все неурядицы, богатство сваливается, словно с неба. Но это лишь видимость благополучия. Ещё никто не становился счастливым, поправ законы божьи. Я искренне прошу, взявшего, не принадлежащие ему вещи, вернуть всё на свои места. Иначе я сам возьмусь за розыски вора и найду его. Вы знаете — я могу это сделать. И тогда вор пожалеет, что появился на свет, потому что предам мучительной казне не только его самого, но и всю его семью, не пожалею и детей, ибо эти вещи мне очень дороги. На возвращение даю ровно сутки. За это время можно одуматься и не сотворить непоправимое. Надеюсь на благоразумие взявшего. Пусть вернет не им положенное, и всё останется без тяжелых для него последствий. Все мы иногда находимся под властью морока, совершаем безумные поступки, за которые потом приходиться жалеть. Я даю вору возможность исправить неразумное решение. Верни украденное и ты уцелеешь, сохранишь себе жизнь и честное имя, которое твое племя не будет проклинать в последующие годы.
— Соломон, не томи, скажи, что пропало? Мы не знаем, что искать! — воскликнул старик Рехав и оглянулся на своих соседей, ища поддержки.
— Мне нет необходимости говорить об этом. Вор знает, что пропало, и что; он должен вернуть. Остальным незачем волноваться, ибо их совесть не замутнена. Возвращайтесь к своим делам и продолжайте начатое. Иахмай, составь список всех, без исключения, кто вчера и до утра находился в книгохранилище, или посещал хотя бы на короткое время. Для этого опроси всех присутствующих. Всевышний всегда был ко мне милостив, поможет указать на вора и на этот раз, и тогда уж никто не позавидует безумцу, дерзнувшего причинить мне ущерб.
Соломон ещё раз внимательно оглядел молодых писцов, ученых мужей, их помощников, и со строгим лицом молча прошел через полукольцо его обступивших. Не в состоянии был сейчас спокойно читать, мысли постоянно бы возвращались к досадной пропаже и способам возвращения.
Направился к купальне, где надеялся избавиться от неприятных размышлений. Он привык к воровству подчиненных, понимал, что трудно удержаться от соблазна взять то, что по твоему мнению, плохо лежит, глаза мозолит, и не охраняется в должной мере. Но эта кража касалась лично его вещей, преступник нагло переступил грань дозволенного, и следовало строго наказать, чтобы слабые духом толпой не пошли по их пути. Иным только стоит показать дорогу, безрассудно пойдут по ней, даже если она ведет в одном направлении с дорогой в шеол.
Всё было плохо. Не так, как хотелось, напасти нанизывались одно на другое. Неожиданная смерть стражника Валака тоже расстраивала Соломона. Он спрашивал себя, верно ли, что не хотел гибели жениха соблазнительной Милки, коль не удалил его из дворца, от близкой опасности?
Или же подсознательно желал, что боги помогут избавиться от соперника, как уже бывало неоднократно; неожиданные препятствия разрушались сами собой: утерянное чудесным образом возвращалось, как золотой перстень, подаренный Суссакимом, заклятый враг внезапно становился другом, даже случайная встреча с Гирсоном обернулась приобретением надежды. Не зря в народе израильского царя считали счастливчиком, мол, при рождении Соломона Ашер вложила ему в рот золотую лопаточку, которой боги обычно помешивают варево в котлах, чтобы не подгорело. Но даже удачное стечение обстоятельств не давало полной уверенности в своей защищенности и знания, где и когда появится страшный Малхамовес, кого заберет в шеол?
Впрочем, он должен был предвидеть, предугадать и отправить Валака, хотя бы к мытарям, где он был бы в большей безопасности. Тогда не осталось бы места различным домыслам, которые уличали бы Соломона в коварности, в глазах Милки, так и не успевшей выйти замуж и насладиться любимым.
Все эти дни, назначенный соглядатай из соседей Хария, доносил Соломону о девушке одно и то же: никуда не выходит из дома — неустанно работает за ткацким станком, что дает ей возможность для уединения, и часто плачет. Даже отказывает всем больным, кто обращается к ней за помощью, — чего никто не припомнит со дня смерти Хаввы.
