Соломон сидел в просторной трапезной за длинным столом и, почти не замечая вкуса пищи, вяло вымакивал куском лепешки острокислую подливу к жаркому, с горечью думая о Завуфе. Делал всё машинально, по-привычке — повар и служанки готовились, ждали его, все привыкли к ненарушаемому распорядку, и он должен его поддерживать, чтобы не вводить в растерянность ближних и слуг, своей слабостью.
Зара, угадывая его невысказанные желания, молча прислуживала, бесшумно ступая босыми ногами по мраморному полу, с осторожной жалостью взирая на непривычно тихого и грустного царя. Обычно он не упускал возможности подшутить над прислуживающими рабынями, расспрашивал про тайные увлечения, сердечные пристрасти, с удовольствием посматривал на юные лица, гибкие станы под виссоновыми и шелковыми тканями.
— Мой властелин, — наклонилась к нему Зара, показывая в проеме одежды соблазнительно крепкие, смуглые груди. — Милка стоит за порогом, желает видеть тебя. Можно ли ей войти в трапезную?
— Что? Да. Позови сейчас же. Отныне она госпожа над всеми рабами и рабынями во дворце. Она будущая моя жена. Скоро состоится свадьба.
— Я рада за неё, — печально произнесла Зара и шепнула свободной рабыне, чтобы та привела Милку.
Заре так и не удалось окончательно покорить сердце Соломона, хотя придворные щёголи, ценители женских прелестей считали её одной из самых привлекательных рабынь дворца, и не раз предлагали осыпать золотом за ночь её благосклонности, но всегда получали язвительный отказ и насмешливую улыбку.
Соломон любил напоминать слушающим, что всё окружающее человека, по мере возможности, и по мере старания, должно быть самым лучшим из всего предложенного — время, отпущенное на жизнь, так быстротечно, что большой ошибкой было бы распылять внимание, на заурядное, тем более недостойное, и уродливое. Это же касается поступков и собственных решений: всегда старайся делать добро, не ожидая за это награды и почестей, и оно умножится в мире, когда-нибудь вернется к тебе сторицей, как зерно, брошенное в благодатную почву.
Из-за розовой резной колонны портика показалась Милка в шелковом шафрановом платье, которое изменило привычный облик, сделало похожей на заурядную дворцовую госпожу, и это почему-то лишало девушку былой привлекательности. Но Соломон знал за собой странную привычку: наутро не испытывать к возлюбленной тех нежных чувств, что были накануне, поэтому не задерживался на этой мысли. Жизнь не замыкалась на красивых женщинах, она гораздо разнообразней.
Милка подошла к столу и остановилась, тревожно посмотрев на хмуро жующего, сосредоточенного Соломона. Ей уже сказали про покушение на жизнь царя, и она не знала, как вести себя в этой ситуации.
— Садись и ешь, — показал он на место рядом с собой на скамье. — Выбирай, что нравится. Если захочешь чего-нибудь иного, скажи Заре, она передаст твои пожелания повару, он приготовит. Я отдал распоряжение — отныне ты здесь госпожа. Вольна властвовать, приказывать и миловать. Свадьбу отпразднуем через одиннадцать дней. Слугам нужно подготовиться, завезти дополнительные продукты, закупить вино, цветы, послать приглашение гостям. Ты станешь кого-нибудь приглашать? Хоглу? Подруг?
