Фалтий пришел к утренней трапезе, но ничем Соломона порадовать не смог — засада на дорогах за городом ничего не принесла, даже разбойники не появились, спали. Случилась лишь старая женщина с вязанкой хвороста, но она шла в город, и её беспрепятственно пропустили. Царь выслушал и хмуро кивнул. Он и не надеялся на положительный результат. Охранников послал на всякий случай, чтобы потом не упрекать себя в обидном промахе. Лучше перестараться, чем вовремя не сделать возможное.
После завтрака царь, Иахмай и Фалтий с пятью телохранителями пошли по дворам основных подозреваемых. Пока стражники искали тайник, проверяли сундуки, поднимали с пола ковры, тростниковые циновки, Соломон и Иахмай чутко, но не назойливо наблюдали за выражением лиц хозяина, прислуги; кто-то из них мог помогать в хищении или догадываться о припрятанном, и невольно выдать себя непроизвольной мимикой, жестом. Но всё было напрасно. Поиски украденного золота ничего не дали.
До заката солнца успели обойти только восемь дворов, половину из заготовленного списка. Все выглядели невинными агнцами, которых незаслуженно подозревают. И самое противное, что это действительно было так! Из-за одного паршивого нечестивца страдали непорочные. Впору признать поражение и согласиться с утверждением мудрецов: Лучше пусть один грешник уйдёт от наказания, чем обвинить подозрением большинство.
Когда вечером усталый и расстроенный неудачей Соломон вошел во дворец, Милка сменила гнев на милость, поднесла чашу для омовения рук, и сама обмыла царю ноги, жестом отстранив юную Шееру.
— Жаль, что тебя не было с нами. Может быть, ты смогла заметить что-нибудь необычное, — примирительно сказал царь, любуясь красотой склонившейся женщины, её станом, чистым лицом. — Порой не хватает пары внимательных глаз. А ты ко всему и умна.
— Сомневаюсь в своей полезности. Если уж Иахмай оказался бессилен, то от меня не будет больше прока.
— Откуда тебе известны способности Иахмая? — спросил Соломон, усаживаясь за стол, на который рабыни ставили блюда с жарким и пряными, горькими травами. Он взял свежий хлеб, и с удовольствием вдохнув аромат, отломил кусок и обмакнул его в острую сливовую подливу. — Ты с ним встречалась?
— Однажды мы разговорились, и я поразилась его обширным знаниям и тонким суждениям.
— И что же это за случай был? Садись за стол и рассказывай. Я люблю смотреть, как ты ешь. Завидую каждому куску, который приближается к твоим очаровательным губам. Он первый к тебе подошел или ты?
— Соломон, ты ревнуешь? — удивилась Милка, присаживаясь напротив.
— А я не должен? Молодой мужчина подходит к моей возлюбленной и заводит умные разговоры. Странно всё это.
— Когда он первый раз со мной общался, я не была твоей возлюбленной. Ты меня тогда и не знал. И заговорил он со мной вынужденно, по рекомендации соседей. Чтобы я помогла в тяжелых родах его старшей жене. Двое суток я провела у ложа страдалицы, прежде чем она разрешилась от бремени. Более тяжелого случая у меня ещё не было. Когда она лежала в забытьи, мы о многом разговаривали, делились воспоминаниями, и я была приятно удивлена нашим совпадениям размышлений о жизни, людях, событиях. Словно рядом со мной сидел мой двойник, старший брат.
— Что ж здесь особенного? Все нормальные и умные люди думают одинаково.
— Ты лукавишь, Соломон? Зачем? Ты же знаешь, уверен — все люди очень разные. Могут быть лишь отдельные, удивительные совпадения. Ум и характер человека зависит от многих обстоятельств: времени года, места рождения, и даже от воспитания, ибо у глупых родителей не появится разумное чадо.
— Не всегда ты права. С последним утверждением можно поспорить. Из семьи пастуха вышел Давид. Из грязи вырастает колос пшеницы, из глины — затейливая ваза, которая потом годами радует глаза.
— Под руками опытного мастера, Соломон! В руках недоучки это будет уродливым горшком. И на черепки не сгодится.
— Мне досадно, что ты им так восхищаешься.