Соломон не решался призвать Милку во дворец и утешить, потому что не знал, как она отреагирует, то ли сквалыжно начнет винить в смерти возлюбленного, то ли покорно промолчит, смирившись с утратой — лучше дать время и возможность самой успокоиться. Неопределенность мешала сосредоточиться на государственных делах, на новом грандиозном проекте Иезекии — провести водопровод в Иерусалим, жители которого испытывали огромные трудности в доставке воды из колодцев и источников до своих домов.
Сотни людей ежедневно, с раннего утра и до заката солнца, переливали в меха живительную влагу, грузили на покорных ослов и хворостиной погоняли в город. Женщины победнее, несли тяжелые сосуды на голове, немногие могли позволить себе купить легкий медный кувшин, обходились глиняными.
Все дела царства, как большие, так и малые, требовали личного вмешательства, отнимали существенную часть времени, и делали уходящий день повторением прошедшего. Словно он застрял в одних и тех же сутках; давно привычные люди, надоевшие будничные разговоры, гости с одинаковым выражением лица и просьбами, и даже он сам — не развивающийся — царь, тщетно пытающийся разгрести завалы неотложных проблем, которые когда-нибудь задавят его своим грузом.
Надо не только следить за собиранием золота для оплаты всех работ, в том числе и по строительству водопровода, но и быть координатором, ревизором и судьей заворовавшихся прорабов, подрядчиков на уже действующих стройках. Всегда и везде решать самому, без колебаний, без подсказок, под постоянным грузом ответственности, боязни совершить непоправимую ошибку.
И всё ничего, если бы не горькое понимание, что на тебя идет скрытая охота, будто на антилопу, обступая со всех сторон, пока еще невидимыми загонщиками. Но уже слышны улюлюкающие крики — чувствовалось смрадное дыхание Малхамовеса, тоскливое отчаяние, возникающее от беспомощности противостоять неизвестной, и поэтому более страшной, злой силе.
Мучительно всей кожей ощущать занесенный над тобой кинжал, словно над жертвенным агнцем под рукой безжалостного жреца — одно неуловимое движение и ты уже в шеоле, потом на судилище — оправдываешься перед богами за свою бестолково прожитую, суетную жизнь. Хорошо, если отправят в рай, хуже, если сочтут недостойным за многочисленные грехи, которые совершал, не думая о последствиях?
Соломон знал, страх перед покушением на собственную жизнь — это заданная судьбой, грустная участь многих царей. Редкие властители в состоянии выдержать подобный гнет на протяжении десятилетий, чтобы не обращать внимания на существующую опасность. Иные цари малодушно спивались, жили в наркотическом бреду макового сока, другие медленно сходили с ума, третьи, словно гонялись за своей смертью, неосознанно становились излишне агрессивными — шли войной на соседние царства, где на поле боя и находили вечное умиротворение.
Поэтому Соломон старался забыться за розыском всё новых манускриптов, которые могли бы подсказать, научить нечто такому, что сразу бы прояснило сознание и облегчило саму жизнь. Он верил в это, потому что иногда случалось вычитать нечто удивительное, которое заметно помогало в жизни и проясняло сознание. Впрочем, в большинстве своем манускрипты редко удовлетворяли своим содержанием, то ли по глупости писавшего, то ли из-за избытка подобострастия к правителям и всевозможным богам — умных авторов можно пересчитать по пальцам одной руки.
Соломон знал их труды, чуть ли не наизусть, и жалел, что с автором невозможно встретиться и поговорить — все уже ушли из жизни, а новых, таких же мудрых, не дождаться. Чаще всего только после смерти мудреца и узнаешь о его выдающихся трудах. И уже тогда досадуешь, что упустил возможность увидеться и поговорить с умным человеком.
К счастью, забыться от жизненных невзгод, и получить приятные эмоции можно и в женском обществе, особенно, когда на тебя трепетно смотрит девственница, в ожидании неведомых ей ласк, и царь приказал Завуфу привести Милку к вечерней трапезе.
— Давно пора! — обрадовался Завуф словам друга. — Я мигом домчу белокурую, на колеснице. Довольно ей скрывать свои прелести, выплакивая слёзы в одиночестве. Рядом с тобой быстро забудет о своем горе, которое, если хорошенько разобраться, не столь и большое. Может быть, всё наоборот. Где один теряет, другой находит.