— Хогле лучше дома остаться, чтобы у тебя во дворце молоко не скисло от одного её вида. У неё талант портить всем настроение. Ты же сам сказал, забыть о ней, как о страшном сне. Пусть будет по-твоему. А подруг у меня никогда не было. Соседи не разрешали своим дочерям играть со светловолосой. Меня считали порождением дьяволицы. Боялись, что наведу на любимых детей порчу, а у коров пропадет молоко. Хавва была лучшей подругой и матерью. Её преждевременный уход из жизни печален и горек для меня. Разве что с Суламифью подружилась, когда она жила в гареме, где ей было одиноко и скучно, потому что твои жены не любят новеньких, отрывающих твое внимание и силы. Этого никто не любит, и ты это знаешь. Суламифь пишет, что в Эйлат прилетела большая стая фламинго, кормятся креветками. Приглашает полюбоваться розовыми фламинго, мол, это очень красиво, когда их тысячи тысяч. Так я пошлю за нею? Ты не станешь возражать? Утро многое изменило. Это ужасное убийство девушек…
— Я не отказываюсь от своих слов. Сейчас предательство Суламиты мне кажется пустяком, по сравнению с изменой Завуфа, хотя и то, и другое было неприятной неожиданностью. Скажи Ахисару, он выделит мула и раба с моей печатью, чтобы отправиться в Эйлат за Суламитой. Когда они вернутся, выделю золото на проживание там, где Суламита сама захочет жить, или же вместе решите. Я вижу — ты женщина весьма решительная, не ждешь, когда тебе на что-то укажут сделать. Ценю таких. Далила из твоего духовного племени. Я ещё не знаю, на что ты способна, и что захочешь делать. Думаю, праздная жизнь моих жен тебе не придется по нраву. Если пожелаешь подменить Зару в управлении слугами, можешь отстранить её. Всё в твоей власти, любовь моя.
— Пусть Зара продолжает распоряжаться, пока до конца не узнаю твои привычки, пристрастия. В основном, я с ними знакома, но всё же… Там видно будет. Не вижу необходимости что-либо менять в укладе дворца, к которому ты привык. Я не из тех, кто хочет показать свою власть над другими. Мне есть, чем заняться.
— Слушаю, госпожа, — склонилась перед нею Зара.
— Какая красивая у тебя рабыня, Соломон. Давно она у тебя? — спросила Милка, словно впервые её увидела.
— Года три. Так, Зара, или больше?
— Скоро четыре, мой властитель.
— Достаточно большой срок, чтобы отпустить её на свободу за хорошую службу. Или ты хочешь освободить её на седьмой год?
— Сделать её хофши? Ты ревнуешь? — Соломон впервые с момента покушения, улыбнулся и посмотрел на, смутившуюся под его проницательным взором, Милку. — Зря. Ты сокровище моей души и тела. Впрочем, если хочешь, могу отпустить Зару на волю. Она вполне заслужила её. Почему об этом не подумал раньше? Зара, ты желаешь на свободу, подальше от нас, от всех этих обременительных и надоевших обязанностей? Сама станешь госпожой. Я дам хорошее приданое. Найдешь хорошего мужа. Впрочем, они тебя сами найдут. Недавно аморрейский царь Галаад просил у меня Зару себе в наложницы, взамен предлагал египетский манускрипт о толковании снов жрецами храма Амона. До этого он не соглашался продать и за талант золотом. Давно хотел приобрести такой манускрипт. Сновидения весьма занимательны, возможно, через них боги пытаются разговаривать с нами, предупреждают о неприятностях, о грядущих событиях. Но я к Заре слишком привык, не смог так легко расстаться с ней. Чтобы не обидеть Галаада отказом, пришлось предложить трех других рабынь, лишь бы отвести его алчный взор от Зары. Что за наивные и дурные привычки у соседних царей: всё, что у меня имеется, кажется им невыразимо прекрасным и необходимым, то и дело слёзно просят обменять на что-то, или купить за золото. А я не люблю расставаться с привычным укладом. Приходиться отводить им глаза на что-то другое.
Зара упала на колени перед царем и, протянув руку, надрывно выкрикнула стандартную формулировку, желающих остаться в прижизненном рабстве:
— Соломон, я хочу, чтобы ты шилом пришпилил моё ухо к косяку своей двери! Я стану твоей вечной рабыней! Не прогоняй меня, мой властелин! Я не желаю свободы от тебя.
— Успокойся, Зара. Никто тебя не гонит. Просто у Милки добрая душа. Будь её воля, она каждый год объявляла бы Юбилейным и отпускала всех рабов на свободу под звуки пастушьего рожка. Ведь так, Милка? Рабство ты считаешь ужаснейшим злом, которого не должно быть.