— Тебе он тоже по душе, иначе бы не приблизил к себе и не прислушивался к его мнению. Можешь успокоиться, с того раза я больше с ним не беседовала столь обстоятельно. У его младшей жены роды прошли неделей позже, и без осложнений. И на этот раз нам некогда было разговаривать на посторонние темы, лишь только о роженице и самочувствии младенца. Забавно, бедняки щедрее расплачиваются за оказанные им услуги, чем богатеи. Порой отдают последнее, а богач и тысячной доли своего богатства не даст. Почему так, Соломон?
— Не знаю. Никогда не думал об этом. Я не брал плату за лечение. Как там поживает твоя подопечная? Почему не вижу рядом с тобой? Она не подружилась с Эстер? Вместе никогда не ходят.
— Лия? Нет. Она и Эстер две противоположности. Не понимают друг друга. Возможно, потому что Эстер не пришлось терпеть унижения, побои хозяйки. Лия сейчас учится ткать полотно, по вечерам играет на лютне. У неё поразительные способности подбирать мелодии. Никто ей не показывал, как нужно играть. Сама научилась, когда ей разрешили побаловаться, думая, что ей это скоро надоест. Многие побренчат и отставляют в сторону, понимая, что нет способностей извлечь приятные звуки.
— Спит с тобой?
— Нет. Со служанками. Не хочу, чтобы ко мне привязывалась. У нас разные пути. Расставание всегда вызывает печаль.
— Не пыталась научить своему ремеслу, передать свои знания?
— Пробовала. Увидела, что ей это неинтересно. Дабы угодить мне, какое-то время пыталась проявить любопытство, но я увидела в её глазах равнодушие и скуку, и оставила свои попытки приохотить. Негоже заставлять ребёнка что-либо делать через нежелание.
— Бывает, если не заставлять, то ничему хорошему так и не научатся. Как мои сыновья. Ничто полезное им не нужно. Лишь привозные вина, местные им уже надоели, бесконечная игра в кости. Молодость проходит в хмельном угаре среди распутных женщин и юношей. Мои слова увещевания воспринимают, как ненужную придирку. Молча выслушивают и продолжают вести себя по-прежнему. Не понимаю, как можно так глупо и бездарно проводить бесценные дни? Что в памяти останется к концу быстротечной жизни? Один день, состоящий из сплошных попоек и рвотных последствий. Я не был таким.
— Каждый в жизни получает то, что желает. В своё время тебя никто не заставлял учиться и не донимал нравоучениями. Ты сам сделал себя.
— За моей спиной никого не было, стояла только беспомощная мать, внезапно отвергнутая Давидом. Отец желал моей смерти, чтобы отдать престол Авессалому, сыну любимой Маахи, дочери царя Гессурского. Я наитием догадался: если не пойму жизнь, не приобрету знаний о ней, то об меня постоянно будут вытирать ноги более сильные, как это часто делал мой брат Адония.
— Почему бы тебе точно так же не поступить со своими сыновьями?
— Попытаться убить?
— Нет. Я не столь кровожадна. Просто лишить поддержки, опеки. Пусть узнают, каково жить бедным? Каким потом достаётся кусок хлеба и миска чечевичной похлёбки. Пусть своими руками начнут добывать пропитание, чтобы вино и рабыни стали недоступной роскошью.
— Сыновья ожесточатся, жёны. Меня никто не поймет.
— Я же тебя понимаю. И другие поймут, если громко произнесёшь, что желаешь добра своим детям, которым не потворствуешь в приобретении дурных привычек, а требуешь того же, что и от других.
— Мои жены иначе понимают добро от меня — полное потакание прихотям детей и возможность бесконтрольно пользоваться сокровищницей. Только тогда это будет означать мою любовь к ним. За благополучие своих детей способны прыгнуть в пропасть, в реку, кишащую крокодилами, а мне глотку перегрызут, если им покажется, что я их в чем-то ущемляю. Ты так сейчас говоришь, потому что ещё не рожала. Когда возьмешь на руки своё дитя, тогда мне скажешь, готова ли обречь его на лишения ради достижения призрачной цели?
— Почему призрачной?
— Потому что нет уверенности, пойдут ли ему ограничения на пользу? Не всех бедняков можно зачислить в нравственные примеры. Разбойников и подлецов среди них в избытке. Также пакостят, как и богатые. Лишь возможности творить зло у них несоизмеримо меньше, поэтому и создаётся видимость, что среда бедняков предпочтительнее. Лию ты не захотела принуждать, хотя знаешь, что ей в жизни пригодится ремесло повитухи, лекарши.