— Смерть близкого человека — всегда беда. Но ты не торопись. Милка уже десять дней не выходит из дома, все её думы о погибшем женихе, о его преждевременной смерти. Если привезешь на колеснице, она войдет ко мне такой же печальной, как и во все эти дни. Пройди с ней пешком весь путь от её дома до дворца и постарайся развеять скорбное настроение. Зайдите на базар, купи, что ей приглянется — благовония, перстни с камнями. Постарайся выведать её мысли, намерения, рассмеши, если сможешь, расскажи придворные сплетни, россказни обо мне. Неужели надо объяснять столь простые истины? Можно подумать, что ты никогда не забавлял девиц, не знаешь, как с ними обращаться.
— Я всё понял, Соломон. Я не подумал. Девчонке, в самом деле, тоскливо из-за гибели жениха. Сделаю, как ты сказал. Милка войдет к тебе веселой.
Соломон недовольно поморщился.
— Веселость — не самоцель. Ты должен, если найдешь её унылой, помочь, хотя бы на время, забыть о печальном. Я с удовольствием к ней сам бы отправился. Мне тоже хочется развеяться, бездумно побродить по улицам города, отвлечься от забот, заодно подход нашел к девице, которая уже несколько недель, словно рана на ладони, не дает о себе забыть. Но надо идти на прием, меня ожидают люди со своими, не менее важными делами. Для любого своя болячка намного больней, чем чужая, а финики у соседа на пальме крупнее и слаще. С этим нужно считаться. Да, вот ещё что, Завуф, с Милкой будь осторожен, не дай Бог, влюбишь в себя — она моя.
— Я это давно понял. Не ревнуй понапрасну. Рядом с тобой ни одна девица не смотрит на другого мужчину — все твои. Счастье, что ты не всем доступен, и на всех не хватает сил. Твои жены, бесспорно, самые красивые, но и моих не стал бы тебе показывать. Спасибо, что не приказываешь. Они требуют ежедневного внимания, обихода. Мне их вполне хватает. Заглядываться на других — времени нет. Зара не в счет — всё время на виду, где ты, там и она, и я рядом. У меня нет столь преданной рабыни. Я даже предлагал ей выкупить у тебя, чтобы и за мной был такой же уход. Отказала.
— Не скромничай, — усмехнулся Соломон. — Словно я тебя не знаю. Ты на шесть лет моложе меня, в полной мужской силе, красив собой и гарем не меньше моего.
— Но нет наложниц и столь прекрасных рабынь. После недолгого проживания в моем доме они быстро присматривают в городе состоятельного жениха и просят разрешения на свадьбу. А я не нахожу сил им отказать, понимая, что с другим они будут счастливее. Я к ним уже охладел. Да и золото всегда нужно, и именно то количество, которое всякий раз предлагают за чаровницу.
— Пожалуй, ты подал превосходную мысль — посмотреть твоих красавиц-жен, полюбоваться ими. Я давно у тебя не был дома, не успеваю повсюду. А мне любопытно. Странно, за всё время, что мы вместе, я так и не увидел всех твоих жен. Как это тебе удается? Поделись секретом. Может, и я последую твоему примеру. Охотников до чужого непозволительно много развелось. Жен воруют. Правда, с их согласия, но мне от этого не легче. Впрочем, ты прав, лучше не показывать, от искушения подальше. Твою дружбу я ценю выше всего. Надеюсь, и ты ко мне так же относишься? Молчи, слова ничего не значат, важны действия, поступки. До сих пор мне не в чем было тебя упрекнуть. Хочу верить, что и я не доставлю тебе излишних страданий, беспокойств. Ты мой друг, и этим всё сказано.
— Я благодарен Элохиму, что мы вместе вот уже восемнадцать лет. Твоё возвращение из Сирии стало для меня спасением. Отец меня чуть было не убил за то, что уснул в тени гранатового дерева, — наши коровы забрели на пшеничное поле соседа и потравили посевы. Ты, как молодой гепард, перепрыгнул через дувал и вырвал кнутовище из рук разъяренного отца.