— Ты прав, Соломон. Человек изначально рождается свободным. Это уже другие отдают его в рабство и решают, что и как ему делать?
— А кто же станет нас кормить, одевать, прислуживать, если всех рабов, как ты предлагаешь, отпустить?
— Вольные люди. За золото, которое ты им дашь.
— У меня очень мало золота, и еще меньше — железа. Почему-то со стороны всем кажется, что я неимоверно богат. Но мало кто знает, что на самом деле, ни у одного царя ойкумены нет столько долгов, сколько накопилось у меня. Вот сейчас ты узнала. Но никому не рассказывай, иначе все кредиторы срочно потребуют возвращения долгов. А я не смогу это сделать при всем моем желании, потому что казна пустая. Даже амбары с припасенным зерном от грядущего голода — опустели. Любой вельможа богаче меня, потому что у него нет долгов и обязательства строить новые города, и крепостные стены вокруг них.
— А эта роскошь, которая тебя окружает: золотые сосуды, золотые щипцы, золототканые и парчовые одежды, сирийская мебель, мраморные статуи богов, пятьдесят щитов Адраазара? — удивилась Милка.
— Не знаю, твоё ли это счастье или моё, что ты не видела убранство дворца Суссакима, после которого мои покои показались бы тебе лачугой бедняка. Да я и не стремлюсь сравняться с ним в великолепии, потому что это невозможно. Собаке не стать львом, как бы она того ни хотела. Увы, в моём дворце всего лишь пять щитов Адраазара. Все щиты на виду, можешь сама пересчитать. У меня то и дело возникает желание расплатиться ими, уменьшить, хотя бы на малую часть бремя долгов. Но каждый раз останавливаюсь, ибо это память о Давиде, его великих победах. Да и привык я к ним, тем более что долг не исчезнет, а лишь немного уменьшится. Пусть лучше стоят — радуют глаза и будят память израильтян былым величием. Людская молва, как обычно сильно преувеличивает. Странники повсюду рассказывают, сам слышал тайно в городе, что у меня тысяча жен, тысяча наложниц и столько же рабынь неземной красоты. Можешь представить, какой бедлам творится в гареме мифологического Соломона, и как трудно ему приходится с таким множеством женщин? У каждой свой характер, свой норов. Бесчисленное количество родственников, которых нужно ублажать хорошими должностями, и уж, наверняка, нет своей Милка, заступающейся за них. И им, и ему посочувствовать можно, не скоро очередь дойдет, чтобы хоть единожды увидеть и насладиться друг другом. Единственное в чем ему можно позавидовать, так только в том, что, по словам рассказчиков, он неимоверно богат: золота — что серебра, серебро равноценно простым камням, а кедры — сикиморам, растущих в низинах. У меня же, на самом деле, каждый талант золота и серебра на строгом учете. За золотом и серебряной утварью следят специальные рабы, по два раза в день пересчитывают, утром и вечером — и всё равно, воруют. Рабов, за недосмотр, отправляют на рудники, но и новые недолго держатся, слишком велик соблазн, или не уследят, или же сами начинают воровать. Зара, сколько следящих рабов сменилось на твоей памяти?
— Много. Невозможно всех припомнить, — откликнулась Зара, взыскующе посматривая на рабыню, которая неловко ставила жаркое на стол.
— Позже, Милка, ты многое узнаешь и поймешь. Ты умная женщина.
— Это плохо — быть умной? — кокетливо улыбнулась Милка и положила кусок жареной дичи на лепешку, чтобы жир не капал на платье.
— Кому как. Не все умные могут найти в этой жизни свое место, где им было бы хорошо, а завистники не испытывали к ним жгучую ненависть, которая часто толкает на преступление. Многие умники не выдерживают несоответствия внешнего мира с внутренним, и ломаются — в иносказательном смысле — начинают искать собственную смерть. Ум — это еще и понимание окружающего несовершенства, постоянного неудовлетворения собой, когда хочется сделать нечто выдающееся, перевернуть привычный мир. Я люблю умных — они редкость, божий дар. С глупыми — скучно, а с тобой интересно. У тебя острый ум, и я надеюсь, ты сможешь им воспользоваться надлежащим образом, станешь мне полезной.