— Нет ничего хуже и бесполезней знаний полученных под принуждением. Но ты, наверное, прав: своему ребенку не станешь чинить придуманные препятствия, тем более в жизни их предостаточно. Никто не знает, чем она завершится, какими потрясениями? Незначительные на первый взгляд поступки близких, соседей и даже прохожих, поразительным образом оказывают влияние на последующую нашу жизнь. Что случилось далее, если бы Давид не воспылал страстью к Маахе, дочери Фалмая?
— Я тоже не раз думал об этом. Исчезла бы необходимость тайно отправлять меня в Египет для спасения. Я бы прожил спокойную и скучную жизнь в Хевроне, а потом в Иерусалиме, и очень многое потерял, не зная египтян, их историю, культуру, удивительно умных и интересных людей. Без них я был бы совершенно другим человеком.
— Хуже?
— Нет, — неуверенно произнес Соломон и жадно допил вино из золотой чаши. — Не думаю, но я бы не имел бы представления, что такое вообще возможно. Пожалуй, я доволен, что Давид не остановился на Вирсавии, что всё так случилось.
— Выходит, не мы творим свою судьбу? — задумчиво протянула Милка. — Переступаем препятствия, обходим острые углы, провалы, поддаёмся бесконечным соблазнам. Подчиняясь невидимым ударам хлыста, покорно идём в уготованное для нас стойло. И зачем это нужно Всевышнему — связываться с каждым отдельным человеком, исподволь подталкивать других для достижения необходимого ему результата? Чего он добивается от нас?
— Мы этого никогда не поймем. Я с моими мудрецами иногда беседую на эти темы, и они тоже не могут понять, кто делает судьбу, Бог или сам человек?
— Я бы хотела однажды послушать ваши разговоры — просительно улыбнулась Милка, и умоляюще сложила руки. — Прошу тебя, Соломон. Что тебе стоит?
Соломон поморщился.
— Ты же знаешь, это невозможно. Мудрецы не поймут меня.
— Ты их боишься?
— Ты неправильно меня поняла. Опасаюсь, что не осознают. О страхе речи нет. Сочтут очередной моей блажью. Старики знают, что женщина не должна рассуждать о возвышенном и непонятном, её удел — удовлетворять желания мужа, рожать детей и смотреть за ними, чтобы росли сытыми и преждевременно не сломали себе головы.
— Ты тоже так считаешь?
— Почему я должен считать иначе? Даже тебе не стать Хатшепсут, которая мудро избегала войн, что дало возможность Египту окрепнуть, увеличиться населением. Но и она была вынуждена подвязать себе фальшивую бороду, чтобы никто из подданных не мог выкрикнуть, что ими правит женщина.
— Но она всё же была ею, и все знали об этом.
— Она была всесильным и жестоким властителем. Это большая разница. В Мицраиме не скоро снова появится женщина-правитель. Это редкое исключение из возможного. Хотя у тебя есть все задатки правительницы. Ты самостоятельна, рассудительна. Умеешь предвидеть последствия своих поступков. В меру хитра. Ум и хитрость не всегда соседствуют. Наверное, для полного счастья тебе не хватает только царства. Но своё — я тебе не отдам.
— А я и не хочу, — Милка скривила забавную гримасу, заставив Соломона улыбнуться. — Думаешь, я тебе завидую? Ты заложник царства и своих подданных. Разве такой жизни ты себе хотел в молодости? Конечно, ты желал власти. Многие её хотят. Но вот ты получил её и что же, доволен?
— И что ты предлагаешь? — спросил Соломон, беря со стола горсть чищеных орехов.
Милка последовала его примеру. Захрустели.
— Ничего. Это я к тому, что ты приписал мне ненужные мысли. Не все желают оказаться на твоём месте. А если бы это и случилось, то я бы не стала жить в окружении людей, которые истекают слюнями зависти, и готовы в удобный миг воткнуть в тебя кинжал.
— И чтобы ты сделала на моём месте? Любопытно.
— Взяла золото, любимого человека и скрылась бы с ним на необитаемом острове. Говорят, есть такие в дальних морях.
— Девчонка! — фыркнул Соломон. — Ты думаешь, тебе бы дали возможность скрыться? Догонят на первом повороте дороги, отнимут золото, а тебя с любимым продадут в рабство. А за царство начнут ожесточённо драться, вовлекая всё население. Представляешь, сколько людей при этом погибнет? В результате войны к власти почти всегда приходят самые жестокие и подлые. Они обложат народ непомерными податями, чтобы насытить своё прожорливое брюхо и своих чиновников. Или ещё хуже — начнут войну с соседями, чтобы иметь больше золота, чем уже есть. И всё это из-за твоего малодушия, желания жить спокойной жизнью с любимым в тиши и неге.