— Ну, еще бы! Ты так визжал, что по всем Иудейским горам разносилось. Когда проходил мимо, подумал, что с живого козленка сдирают шкуру. Некоторые так делают, чтобы шерсть на основе лучше держалась.
— Отец без жалости хлестал кнутом со всего размаха. Сдается, эти рубцы до сих пор у меня на спине. Не могу забыть и простить. Коров загубленной пшеницы оказался дороже шкуры сына.
— У Нафана в гневе тяжелая рука, да и характер суров. Кажется, про него рассказывали нефинеи, будто в молодости он разогнал пятерых филистимлян, которым понравилась его девушка, захотели отнять? Но как ты мог днем уснуть? Солнце разморило, или ночи неожиданно стали короткими?
— Ты забыл, сколько мне тогда исполнилось лет, и, если бы увидел мою возлюбленную, то не задавал наивные вопросы. Рядом с нею никто бы не уснул, да и она не давала. Поэтому днем я, разве что на ходу не спал.
— Пастух из тебя оказался никудышный. Я всегда недоумевал, почему Нафан не направил тебя по своим стопам?
— Ты можешь представить меня священником? — удивился Завуф.
— Конечно, могу, — рассмеялся Соломон. — Уж тогда Нафан точно убил бы тебя, услышав, чему учишь свою паству, а я остался бы без единственного друга. Но не уверен, что полученные от тебя знания учеников были бы хуже, чем от раввинов. Для толкования Торы, в тысячный раз повторять одно и то же, большого ума не нужно. Завуф, я давно уже нахожусь в некотором затруднении. Не знаю, к кому обратиться за советом — нет ли среди твоих рабов или слуг честного и сообразительного малого? Мои люди, которым доверяю, все заняты важными делами — не могу же я постоянно загружать их сверх меры?
Кудесник Хутуб построил печь для получения керамических гвоздей и серпов, столь необходимых для строительства домов и уборки урожая. В этой печи можно использовать горючие камни Моисея. Представляешь, эти черные камни мои люди находили даже плавающими в Соленом море. Египтяне охотно их покупают для бальзамирования и изготовления лекарств, хетты для склеивания камней при строительстве. Нужен расторопный человек, который организовал бы закупку мулов, ослов и рабов для доставки камня из Иудейских гор.
Хутуб говорит, что, несмотря на дальнее расстояние, обжиг камнями Моисея обойдется в два раза дешевле, чем дровами из ближнего леса, который вскоре может превратиться в пустыню из-за бездумной вырубки не только для приготовления пищи горожанам, но и выплавки бронзовых и медных изделий. Прошлый раз я доверил Асаилу, брату Таиль, закупку провианта у аморреев, так он доставил в Иерусалим испорченные продукты, заплатив за них самую высокую цену. А мне всё недосуг провести расследование, почему он так поступил, то ли по глупости своей, то ли из корысти, обогатившись на этой сделке. Да разве он один такой? Все рвут казну царства на части, словно шакалы, тушу буйвола, не понимая того, что туша скоро закончится, а другой может и не случиться. Не я один погибну…
Завуф задумался, поглядывая, то на раздосадованного царя, то на Зару, заканчивающую причесывать волнистые пряди волос Соломона.
— Честные и сообразительные в любом царстве нарасхват, я сам желал бы таких иметь. Свободных людей нет ни одного. Пожалуй, если на время, не навсегда, то одолжу своего управляющего Мордехая. Он с этим делом справится, как никто лучше.
— Договорились. С утра пошли Мордехая к Хутубу, пусть вместе решат, что и как лучше сделать, какие произвести закупки, чтобы с наименьшими потерями доставить горючие камни к печи. Пока же ты свободен. Я и без того задержался с тобой, давно пора быть в тронном зале, народ собрался и ждет. Вечером увидимся, когда приведешь Милку. Зара, передай повару Елханану, пусть на ужин приготовит сайгака, которого охотники только что пронесли мимо нас. Мицраимские жрецы считают мясо сайгака лечебным, исцеляющим многие болезни. Проверить трудно, но поверить можно. Сайгак удивительное животное.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/03/20/566