— Приказывай и я сделаю всё, что в моих силах, — сказала Милка, и так аппетитно облизала жирные пальцы, что Соломону захотелось проделать то же самое с её вкусными пальчиками.
— Не люблю приказывать. Лучше — когда всё происходит добровольно. Что ты думаешь о Завуфе?
— Поражена случившимся. Насколько я его знаю, он самый порядочный человек из всего твоего окружения. Никогда не слышала про него ничего порочащего, только хорошее. Вспомни хотя бы зимний пожар, когда на Сионе сгорело сорок шесть домов скорняков. Завуф первым из богатеев выделил своих людей и строительный материал в помощь погорельцам. Другим богачам пришлось поспешить, чтобы старейшины не упрекнули их в скаредности. Даже его рабы им довольны, никто не убегает. А это о многом говорит. Не могу поверить, чтобы он решился на предательство.
— Я тоже удивлен. Но убийцы назвали его имя и узнали его.
— Трудно поверить. Зачем ему это нужно? Завуф признался?
— Отрицает. И я не могу понять, зачем ему понадобилась моя смерть? Ведь я всё ему дал — золото, власть, дружбу. Никто другой столько не получал от меня. С моей смертью он всё потеряет. Его превратят в изгоя, словно незаконнорожденного, в отместку за былую близость к престолу, к царю. На поверженных любимчиках отыгрываются, им мстят. Не понимаю, что заставило Завуфа предать меня? Надеюсь, сейчас он обдумает свое положение и разъяснит причину своего предательства. Может быть, когда-то, сам того не замечая, я чем-то оскорбил его? Перебираю в памяти годы нашей дружбы и не могу вспомнить ничего, что могло бы его обидеть. Наоборот, я всегда его выделял, при каждом удобном случае награждал и благодарил. Я в растерянности.
Соломон отпил несколько глотков вина, выжидающе посмотрел на молчаливую, грустную Милку, и решительно поставил чашу на стол.
— Ну что ж, пора идти, разгребать завалы мусора. Кроме меня некому это сделать. Я всегда один. Боги отступились, словно от прокаженного.
— Грех говорить подобное, Соломон. Ты жив, здоров. Даже не ранен. Будь иначе, убийцы праздновали бы свою победу, а ты не сетовал на богов.
Соломон тяжело поднялся из-за стола. Милка отметила его отрешенный взгляд — мыслями он был далеко от неё.
— Можно с тобой? — спросила она, тоже вставая.
— Если хочешь, — с сомнением произнес Соломон. — Зрелище мало привлекательное. Я бы с удовольствием от него отказался. Лучше читать многословные рукописи и размышлять о чужой жизни, дальних царствах, удивительных судьбах царей и военачальников. Хотя, если подумать, то и моя жизнь кое-кому покажется не менее интересной и значительной. Что не становится событием, то не становится историей, которая движется не через года, а через поступки, а их у меня было немало. И, надеюсь, будет еще больше.
Они прошли в пустой тронный зал, освещенный ровным дневным светом, льющимся из верхних, решетчатых окон. Шлепки сандалий гулко отражались от стен и потолков, неприятно били в уши. Соломон приказал Фалтию привести убийц, но вводить по одному. Милка стояла рядом, внимательно вслушивалась в разговор царя и Ахисара, которые спокойно и буднично решали мелкие, ежедневные проблемы царского двора, словно ничего не случилось, не было страшного убийства девушек и покушения на жизнь Соломона. Когда в зал привели преступника со связанными сзади руками, Ахисар поклонился и ушел выполнять сделанные указания.
— Развяжите его, — приказал Соломон стражникам. — Как тебя звать?
— Хаим, — ответил убийца, тревожно оглядываясь на взбешенного Фалтия, едва сдерживающегося, чтобы не проткнуть мечом возмутителя спокойной дворцовой жизни.