— Я не подумала, что такое возможно, — смущенно произнесла Милка. — Но почему ты полагаешь, что именно так и будет? Можно ведь всё предусмотреть, подготовиться заранее. Ты же сейчас уезжал на три дня? Никто за тобой не гнался.
— Но на вторую ночь украли казну. На четвёртую — начнут сговариваться, искать сообщников, на шестую — станут убивать соперников.
— Назначь преемника. Уж ему-то незачем будет гнаться за тобой. Наоборот, он будет рад, чтобы ты уехал как можно дальше.
— Но я увезу с собой золото, которое ему нужно для осуществления всех замыслов. Да и он будет допускать мысль, что я могу передумать и вернуться, отнять власть. Проще — догнать и убить.
— Можно выбрать порядочного преемника! Ты же умеешь разбираться в людях, читаешь в их душах как в раскрытом манускрипте.
— Я и говорю, что ты ещё девчонка. Мало прожила лет и совершенно не представляешь, что в жизни всегда из всех предложенных вариантов происходит самое неприятное, самое худшее. Конечно, бывает и хорошее, но редко, в виде исключения. Лучше на него не надеяться, чтобы потом не разочаровываться.
— И это говорит самый счастливый царь, которому всегда только везет!
— А скольким царям не повезло? Может быть, моё везение устраивается за их счёт? Ты об этом не думаешь?
— Вероятно, ты прав. Я многое не знаю.
— Пойдем спать. Завтра много дел, успеть бы половину сделать, — произнес Соломон, вставая из-за стола; взял Милку за руку и повел за собой.
В спальне, после приятных и страстных забав с прелестницей, Соломон расслабленно лежал с закрытыми глазами и против обыкновения долго не мог заснуть. Перед глазами, словно в дрёме, вереницей проплывали бородатые лица опрашиваемых, звучали слова, неразборчивые фразы, чередой протягивались почти однотипные дворы вельмож с непременно угодливыми слугами, красивыми рабынями со смелым, почти откровенно похотливым взглядом; привыкли к мужскому вниманию, знали силу своих чар, часто занимали на ложе место хозяек, а при желании и вовсе безжалостно изгоняли их со двора.
Достаточно лишь подкрепить свои слова откровенным наговором. Невозможно представить, сколько драм произошло под плоскими крышами и во внутренних дворах за высоким каменным забором, когда даже соседи не знают, что творится рядом.
Нет, один двор всё же выделялся: тем, что там стоял отвратительный запах навоза свиней — не удивительно, за домом находился свинарник, в котором откармливались пятнадцать пятнистых хрюшек с кабаном. Как сказал Хусий, он сам не есть свинину, но его управляющий Елисаф продает филистимлянам, которые охотно покупают, принося хорошую прибыль, потому что поросята быстро растут — желудей в лесу много.
Телохранители, да и сам Соломон, презрительно зажали нос и поспешно удалились, ограничившись осмотром сумрачных комнат дома с деревянными полами и тяжелых объёмистых сундуков, доверху наполненными платьями и дорогими тканями. А зря спешили, хлев стоит на окраине Иерусалима почти у подножья горы, в которой можно сделать большой тайник в пещере. Да, перед домом Хусия не уклон с понижением, как было раньше, а ровная утрамбованная площадка с недавно застроенными глиняными домами бедняков. Грунт для выравнивания ямины нанесли из пещеры.
Хозяин верно рассчитал: иудей не сунется в свинарник, не станет осквернять себя нечистым. Но среди телохранителей есть и язычники. Вот их-то и надо привлечь к поискам, пообещав награду в случае удачного завершения.
Соломон усмехнулся, пришла уверенность, что неприятная загадка почти разрешилась, завтра лишь нужно убедиться в верности отгадки. Он повернулся на правый бок, теснее прижался к теплой спине Милки, лежащей калачиком, к её соблазнительным ягодицам, положил руку на бедро, машинально погладил внутреннюю шелковистость, и мгновенно провалился в сон без сновидений. Вернее, что-то снилось, но забылось напрочь.
продолжение следует: http://proza.ru/2012/03/20/528