— Кто вас послал убить меня?
— Царедворец Завуф.
— Сколько золота он вам дал?
— Один талант.
— Где сейчас это золото?
— Дома, в Шило, в сундуке матери, где лежит праздничная одежда.
В Шило находилось общеизраильское святилище, куда каждый день отовсюду приходило множество людей — за всеми не уследишь. Скорей всего, золото там и лежит. Огромная сумма для бедняков, но он, Соломон, отдал бы в сто раз больше, лишь бы оградить себя от новых покушений. Знать бы заранее, кому это золото предложить?
Соломон приказал Фалтию послать в Шило, в дом Цофаха, двух всадников и доставить в Иерусалим неправедно добытое золото. Там же провести дознание домашних: когда и при каких обстоятельствах золото появилось в доме? Ведали о том, за что получено золото?
— Хаим, ложись на пол. Расслабься, ничего страшного с тобой делать не будем, и больно тоже. Следи за моей рукой. Ты слышишь мой голос и подчиняешься моим словам. Твои руки и ноги становятся тяжелыми, ты не в состоянии их поднять, и не хочешь. Ты полностью спокоен, отрешен от всего. Кто послал тебя убить царя Соломона?
— Царедворец Завуф.
— Когда и где он нанял вас убить меня?
— Пять дней назад перед воротами твоего дворца.
— Когда Завуф отдавал приказ убить царя Соломона, ты в это время сидел или стоял перед ним?
Долгое молчание было в ответ. Царь повторил вопрос и Хаим с трудом выговорил:
— Не знаю.
Соломон поднял голову и растерянно посмотрел на стражников, которые переминались рядом, с сонным, туповатым видом. Ответ Хаима поразил несуразностью, и это было очень странно.
— Всем выйти из зала. Быстро!
Все поспешили удалиться, кроме Милки, на которую Соломон покосился, но прогонять не стал. Он наклонился над Хаимом, раскрыл его веко — закатившийся глаз отсвечивал белком с тонкими розовыми прожилками. Поднял кисть руки, отпустил, и она глухо стукнулась о мрамор. По легкости внушаемости можно было догадаться, что Хаим подвергался этой процедуре неоднократно.
— Хаим, ты сидел или стоял перед тем, кто тебе приказывал говорить, что вас послал Завуф убить царя Соломона?
— Лежал.
— Кто тебе отдавал такой приказ?
— Пророк Илия.
— Давно ли выполняешь поручения Илии?
— С месяца адар.
Соломон пораженно отшатнулся, так всё вдруг стало ясным и логичным. Только у пророка Илии безраздельная власть над людьми, как у Соломона, только у него знание всех событий через сотни добровольных наушников, которые даже не подозревают, что их использует в корыстных целях пророк, решивший преступить законы Моисея ради достижения своей цели: устранить Соломона, не желающего признавать единого Бога и стремящегося к союзу с языческими царствами. Илия знал, что Соломон тоже владеет египетской магией вводить человека в навязанный сон, разговаривать с ним и внушать совершение любых действий, произносить нужные слова, и уж, конечно, был уверен, что в случае неудачного покушения, Соломон непременно введет покушавшегося в сон и попытается выведать имя пославшего убить царя. Внушить это имя проще простого, и обманутый царь лишится надежной опоры и лучшего друга, а Илие предоставит новую возможность для очередного покушения.
Соломона охватило негодование и бессилие от сознания, что его так легко обманули, словно самонадеянного мальчишку взятого на обучение к жрецам, и в скором времени возомнившего себя равным им по мастерству и умению
По его приказанию привели Магарая, показания которого не отличились от признаний брата.
— Много ли золота Илия пообещал за моё убийство? — спросил Соломон.
— Нет, не золото, а нечто лучшее — вечное пребывание в раю после нашей смерти, — самодовольно ответил близнец Магарай. — Нам лишь приказано говорить о золоте, которого у нас нет, и никогда не будет.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/05/11/566